Варшавская Сирена - Галина Аудерская

— На второй день я присутствовала при штурме почтамта, а в первый — сберкассы. Теперь я знаю: ничто не могло сдержать этого взрыва ненависти, бешеного стремления к свободе, упоения видом испуганных эсэсовцев.

— Я говорю не об этом: надо было думать перед объявлением тревоги. Командующий принял решение во второй половине дня тридцать первого июля, когда на мостах уже не было отступавших немецких частей. Связные начали оповещать людей с самого утра, но на сборные пункты явилась лишь часть из сорока тысяч бойцов. Из-за спешки весь план пошел насмарку. Следовало ночью отменить приказ, как это было сделано неделей раньше, и ждать, пока ситуация прояснится. Теперь-то все ясно, но… от пожаров, от зарева над Волей, Повисльем, Старым Городом. От немецких ракет и осветительных бомб, от огнеметов! Инициатива в руках врага. Мы можем только защищаться. К тому же…

— Опять что-нибудь плохое?

— Берт! Этот проклятый Берт, с его Женевской конвенцией. Они не признают за нами — как за подпольной армией, не имеющей военной формы, — прав участников войны. А потому для немцев мы — «бандиты». Они, правда, и так все годы оккупации просто истребляли нас, ну а со сражающимися повстанцами и вовсе вступать в переговоры не станут. Это хорошо понимал «Хубаль», не пожелавший снять уланский мундир. Теперь же… Капитуляции — такой, как в сентябре, — быть не может. А сдаться, вывесить белый флаг, как это сделали немцы в здании ПАСТ’ы, — по всем военным законам для нас вещь немыслимая.

— Нужно умирать, как на Вестерплятте, — прошептала Анна.

— Что ты сказала?

— Ничего. Я обещала прабабке, что никогда не потеряю надежды, даже в самые трудные минуты.

— Счастливая, — вздохнул Павел. — Ты хоть можешь помолиться богоматери Доброй Надежды.

Против самой сильной в Центральной и Западной Европе армии, вооруженной «тиграми», «пантерами», с мощной артиллерией и современными бомбардировщиками, город сражается в одиночку, сражается с яростью, упорством, но уже и с отчаянием. «От воздуха, провонявшего дымом и падалью, от огня и голода избавь нас, господи!» — униженно просят, плачут, умоляют парализованные страхом подвалы. Капелланы дают отпущение грехов отправляющимся на вылазку или на защиту баррикад. Они же венчают молодых людей, которые сражались вместе, спали вместе и теперь, перед смертью, хотят произнести слова: моя жена, мой муж. По каналам еще бегают одинокие связные, но вскоре к ним спустится весь Старый Город, чтобы пробраться в Центр или на Жолибож. Пока же Старый Город еще защищается, не хочет отдавать свои улочки и баррикады, еще захватывает склады с продовольствием и знаменитыми «пятнистыми масккуртками», которые заменят истрепавшуюся гражданскую одежду, пропитанную потом и кровью. Еще в руинах домов, в подвальных лазаретах, лишенных лекарств, перевязочных средств и хирургических инструментов, несут свою самаритянскую службу девушки — те самые, что под градом пуль бросаются к раненым, чтобы оттащить их под прикрытие баррикады, падают на землю, ползут и гибнут рядом с теми, которые ждут от них спасения. В конце августа тяжелый урон понесла и Армия Людова, включившаяся в общую борьбу. Под развалинами разбомбленного здания на улице Фрета трагически погибают пять членов штаба АЛ. С двадцатого августа окрестности площади Наполеона начинает обстреливать осадное орудие на железнодорожной платформе, стремясь своими двухтонными снарядами покончить не только со штабом «Монтера», но и с повстанческой радиостанцией «Молния», упорно передающей сводки, обращения и воззвания.

Анна стояла у окна на пятом этаже здания «Адриатики», когда дом вдруг содрогнулся, а в комнате и в тесном дворе стало бело от осыпающейся штукатурки. В ту же минуту во флигель напротив угодил огромный снаряд и пробил его насквозь; в воздух взвились ребра вырванного из стены калорифера, обломки железа. Снаряд летел прямо на Анну: не было времени ни бежать, ни испугаться. Глядя на мчавшуюся к ней смерть, Анна успела лишь подумать: «Вот так я погибну». Но в эту секунду произошло неожиданное: в нескольких метрах от нее снаряд вдруг изменил направление и рухнул вниз, пробив плиты двора в том месте, где в подземелье разместилась повстанческая столовая. С ног до головы покрытая белой известковой пылью, не помня себя от ужаса, Анна хотела сбежать вниз, но за дверью зияла гигантская дыра, в которую с верхнего этажа летели стулья, лампы, бумаги. Когда воздушная волна унесла все это, Анна спрыгнула вниз, как прыгала когда-то с песчаного откоса в океан. На лестнице ей встретились «Седлецкий» и Новицкая, седые от пыли. Послышался чей-то крик: «Выходите! Выходите! Немедленно! Снаряд может взорваться!» Из соседних домов все были эвакуированы, только люди в подвалах отказывались уходить, они предпочитали погибнуть, чем очутиться в аду, в который превратилась земля над их головами. Часть женщин и детей спасатели вытащили почти силой, но многие скрылись в подземных лабиринтах под уцелевшими домами на Ясной. Это перемещение человеческих масс, истерзанных страхом, напоминало океанские приливы и отливы. Волны откатываются от берега, торопливо отступают, чтобы снова вернуться, разбиваясь о камни. На всех скверах, во дворах, на тротуарах под деревьями и среди развалин могилы, могилы, могилы, часто — безымянные. И все же ребята продолжают охотиться за немецкими снайперами, защищают баррикады, поджигают танки, если те подходят слишком близко. Баррикады, особенно в Старом Городе, находятся под непрерывным обстрелом танков, пулеметов и налетающих волнами бомбардировщиков. Хотя вечерами Замковая площадь освещена немецкими прожекторами и ракетами, повстанцы подползают к поврежденным баррикадам, укрепляют их, устраивают новые стрелковые гнезда и сражаются за последние уцелевшие дома Старого Города, за каждый обломок стены. Сражаются как смертники. А ночью, когда сбрасываемые с самолетов контейнеры попадают не только в расположение немцев, но и к ним, прячут, что могут, от командиров и яростно спорят друг с другом из-за каждой винтовки, из-за каждого ящика патронов.

Анна лежала, плотно прижавшись к земле, сжимая в руке электрический фонарик. Рядом с ней, совершенно случайно, оказалась Ванда, с которой они недавно встретились на Злотой. У Ванды не было никаких вестей ни о родных, отрезанных на Саской Кемпе, ни о Зигмунте, которого начало восстания застигло на фабрике «Пионер». На этот раз Ванда не произнесла обычного «Залезай», а буркнула:

— Ложись сюда! Сама понимаешь, что для нас значат эти контейнеры. Огоньки фонариков должны образовать «звезду». В эту «корзину» и полетят контейнеры.

Прошло немало времени, и ночной холод начал пробирать до костей. Кругом горели дома, и полыхало зарево над Старым Городом, но площадь, где они лежали, была сейчас темной, пустой, словно вымершей. Огоньки фонариков вспыхнут при приближении самолетов, если они вообще появятся в эту ночь.

Они лежали близко друг к