Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке - Михаил Салтыков-Щедрин

Впервые — ОЗ, 1881, № 5 (вып. в свет 18 мая), стр. 227–256.

Сохранились фрагменты двух черновых рукописей — №№ 188 и 189. В рукописи № 188 рассуждение «утешает ли история?», представляющее существенный интерес, более пространно, чем в окончательной редакции. Приводим этот текст (им начиналась глава):

Я уже сказал в предыдущей главе, что за границей для русского гулящего человека самая опасная вещь — это одиночество. Оно заставляет человека мыслить, то есть сравнивать, припоминать, ставить вопросы, разоблачать. И в результате приводит к какому-то гложущему унынию, которое продолжается до тех пор, пока под руку не подвернется краснохолмский купец или тайный советник.

Это самое случилось и со мной, после отъезда Блохиных и Старосмысловых. Воротившись с проводин, я ощутил такое одиночество, такую наготу вокруг, что сразу затосковал. Начал искать, вспоминать и однажды, дав волю мысли, не мог уже обуздать ее. Везде побывал, и на берегах Невы, и на берегах Пинеги и Вилюя, и в раззолоченных палатах концессионера, и в курной избе самарского мужика; везде спрашивал себя: ужели это не сон? и наконец остановился на очень странном вопросе: утешает ли история?

Что история утешает, в этом я никогда не сомневался. Это положение, которому нельзя не верить, во-первых, потому что в противном случае пришлось бы человеческое существование навсегда отдать в жертву случайности и смуте, а во-вторых, потому что истина эта и сама по себе вооружена доказательствами, перед осязательностью которых самый упорный скептик должен сознать себя безоружным. История не только говорит нам о правде и ее завоеваниях, но и указывает на осязательные результаты этих завоеваний. Несомненно, что формы человеческого общежития совершенствуются; несомненно, что факты человеческой деятельности расширяются; несомненно, что безвестные общественные глубины постоянно освещаются и выделяют из недр своих все новых и новых герулов, вандалов[327] и проч.

Но раз признавши непреложность афоризма: история утешает, мысль невольным образом ставит рядом с ним вопрос: кто же и каким образом пользуется утешениями истории? Ибо признавать за историей свойство подавать утешения — одно, а наслаждаться этими утешениями, непрестанно ощущать на себе действие их — другое. Первое доступно всякому правдивому человеку, не лишенному способности логично рассуждать, что же касается до второго, то тут одной справедливости, одних эгоистических признаний уже недостаточно…

Я думаю так, что наслаждаться утешениями истории, претворять их себе в плоть и кровь может только тот, кто до такой степени сознает себя гражданином царства правды, что даже мучительно медленный и бесчеловечно жестокий процесс <ее> осуществления (о котором история, впрочем, и не умалчивает) не в силах ни поколебать, ни затемнить тот светлый облик всеобщей гармонии, который, как живой, всегда предстает перед глазами. Такие люди могут быть названы избранниками человеческой семьи и остаются в этой семье единицами.

Средний человек принимает утешения истории лишь с большими оговорками. Не будучи ни малодушным, ни даже избалованным, он в большей части случаев видит утешение истории лишь в туманном будущем и гораздо чутче относится к процессу нарождения правды, процессу, равносильному сдиранию кожи с живого организма.

Глава VI появилась в печати не через месяц, как предполагал Салтыков, а через два месяца после предыдущей. Перерыв в публикации был вызван чрезвычайными событиями марта — апреля 1881 г. Они вторглись в первоначальные планы окончания «За рубежом» и изменили их. Убийство по приговору «Народной воли» Александра II, смятение и растерянность в правящих сферах, неистовый натиск со стороны реакционной печати, Манифест 29 апреля о незыблемости самодержавия — все эти и относящиеся к ним факты и явления в русской жизни того момента нашли тревожный, глубоко драматический отклик в двух последних главах «За рубежом», с центральной для них сценой «Торжествующая свинья, или Разговор свиньи с правдой». Отклик этот с величайшим нетерпением ожидался читателями, особенно в провинции[328].

Выступление Салтыкова было встречено с повышенным вниманием в прогрессивных кругах общества и с крайним ожесточением злобы и негодования в реакционном лагере.

«Такие публицистические вещи, как «За рубежом», — писала по поводу глав VI и VII либеральная «Сибирск. газ.», имевшая связи со ссыльными революционерами, — составляют литературную эпоху; как некогда Гоголь в вечных художественных образах создал лучшую историческую картину современного ему общества, так теперь Щедрин раскрывает нам текущую русскую жизнь, отрезвляет общественное сознание и не дает ему окончательно сбиться с толку»[329]. «Новая глава… «За рубежом», — подчеркивал обозреватель газеты «Голос», — прочтется с глубоким сочувствием всеми, для кого русское общество, его жизнь, его судьбы — не пустой, не задевающий сердца звук. Со свойственной ему чуткостью, сатирик отзывается на самые больные, тяжкие стороны переживаемого нами момента…»[330]

С развернутым общим отзывом о значении творчества Салтыкова для жизни русского общества выступила по поводу главы VI газета «Порядок» — ведущий орган либерального лагеря, вскоре закрытая правительством. «Перед нами, — говорится в этом отзыве, — новое произведение одного из тех писателей, <…> которые силою своего таланта <…> вносят в общество сознание окружающих зол, зовут его к свободе мысли и совести, учат ненавидеть и презирать рабство. Превосходный ценитель и анализатор нашей действительности, г. Щедрин, произведения которого нужно будет впоследствии читать не иначе, как с историей в руках, до такой степени невероятно тяжелы и непонятны для наших потомков будут времена, которые мы переживаем, г. Щедрин отражает в своей сатире всю горечь и «уныние», отравляющие жизнь современного русского человека…»[331] К положительным отзывам либеральной печати примкнул на этот раз и такой хулитель Салтыкова, как В. Буренин (впрочем, его злобные выступления против сатирика не раз перемежались и раньше и позже с хвалебными). Он называет Салтыкова «крупным самобытным художником» и ставит его в ряд с Достоевским (также с Некрасовым) по «энергии и неустанности в работе», по «отзывчивости на злобу дня», по «темпераменту настоящего публициста», по «силе дарования». В заключение критик пишет о главе VI: «Новый сатирический очерк Салтыкова <…>не ровен и как бы не договорен: иные страницы дышат задушевным болезненным чувством, на иных юмор вспыхивает яркими искрами и горький смех переходит в надрывающий сарказм; но есть и такие, в которых ощущается усталость… Однако, читая первые и вторые и третьи, равно проникаешься удивлением к упорству сатирика в стремлении откликнуться на темы дня, к его неутомимому исканию разных удобных форм для такого отклика» на самые «страшные картины». «В этом упорном искании сказывается живучесть его сатирической натуры. Как бы ни были неблагоприятны условия для выражения сатирического мнения об тревогах и злобах дня, как бы ни была скользка иная тема <…> Салтыков умеет всегда извернуться таким образом, что скажет свое слово, порою запутанно, неясно, порой сильно и ярко, но непременно скажет…»[332]

Что касается отзывов на главу VI реакционной печати, все они были сосредоточены на диалоге «торжествующей свиньи» с «правдой» и в значительной мере объективно носили саморазоблачительный характер (см. ниже).

В среде, где нет ни подлинного дела, ни подлинной уверенности в завтрашнем дне, пустяки играют громадную роль. — Рассуждение о господстве «пустяков» в обществе, находящемся под гнетом абсолютистской власти, не знающем развитых форм политической жизни, аргументируют отрицательное отношение Салтыкова к тактике революционного террора народовольцев. В их деятельности он не усматривает «истинно-жизненного течения». См. ниже прим. к стр. 194. Теме «пустяков» в ее философско-историческом толковании Салтыков посвятил через несколько лет книгу «Мелочи жизни» (1886–1887).

…побывал на берегах… Вилюя, задал себе вопрос: ужели есть такая нужда, которая может загнать человека в эти волшебные места?.. — Намек на Чернышевского (и других революционеров), находившегося в это время (начиная с 1872 г.) на положении ссыльнопоселенца в Вилюйске, «городе — призраке», в 601 километре на северо-запад от Якутска.

…в надежде славы и добра… — Начальные слова из «Стансов» Пушкина, усвоенные салтыковскон сатирой в качестве «знака» сатирической характеристики либералов — умеренности их политических упований, робости их борьбы.