Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник) - Мариэтта Чудакова

Он опоздал.

Когда, подняв голову от дел, он сообразил, например, глядя на сотоварищей, что должен за свои деньги дать дочери очень хорошее образование, – выяснилось, что она настолько плохо учится и так равнодушна к этому прискорбному обстоятельству, что вряд ли тут помогут какие-либо деньги. Да, винить было некого, но легче от этого, натурально, не становилось.

Впрочем, в такую же стерву выковалась и жена, когда-то милая ясноглазая девочка. С того момента, как он услышал обрывок ее разговора по телефону с подругой: «Конечно, жаль, что Всеволода убили, но все активы все-таки у Раи, и завещание, она сказала, в порядке. Ей, конечно, нет никакого смысла долго оставаться одной», – когда он услышал эти слова, произнесенные ее рассудительным говорком, когда-то ему так же милым, как и все остальное в Лере, он похолодел. Да так и не согрелся.

Но и здесь в бессонные ночи он брал всю вину на себя.

Анжелика же ему очень понравилась.

В первый свой визит он повез ее на машине из Оглухина в только что выстроенный мотель, приближающийся к европейскому классу, и там они долго ужинали. Она вела себя просто и мило. Стала называть его «папой», но на вы, говорила, как мама рассказывала ей о нем, и всегда только хорошее, и отправляясь в больницу с температурой уже за сорок, чувствуя, видимо, что живой в дом не вернется, наказывала, если будет очень большая нужда, разыскать его в Москве. «Он тебе поможет обязательно», – говорила мать слабеющим голосом. Потом помолчала и добавила: «Я думаю, дочка, он и сам тебя разыщет. Он хороший». И с этими словами отбыла в свой последний путь.

Этот простой рассказ и вовсе что-то перевернул в Игоре.

Его потрясло, что молодая женщина, умирая, считала его хорошим.

И он стал стараться быть хорошим.

Он все вспоминал, как в ту единственную ночь, слушая его неожиданную для самого себя исповедь, она все говорила ему: «Ты добрый, я знаю. Просто у тебя все так сложилось».

А как у него сложилось?

Начинал он в то горячее время с алюминия. Получил, продав вагон придержанного вовремя товара, первоначальный капитал. Потом крушил конкурентов, сметал помехи.

Раньше, в советское время, он всегда с горечью перечитывал финал своей любимой книги – «Золотого теленка» – как ничего не может сделать в советской стране с большими деньгами человек, их добывший, – пусть и не честным трудом.

Игорь мечтал поехать в Италию, немало зная о ней от отца (так, впрочем, в ней и не побывавшего). Но он знал, что самое большее, на что может рассчитывать в своем КБ, – это попасть туда на три-четыре дня в толпе советских заранее запуганных туристов, без денег, – и то после обязательного, как карантин, посещения каких-нибудь соцстран.

И вот кончились соцстраны. И деньги стали деньгами – на которые что хочешь, то и покупай, куда хочешь, туда и езжай.

Он был как все вокруг него – набирал и набирал, увеличивал и увеличивал.

И вдруг – что-то щелкнуло в нем после слов забытой, а потом и умершей женщины.

В это время дела его пошли уже по восходящей – ровно, без рывков и падений.

Можно было поднять голову и оглянуться вокруг. Оглянувшись, он увидел, сколько людей и особенно детей нуждаются в его помощи.

Игорь Петрович виделся с Анжеликой еще два раза. Дома у него о ней, естественно, не знали.

Не желая, чтобы пуля конкурента, от которой не застрахован ни один бизнесмен в сегодняшней России, застала его близких совсем уж врасплох, он вызвал нотариуса и составил завещание, посвятив в это только своего молодого, но очень толкового юриста, после чего положил документ в самый-самый тайный офисный сейф, взяв с юриста слово, что в случае его внезапной смерти тот без проволочки пустит завещание в производство.

Завещанием он делил свое немалое состояние на три равные части – жене, дочери Виктории, по достижении ею совершеннолетия (лишить их наследства он никогда не думал: какие бы они ни были, это были его дочь и жена), и дочери Анжелике, живущей в деревне Оглухино. Когда он попробовал упомянуть Анжелике про завещание, у нее вырвалось, и очень искренне:

– Папа, не надо завещания! Лучше живите!

С Анжеликой он ездил в Дом ребенка и в детский дом в их районе, а также в приют, где детей с улицы держали по полгода – не больше, мыли, вычесывали вшей, приводили в относительный порядок, а потом куда-нибудь пристраивали – в детдом, интернат, в их собственную семью, ими покинутую, или же в чужую, готовую принять ребенка с уличными повадками.

Во всех этих заведениях детьми занимались порядочные, добрые люди, что Игоря глубоко поразило: по своему жизненному опыту последних семи-восьми лет он бессознательно был уверен, что такие люди вовсе перевелись на Руси. Во всех трех заведениях он оставил по крупной сумме денег – и уже получил несколько очень внятных отчетов о том, как именно эти деньги тратятся. Он уже составлял план, как учредит фонд, и Анжелика будет его директором, что не помешает ей получать высшее образование. Толковость, организаторские способности и совестливость – он за несколько встреч разглядел в ней редкое сочетание этих качеств.

Дочь ничего не просила для себя. При этом с непосредственной радостью, но без хорошо знакомого ему хищного блеска в глазах принимала она его подарки. Его же самого очень радовало, что ей явно было с ним интересно.

В последний раз он подарил ей бирюзовое ожерелье, купленное в Венеции, – и она широко открыла голубые глаза, пораженная его красотой. К нему было и колечко с бирюзой. Какое-то необычное – когда он выбирал все это в Венеции при помощи секретарши, та особенно ахала над этим кольцом, и он долго вертел его в руках, рассматривая. Анжелика сказала, что ожерелье будет надевать по большим праздникам, а кольцо не станет снимать вообще никогда.

И вот все оборвалось.

Он лежал, бездумно глядя в потолок, по которому ходили световые полосы от проезжающих за окном машин, – и не мог сосредоточиться ни на одной стоящей мысли.

Стоит заметить, что в самое последнее время у Заводилова не то что улучшились, а скорее наметились какие-то отношения с Викторией. Она подходила к нему, встречая в кухне или в холле, прижималась, ластилась, спрашивала иногда:

– Папочка, как ты себя чувствуешь?

И хотя уже года два как Игорь Петрович ясно понял, что его дочь любит на свете одного человека – себя, что реальны и чувствительны для нее только и исключительно собственные проблемы и что она совершенно не в силах понять, что вокруг нее – такие же люди, как она сама, из мяса и костей, с такими же нервными окончаниями, так же способные чувствовать физическую и душевную боль, – все-таки он отзывался на эти ее движения. В те минуты память ярко освещала ему картины прошлого – не такого и далекого, десять-двенадцать лет назад. Толстенькая девочка бежала по двору ему навстречу, сияя не только глазками, а всем личиком, налетала со всего разбегу, безоглядно веря, что в ту же секунду ее подхватят сильные отцовские руки и подбросят высоко в воздух. Ведь она любила его – умела, значит, любить? Куда же все делось – любовь, жалость, безоглядная вера?..

И ему начинало казаться, что, может быть, что-то тлеет еще на дне ее души, не все еще потеряно – сейчас, когда он столько потерял...

По звукам, донесшимся из холла, он понял, что Виктория вернулась из ночного клуба – обычного в последний год места ее времяпрепровождения. Без всякой цели, скорее не зная, куда себя деть, чем желая увидеть дочь, он встал и пошел в кухню.

Виктория, войдя в дом, не заходя в свою комнату, пошла налить себе соку. Открыла холодильник – и тут же в кухню вышел отец.

– Налей и мне!

Она налила бокал и подала ему.

В этот момент Игорь Петрович Заводилов узнал, что слова «у него потемнело в глазах» – совсем не выдумка романистов. Он глянул на пальцы дочери, сжимавшие бокал, – и черная завеса задернула от него белый свет.

Глава 20 Братство ощетинивается

Залаяла собака, стукнула калитка, в дверь вошли трое – Женя Осинкина и с ней двое взрослых мужчин. Поздоровавшись со всеми за руку, эти двое тут же снова ушли на улицу – возиться с машиной.

– На соплях доехали, – доверительно пояснили они Ване-оперу, которого определили на глаз как если не старшего других по возрасту, то как человека солидного.

Женю все набившиеся в комнате приветствовали вытянутой вверх, над головой, правой рукой со сжатым кулаком, что означало готовность честно бороться за справедливость. Она всем ответила тем же жестом.

Перед ней были ее друзья.

Живущие в разных концах огромной России, они съехались по ее зову. Год назад Олег соединил их. Тогда же возникла Идея. Главным ее автором была Женя, но понемногу участвовали все. Некоторым из них это слово не нравилось, они предпочитали – Мысль, другие говорили – Действие. Так или иначе, все они были людьми, готовыми действовать – не во зло, а во благо, не для себя, а для других – для тех, кто в силу возраста, болезни или обстоятельств (как сейчас Олег) беспомощен и нуждается в их помощи.