Чеслав. Ловец тени - Валентин Тарасов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сдается мне, что язвы те... — тихо сказала она.
Чеслав вздрогнул и замер, ожидая, что же услышит далее. Знахарка не совсем уверенно, словно все еще продолжая раздумывать, продолжила:
— И не пошесть вовсе...
— Не пошесть?
Чеслав ощутил, как тяжесть, навалившаяся на него кучей камней, которую только что пришлось перекидать, открывая схороненного, сошла, и он почувствовал такую легкость в груди, плечах, во всем теле, в ногах, что готов был бежать, приплясывая, по лесу долго-долго... Пока сами Великие не сказали бы: «Довольно!»
Но вместо этого юноша, приложив руки к сердцу, поклонился в сторону солнца, Даждьбога-батюшки, закрыл глаза и возблагодарил за избавление Великих.
— А что же тогда это за напасть, что смерть сеет? — спросил он Мару, как только закончил возблагодарение.
Старуха ответила не сразу. Какое-то время она стояла, глядя вдаль, беззвучно шевеля губами, скорее всего, разговаривая сама с собой. А может, и не с собой вовсе?
Наконец ведунья подала голос:
—Думаю, потрава то... Яд гадюшный или травы какой смертельной соки... А скорее, того и того намешано. Нет, на пошесть не схоже, — покачала она головой.
«Но тогда кто-то же должен...»
Еще не успела народиться мысль в его голове, а Мара уже произнесла:
— И кто-то должен был ту потраву свершить!
— Кто? — выдохнул Чеслав и воззрился на знахарку, ожидая от нее немедленного ответа.
Мара же, бросив на него снисходительный взгляд, вызванный, скорее всего, такой молодецкой горячностью, покачала головой:
— Сейчас про то лишь Великие ведают, да тот, кто свершил лиходейство.
Она сказала свое слово, и больше им нечего было делать у этого места, отмеченного каменным погребением. Незачем более тревожить покой усопшего. Прах его теперь принадлежит земле-матушке Макоше, а дух, Чеслав надеялся, успокоится в селении его чужинских предков и будет утешен их богами.
Юноша снова заложил останки пришлого камнями, после чего они с Марой тронулись в обратный путь к городищу. Он — пеши, а женщина — верхом на Ветре.
Двигались молча.
Чеслав не знал, о чем думает старая знахарка, покачиваясь в такт движению коня и не замечая раскидистые ветки, что задевали ее лицо и голову. Но мог предположить, что мудрую старуху одолевают те же беспокойные мысли, что и его. А он думал...
Он думал...
С одной стороны, слова Мары, что убила люд не пошесть, а потому и нет угрозы всему городищу, были хорошей вестью, а с другой — выходило, что и семью Кудряша, и чужака кто-то подло отравил. Кто? Зачем? Но сгинула и вся семья Молчана... И это случилось после того, как к ним отправились чужинцы. Сгинула по неосторожности или по чьему-то злому умыслу? И если кто зло такое в округе творит, то чужак это или свой?
«Мои-то в пепел сгорели, а Молчаново семейство нет...» — отчего-то всплыли в памяти слова Кудряша, сказанные на пожарище хутора. А он тогда, кажется, еще ответил, что это оттого, что его родичей сожгли с домом, как на погребальном кострище...
Чеслав внезапно остановился, и это вывело из задумчивого оцепенения едущую следом за ним Мару.
— Чего закляк, парень? Примерещилось чего? Аль из темного омута раздумий своих со здравой мыслью вынырнул? — подала голос ведунья.
— Вынырнул... — ответил, не глядя на нее, Чеслав, додумывая пришедшее в голову.
— И то дело. А то идешь и не разбираешь, куда ступить. Грезишь все...
— Думаю, Мара, далее к городищу тебе придется одной добираться, — поднял он глаза на знахарку.
— Умно, — усмехнулась старуха.
— Да тут уж не так и далече, — не обращая внимания на насмешку, серьезно сказал молодой охотник. — А мне поспеть кой-куда надо. Проверить догадку одну.
— Ну, если надо, так и ссаживай меня, — протянула руки Мара. А когда он снял ее с коня, без обиды добавила: — Да будто мне внове ногами лес мерить!
Мара, как никто другой, почти всегда понимала Чеслава с полуслова, а если и не понимала, то чувствовала его. Возможно, чувствовала оттого, что именно старая знахарка способствовала появлению его на свет и знала, что его рождение стоило матери жизни. Мара собственноручно вырезала его из материнского чрева, когда та, измученная тяжелыми родами, уже готова была отойти в селение предков, забрав с собой и неродившееся дитя. А Мара помогла ему увидеть этот свет.
Вскочив на коня и кивнув Маре на прощание, Чеслав повернул в сторону, откуда они пришли.
— Да хранят тебя духи лесные! — прошептала ему вслед ведунья.
Где верхом, а где и пеши, давая продых коню, заночевав по дороге в тихой низине, добрался он поутру к сожженному хутору Молчана. Именно сюда вернули Чеслава размышления и пришедшая на ум догадка, которую он и хотел теперь проверить.
Сойдя с коня, хлопнув его по крупу и отпуская пастись, Чеслав направился в сторону пожарища. Однако, подойдя к месту, где когда-то стояла изба, а теперь чернели обгоревшие бревна да головешки, он обошел черный остов стороной и проследовал к ручью, что протекал чуть поодаль от сгоревшего жилища.
Свою избу Молчан построил так, что она располагалась к водному бегунку глухой стеной. И неспроста. Почти у самого ручья шел небольшой обрыв, поросший от постоянного соседства с близкой водой густой травой. И там, скрытый зеленым пологом, должен был быть лаз, ведущий из избы. Именно о нем и вспомнил Чеслав.
Хуторяне, живущие обособленно от соплеменников, должны были охранять волю и мир свой гораздо глазастее других. В любой момент на их незащищенное жилище и семью могли напасть лихие люди, особенно пришлые. И ожидать спасения им в таком случае не приходилось. Поэтому многие из хуторских, строя свои жилища, рыли потайные лазы, выходом расположенные чуть поодаль от срубов, чтобы в случае опасности домочадцы могли выбраться через них из хаты и скрытно уйти в лесную чащу.
Был такой лаз и у жилища Молчана. Чеслав прознал про него давно, еще когда в раннем отрочестве во время охоты заглядывал как-то с отцом к гостеприимному хозяину и его семейству в гости. Еще тогда, играя с хозяйской детворой в схованки, они с чуть младшим от него по годам первенцем Молчана проникли в тот лаз, где и схоронились от остальных мальцов. Но было то давно, а потому и не сразу вспомнил о нем Чеслав.
Сделав еще несколько шагов, юноша подошел к месту, где земля обрывом уходила в низину ручья и где, он знал, заложенный поленьями, укрытый травой и мхом, должен был быть выход из тайного лаза. Ступив вниз, Чеслав оказался у него.
Ступил — и замер, уставившись на несколько больших камней, грудой лежащих среди зеленой травы. Ему не надо было гадать, что именно там и располагался выход из лаза. И он был заложен каменным запором!
Вот и подтвердилась мучившая Чеслава страшная догадка, которую он приехал сюда проверить. О потайных лазах в избах не могли знать люди пришлые. А потому заложить скрытый выход мог только человек, знающий о секретных ходах лесовиков, а значит, свой. Соплеменник!
И теперь понятно стало ему, что семейство Молчана сгорело, скорее всего, заживо, потому как выход из лаза, по которому они могли уйти, был заложен камнями, а вход в избу, теперь Чеслав был уверен, подперт бревном, что валялось неподалеку полуобгоревшим. Сгорели заживо... А иначе зачем было закладывать выходы? И если бы тот, кто поджег избу, хотел, чтобы она стала погребальным кострищем для усопших, то он позаботился бы о том, чтобы обложить ее сухостоем, чтобы жар был сильнее и тела стали прахом. А тела Молчановой семьи не стали прахом. Видать, торопился людоед!
Обо всем этом Чеслав думал, возвращаясь домой, в городище.
«Потравленное семейство Кудряша, в котором гостили чужаки... Найденный в лесу один из чужаков, тоже потравленный... Сожженная семья Молчана, к которому чужинцы собирались в гости...»
Все дорожки от тех несчастий складывались в одну пожженную огнем тропу, по которой лихими шагами прошлась смерть. И все было как-то спутано-связано между собой, в этом у Чеслава сомнений не было. Но как именно переплетено и почему, Чеслав не знал. Не знал молодой охотник и где конец нити от того клубка, за которую следовало потянуть, чтобы распутать его. А распутать придется: ради Кудряша, ради спокойствия племени. Потому как если гибель соплеменников — не воля богов, а чей-то кровавый умысел, то смерть их требует отмщения. Да и погибель чужаков позором ляжет на их селение, ведь большим злом считалось обидеть гостя, а тем более лишить его жизни незаслуженно. И род, и городище, куда препроводили дружественных пришлых, несли за них ответ перед передавшим их племенем. А за погибель их подлую — тем более.
«И кому ж такому лютому понадобилось столько смертей сотворить, не жалея ни старого, ни малого? Зачем? И куда исчез второй чужак? Может, просто не нашли его мертвого, лесное зверье сглодало плоть да кости растащило?»
