Долгие прогулки. Практический подход к творчеству - Джулия Кэмерон

К счастью для нас, художники – люди упрямые. Автору бестселлеров ее психотерапевт посоветовал ориентироваться на карьеру секретаря, но она продолжила писать (это я). Известного режиссера отстранили от документального проекта, но он продолжил снимать фильмы (Мартин Скорсезе). Талантливую актрису отчислили с актерской программы Бостонского университета (обладатель «Оскара» Джина Дэвис). Юрист, которому «следовало бы» тратить время на «дела», доказал, что писать ему тоже следовало (Джон Гришэм). Эти художники прислушались к своему внутреннему голосу, да и несколько внешних голосов шептали – или кричали, что тоже знают, кто мы на самом деле. Эти люди укрепили нашу уверенность и изменили наши судьбы.

Иногда, когда мы сердимся, как если бы и правда были маленькими, у нас хватает мужества довериться тем, кто думает – и говорит, что мы большие. Это очень важно, и в итоге мы говорим свое слово, но вначале приходится наглотаться обид.

Центр сцены принадлежит тем, кто готов там оказаться, независимо от уровня их таланта. Вместо того чтобы сердито осуждать отсутствие таланта и наглость «выскочек», следует использовать гнев для увеличения напряжения в собственной сети, как бы страшно это ни было. Нам, художникам, нужно громко назвать свои имена. Сделав это, мы почувствуем уважение к себе. Самоуважение начинается с «сам». Рынок вынесет свой приговор, но назваться художниками нам нужно самим.

Гнев – это призыв к действию. Поддерживать свой огонь трудно, но очень важно. Важно назвать себя художником, не дожидаясь, пока это сделает кто-то другой, и не притворяясь, что можем терпеть, хотя сил уже нет. Когда жалуемся, что другие ни во что не ставят нас и наши ценности, мы фактически говорим, что и сами не принимаем себя всерьез. Если для нас так много значит эстетика, мы должны совершать конкретные действия, руководствуясь ею.

Никто не может знать, куда идет, если не знает точно, откуда пришел и как попал туда, где находится сейчас.

Вот почему после провала музыкальной комедии нужно сочинить новую песню. Вот почему после разгромной рецензии на роман нужно написать рассказ, поэму – все что угодно, лишь бы дать сигнал внутреннему художнику, что вера в себя по-прежнему жива. Если мы не считаем себя художниками, другие тоже нас не оценят. Если мы считаем себя художниками и поддерживаем вполне конкретными поступками или пусть небольшими, но творческими работами, другие могут нас не понимать или плохо с нами обращаться, но не смогут лишить нас самоуважения и желания творить.

Гнев – невероятно эффективное топливо, которое следует использовать, чтобы жить творчеством и творить жизнь. Подавляя свой гнев или разбавляя его жалобами, мы теряем это драгоценное топливо и утрачиваем не менее ценную ясность. Гнев – словно мощный прожектор, освещающий наш моральный пейзаж и высвечивающий ущерб, который ему наносят другие. А еще благодаря ему видны варианты выбора. Если нас что-то сердит, можно попробовать с этим «сжиться» или что-то сделать в буквальном смысле слова: сотворить что-то, заняться творчеством.

Гнев рождает стихи, пьесы, романы, фильмы. Гнев создает симфонии и картины. Если относиться к гневу как к чему-то, от чего нужно избавиться или что следует отрицать, вместо того чтобы использовать в алхимической реакции, есть риск перестать быть художником.

Гнев задействует такие резервуары силы, о существовании которых мы и не подозревали. В нас просыпается героизм, не замеченный ранее в собственном эмоциональном репертуаре. Поступки становятся масштабнее, чем мы могли предполагать, и в итоге мы сами постепенно становимся масштабнее.

Знаменитый исполнитель классической музыки, рассерженный узостью отведенных ему отраслью звукозаписи рамок, решил помочь молодым и талантливым музыкантам. Наш клуб слишком маленький, слишком элитный, слишком закрытый, подумал маэстро и захотел сделать его доступнее, связав свое имя с рискованным проектом. Гнев помог ему повернуться к людям и раскрыть сердце.

Но вообще-то гнев – не особенно приятное чувство. Чтобы эффективно использовать его в занятиях творчеством, требуется эмоциональная зрелость, которой непросто, хотя и возможно, достичь. Как только это происходит, наш мир меняется. Да, иногда проявление гнева – как раз свидетельство зрелости, сложившихся суждений и сильной личности, которая стремится к переменам.

ЗАДАНИЕ. Используйте гнев как топливо

В начале было Слово. Человек следует ему. Он – действие, а не тот, кто действует.

Нам чаще кажется, что нас «сердят», чем что мы «сердимся». Суть этого задания в том, что вы, возможно, сердитесь сильнее, чем кажется, и если готовы это признать, то запасы блокированного или неиспользованного гнева могут стать мощным источником творческого топлива. Возьмите ручку. Напишите столбиком числа от 1 до 50. Перечислите 50 обид (от исторических до истерических), вызывающих ваш гнев. Будьте максимально мелочными. Вы удивитесь, какая ерунда все еще мучает вас. Вот пример:

1. Я сержусь из-за того, что католическая церковь отказалась от латыни.

2. Я сержусь из-за того, что в нашей церкви включают неудачные песни.

3. Я сержусь из-за того, что закрылся магазин сладостей.

4. Я сержусь из-за того, что сестра поссорилась с братом.

Написав некоторое количество пунктов, вы заметите назойливый вопрос, возникающий в голове: «Что можно с этим сделать?» Обычно он выскакивает, как поджаренный хлеб из тостера. Нам не нравится быть жертвами гнева, и поэтому мы интуитивно ищем позитивные решения. Записывайте их сразу же, как они приходят. В конце упражнения у вас будет негативный список из 50 пунктов и позитивный список из некоторого количества дел. Выполните их, используя запасы гнева в качестве топлива.

Картография

Художник – картограф, он наносит на карту мир. И внутренний мир, и внешний – каким видит его. Иногда мир кажется странным. Иногда наши карты отвергают – считают их нереалистичными, искаженными или неприятными. Магеллан отправился в плавание с картами, по большей части основанными на предположениях, и мы, художники, всегда строим предположения, основываясь на том, что видим и «знаем».

Чем бы ни было творческое начало, оно – часть решения.

Великие произведения искусства фокусируют внимание огромной аудитории на новых проблемах. В «Гроздьях гнева»[10] показана Великая депрессия. «Полет над гнездом кукушки»[11] отражает ужас демократического общества перед порочными институтами. Все авторы романов стремятся рассказать что-то новое. Любое произведение искусства, известное и неизвестное, – это попытка нанести на карту территорию души.

Позвольте повторить: мы, художники, – картографы. Мы изображаем мир, исходя из своего опыта, и изображаем сам опыт, территорию, которую освоили и с которой хотим познакомить других. Видение автора романа или музыкального произведения может опережать время, не совпадая с общепринятыми картами. Поэтому художникам нужно обладать смелостью и даже героизмом, фиксируя то, что они видят и слышат.

В начале своей карьеры Бетховен пользовался всеобщим признанием и любовью. Его произведения исполнялись повсеместно и принимались очень хорошо. За ним признавали огромный творческий дар. Жизнь была безоблачной, перспективы – блестящими. Но с течением времени отношение к творчеству Бетховена менялось. Новые произведения композитора казались публике менее понятными, слишком абстрактными и требующими от слушателей больших усилий. По мере развития его личной битвы с прогрессирующей глухотой углублялась его изоляция, и он все сильнее погружался в мучительную депрессию, граничащую с суицидальной. Он оказался в когтях дилеммы: его призванием было писать музыку, но талант музыканта ставила под сомнение публика, не принимавшая его произведения. Он не мог вернуться к ранним формам, не солгав себе. Такое ощущение, что аудитория его новых работ состояла всего из двух слушателей: его самого и Бога. Размышляя о самоубийстве, Бетховен все же выбрал жизнь и в одном из знаменитых посланий Богу поклялся продолжать писать музыку, как бы плохо ее ни принимали. Он готов был писать «исключительно во славу Божью». То, что получилось, оказалось слишком прогрессивным и сложным для современников композитора, но было признано шедеврами столетия спустя. Бетховен был провидцем и гением музыкальной мысли и формы, он писал для нашего времени, а не для своего.

Поздний Бетховен больше говорит о нашем столетии, чем о своем. Мы, художники, изображаем не только привычную всем реальность, но и черты наступающего будущего. Вот почему Эзра Паунд назвал нас «антенной нации». Вот почему наши представления так часто отметаются как «нереалистичные», хотя на самом деле просто отражают реальность, в которой мы пока еще не оказались.