Ангелы уходят не прощаясь - Виктор Лихачев

— Да кто ж ее знает, Арсений Васильевич. Сколько она стоит, родимая, столько ее так и называют.

По закону жанра Арсений должен был удивиться тому, что незнакомец называет его по имени-отчеству, но он не доставил тому такой радости и сказал совсем другое:

— А в моем родном городе подобное заведение называли изысканнее: «рюмочная».

— Но у нас оригинальнее, согласитесь. Сколько по Руси было «рюмочных», а «сержантская» — она одна. — И почти без паузы:

— Позвольте порекомендовать вам, Арсений Васильевич, вон ту бутылочку?

— Ту?

— Именно, ту, что смотрит на вас справа.

— На меня? А мне кажется на вас.

— Согласен на компромисс: смотрит на нас двоих. Нашего областного завода, еще не успели сильно избаловаться — качество отменное.

— Вы не поверите…

— Владимир, Владимир Олегович, но лучше просто Владимир.

— Очень приятно. Арсений Васильевич, лучше просто Арсений.

Они, не подавая друг другу руки церемонно раскланялись. Продавщица удивленно посмотрела на них: в самом деле, здесь эти поклоны выглядели странновато. Но будь женщина повнимательнее, она заметил бы, что тот иронический огонек, что святился в глазах незнакомца, как огонек от одной спички к другой, перекинулся в глаза Арсения.

— Так чему я не поверю? Знаете ли, Арсений Васильевич… Арсений, я по сути очень доверчивый человек. Верю всему и всем.

— Тогда поверьте, что я зашел сюда просто из любопытства. Мне, как русскому писателю все интересно. Но, думаю, вам, как журналисту, тоже.

Владимир Олегович удивленно приподнял брови, но не стал спрашивать, откуда собеседнику известна его профессия.

— Значит, просто из любопытства?

— Из-за него, окаянного.

— И сейчас повернетесь и уйдете отсюда?

— Не знаю.

— Хвалю, честный ответ.

Писатель только пожал плечами:

— Какая честность? Бог с вами! Просто слаб — вот и все. Знаете, одна нога у меня уже за порогом, а другая здесь.

— Ваши слова мне любимый анекдот напомнили. Пока находитесь в раздумьях, я расскажу, если не возражаете. Пришел человек вечером домой. Приготовил себе ужин, налил стопочку… глядь, — а хлеба-то нету! Ладно, думает, булочная напротив — схожу: одна нога здесь, другая там… Вышел: по улице трамвай. Ничего, решил, проскочу! И поскользнулся на рельсах. Одна нога здесь, другая там, а голова под уклон катится, — глаза закрываются, а губы шепчут: ни хрена себе, сходил за хлебушком…

Писатель улыбнулся и впервые, с неподдельным интересом, посмотрел на собеседника.

— Какие, право, вы анекдоты рассказываете, Владимир.

— Неужели не смешно?

— Смешно, конечно, но… Расскажи свой любимый анекдот, и я скажу тебе, кто ты.

— И что, вот так возьметесь сказать, кто я? — теперь уже Владимир с интересом смотрел на писателя.

— Не возьмусь.

— Не хватает деталей?

— Вот именно. Но что-то провокаторское в вас, простите, есть.

Владимир Олегович не успел ответить. В их разговор вмешалась продавщица:

— Мужчины, вы сюда что, разговаривать пришли? Идите на улицу разговаривать.

— Клавдия, вы не переживайте так, — миролюбиво улыбнулся Владимир Олегович.

— К вам, товарищ Орлов претензиев нет, вы наш, а этот господин пусть определиться, что он будет пить, а потом разговаривайте, сколько влезет.

— «Сколько влезет»… Великий и могучий, — вздохнул Арсений Васильевич. — Что ж, это похоже знак. И хоть трамваи в вашем городе не ходят… Короче, господин определился.

— Давно бы так, — одобрила Клавдия.

— Мне кажется, вон та бутылочка смотрит на нас, — Арсений показал на витрину.

— Клавочка, господин писатель хотел сказать, что будучи искушенным мной и вами…

— Чего вы такое говорите, товарищ Орлов? А еще интеллигентный человек, статьи всякие умные пишите. Никого я не искусала, тем более на пару с вами.

— Вы просто чудо, Клавочка… Понимаете, быть искушенным… Тьфу ты, сам запутался. А ведь действительно — великий и могучий…

— Вы о себе что ли? — усмехнулась Клавдия.

— Я о русском языке, милая…

Только когда содержимое бутылки уменьшилось более чем на половину, Орлов сказал писателю:

— А ведь вы первый, кто догадался, что анекдот не без провокаторского душка. Но, надеюсь, все-таки, что называя меня провокатором, вы не считаете меня подобием попа Гапона. Я вообще не люблю попов.

— Это видно, — спокойно ответил Арсений, — какой толстовец любит, как вы сказали попов.

— А откуда вы знаете, что я — толстовец? Да, кстати, и что я журналист — откуда знаете?

— Сколько вопросов… С какого начать? Пожалуй, начну с последнего. То, что вы журналист — у вас на лице написано…

— Что, так вот прямо и написано?

— Ну да. Плюс детали. Мы не были знакомы, а вы знали, кто я. Следовательно, читали газету о встрече в библиотеке. Читали внимательно, ежели на таком фото смогли меня разглядеть. Что еще? На подушечках пальцев у вас небольшие мозоли. Наверное, лет двадцать, пока не появился компьютер, на пишущей машинке стучали. Ну и наконец, из кармана вашего пальто торчит три или четыре номера районной газеты. Вряд ли купили. Взяли из редакции для себя и знакомых.

— Хм, неплохо, Арсений Васильевич…

— Бросьте, это правда — пустяки. Пойдем дальше. Я же не сказал: «провокатор». «Что-то провокаторское" — это немного другое.

— Вот именно…

И пошел у них разговор, который можно было бы назвать философским, а можно — интеллигентским трепом. Все зависит от точки зрения на предмет. Когда они допивали вторую бутылку, начинавший потихоньку сходить Орлов полез в свой видавший виды портфель.

— Вот, смотри…

— Куда смотри?

— Вот на эти листы. Я же ведь тоже… как его…

— Писатель…

— Именно. Здесь — Владимир Олегович положил рукопись на стол, отодвинув в сторону стакан и закуску, — книга. Моя книга. Напечатать — без проблем.

— Так напечатай.

— А кому она нужна? Думаешь, твои книги кому-нибудь нужны?

— Надеюсь на это, Владимир Олегович.

— Просто Владимир. Я же просил… И зря надеешься. Посмотри вокруг. Да не туда, а вообще, вокруг. Что нынешним людям надо? Правильно — то же, что и всегда: хлеба и зрелищ. Хлеб, слава Богу, есть, у кого с маслом, правда, у кого без, а зрелища — сколько угодно. Включай вечером ящик — и наслаждайся. А чтобы мою книгу прочитать — это ж думать надо.

— Думать всегда надо.

— Брось. Наш человек предпочитает, чтобы за него думали. Ведь думать, значит нести ответственность. А нести ответственность — это значит жить, а не существовать. Вот ведь какая обратная зависимость… Короче, ошибся Некрасов…

— Ты про то, что мужик с базара не Белинского и Гоголя понесет, а что-то совсем другое?

— Молодца, слета. Именно. И если даже понесут книгу…

— То не Орлова.

— Верно. Совсем других понесут, тех, кто про «пиф-паф» и о счастливой любви пишет. Что на это скажешь? Будешь спорить?

— Отнюдь.

— Отнюдь — да, или отнюдь нет? — улыбнулся Орлов. Он разлил по стаканам последнюю водку.

— Ну что, за знакомство?

— Уже пили.

— Тогда просто — будем!

— Будем, совершенно искренне ответил Арсений.

В кафе остались они одни.

— В твоих словах, Владимир, много горькой правды. Но для начала ты книгу-то издай. А когда издашь, я у тебя ее приобрету. Потом кто-то еще.

— Ну и что из этого?

— А разве этого мало?

— Да вообще-то мало.

Арсений улыбнулся.

— Тогда определись, чего хочешь: известности или того, чтобы тебя услышали.

— Одно другому не мешает.

— А мне кажется, наоборот — мешает.

— Что ж, ловлю вас на слове. Возьмите мою рукопись. Когда прочтете, предлагаю встретиться. Вот здесь же. Тогда и продолжим разговор…

Арсений возвращался в монастырь на удивление почти трезвым. С ним такое бывало. Иной раз он мог запьянеть с одной бутылки пива, а в другой выпить бутылку водки и остаться трезвым. Новому знакомству Арсений был рад. Он вообще считал каждую новую встречу — подарком от Бога, имеющим для него, Арсения Васильевича Покровского, свой особый смысл. И то, что встреча с Орловым — не случайна, это для него было ясно. А вот самим разговором Арсений остался недоволен. Точнее, окончанием разговора. Нет, слова-то были правильные и он не лукавил, произнося их. Но, во-первых, он, как ему показалось, опять сбился на менторский тон. А во-вторых, что хуже всего, сам-то он живет по-другому. Переживает за тиражи, переживает за то, чтобы его книги лучше покупали, переживает за то, чтобы о них больше писали критики… Вот в этом переживании и было что-то мелкое, суетливое, что угнетало душу. Получалось, легко истину глаголить другим, а вот самому жить по ней…

Очнувшись от раздумий, Арсений понял, что идет по незнакомой улице. Видимо, прошел мимо нужного поворота. С трудом прочитанное сквозь сумрак на табличке «улица Каинского» ничего ему не давало — город он знал по-прежнему не очень хорошо. Повернуть назад или двигаться вперед, с надеждой, что в Энске тоже все дороги ведут в храм? Совершенно неожиданно его злосчастная правая нога привычно сложилась, все тот же хруст — и вот он валится на землю.