Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари

И поскольку угроза смерти была уже совсем рядом, это было равносильно великому свидетельству, то есть утверждению, что Христос является частью их собственного Я, частью их жизни, и поэтому умереть за Него не несчастье, но привилегия.

В этой жизни нельзя произнести слово «я» с большей полнотой и определенностью, чем когда человек отдает себя в руки тех, кто из-за Христа хочет лишить его существования.

Поэтому именно тогда Иисус полностью отождествляет себя с нашим «я», хрупким и боязливым, чтобы поддержать его, придав ему силы и радости.

Не была допрошена молодая послушница, потому что она не давала обета, и рано или поздно ее должны были насильно вернуть домой. Да и родственники уже приехали за ней, но услышали в ответ, что «никто и ничто не может разлучить ее с матерью настоятельницей и с сестрами этого монастыря». Родственники вернулись назад, заявив, что «не хотят больше о ней ничего слышать и даже получать от нее писем». Как это ни парадоксально, они тем самым лишь подтвердили выбор девушки.

Текст ответов, как по единодушию, так и по характерным чертам, раскрывает характеры мучениц, которым посвящена эта история.

Нужно сразу сделать одну оговорку. С точки зрения канонического права, не совсем точно говорить о «шестнадцати кармелитках Компьеня». В действительности, убитых монахинь было четырнадцать, две другие жертвы были мирскими служительницами монастыря, но они были так привязаны к монахиням, что захотели разделить их судьбу, разделив также их страдания и их славу. Поэтому по существу после той «торжественной практики» мученичества мы не можем делать различий между ними: по воле Божьей они стали «шестнадцатью кармелитскими монахинями».

Мы можем также с гордостью добавить, что во всех монастырях Франции, насчитывающих в то время около тысячи девятисот монахинь, было всего лишь пять или шесть случаев отступничества.

Между тем, Национальная Ассамблея предоставляла все больше ужасающих доказательств того, что так называемый «просвещенный разум» не может понять того «нового фактора» (хотя он стар, как мир), каким является Церковь. Такие слова, как Откровение, Традиция, Авторитет, Принадлежность упорно воспринимались как противоречащие слову Свобода.

И совершенно игнорировался тот очевидный факт, что монахини всем своим поведением настойчиво доказывали: совершенная (идеальная) свобода состоит лишь в самой искренней и преданной самоотдаче; подлинная свобода не боится чем-то связать себя или зависеть от чего-то; свободе противостоит не принадлежность, а принуждение.

На этот же манер во имя рационалистически понимаемого Равенства революционеры вознамерились изменить структуру Церкви.

Прежде всего они задумали дать духовенству Гражданскую конституцию, обязывающую его приносить клятву верности народу; потребовать от ассамблей департаментов выборов священников и епископов; свести епархии к административным структурам: отказаться от отличительной атрибутики (например, от церковного облачения).

Тот, кто не признавал эти предписания, мог быть приговорен к ссылке или смерти как «непокорный», ибо не желал стать равным там, где Христос предусмотрел определенное «неравенство».

Даже Папа не должен был подниматься над болотом уравниловки: христиане, священники и епископы самое большее могли его почитать и информировать, но связь с ним должна была носить незначительный и поверхностный характер.

Надо было двигать вперед процесс «освобождения» с тем, чтобы освободить разум от всех недозволенных пут и чтобы привести его к торжеству над всеми видами «фанатизма»: догмами, чудесами, верой в потусторонний мир и т. д.

И поскольку эта «свобода» и это «равенство» не могли быть принятыми христианами, которые хотели остаться верными Христу и Его Церкви, они даже не могли считаться «братьями». И начался террор.

Только за один месяц — сентябрь 1792 года — было около тысячи шестисот жертв: среди них по крайней мере двести пятьдесят священников, загубленных в Кармелитском монастыре Парижа.

Для кармелитов идея мученичества не была чем-то странным и далеким. В этом религиозном ордене была жива память о наставлениях святой Терезы д’Авилы, которая с детства стремилась к мученичеству, желая «увидеть Бога», ускорив встречу с Ним, и она предсказала, что «в будущем этот орден будет процветать и у него будет много мучеников».

«Когда хочешь служить Богу всерьез, — учила она, — самое меньшее, что можно ему предложить, это пожертвовать жизнью».

Святой Иоанн Креста услышал однажды, как один его собрат говорил, что «милостью Божьей надеется терпеливо перенести даже мученическую смерть, если это будет действительно необходимо». И тогда Иоанн Креста с удивлением спросил его: «И вы говорите об этом с таким равнодушием, брат Мартино? А должны бы говорить с огромным желанием!»

Французские кармелитки не могли забыть прежде всего о том, что Тереза д’Авила реформировала Кармелитский орден именно потому, «что была потрясена бедами, обрушившимися на землю и на Церковь Франции». В этих обстоятельствах принести в жертву свою жизнь составляло неотъемлемую часть их первоначального призвания.

На Пасху 1792 года настоятельница Компьеня, предоставив каждой монахине возможность принять решение самостоятельно, предложила тем, кто пожелает, добровольно пойти вместе с ней «на жертвоприношение, чтобы усмирить гнев Божий и чтобы божественный мир, принесенный миру его возлюбленным Сыном, был возвращен Церкви и Государству».

Две самые старые монахини поначалу сильно встревожились: их ужасала мысль о мрачной гильотине, но потом они решили пожертвовать собой вместе со всеми сестрами. С тех пор община повторяла свое предложение ежедневно во время святой мессы, все более укрепляясь в решении принести себя в жертву Христу.

12 сентября они получили приказ покинуть монастырь, который был конфискован.

Тогда они сняли комнаты в том же квартале в четырех соседних домах и разделились на маленькие группки, пытаясь общаться между собой, проходя через внутренние сады и дворы.

У них не было больше ни монастыря, ни затворничества, ни решеток, ни церкви. Периодически они собирались в жилище настоятельницы, чтобы получать от нее поддержку и наставления, а в остальное время старались, как могли, соблюдать заведенный порядок молитв, молчания и работы — даже в такой непривычной и шаткой ситуации.

И весь квартал знал о них, пытаясь жить тише, умереннее и трезвее, особенно когда монахини молились.

Между тем, начался Великий террор (октябрь 1793 — июнь 1794 гг.). Этому способствовали внешняя война Франции против других европейских государств, гражданская война внутри страны и глубочайший экономический кризис.

Революционный трибунал издал «Закон о подозрениях». Для суда не нужны были больше ни доказательства, ни защитники: достаточно было простого подозрения, чтобы приговорить человека к смертной казни.

У власти теперь была самая суровая якобинская диктатура, идеология которой требовала полной дехристианизации: отмены христианского календаря, недели и воскресенья; замены христианских имен и фамилий людей, названий улиц, площадей, деревень, городов; закрытия и разрушения церквей и реликвий; осквернения всех культовых зданий; учреждения