Злое железо - Молокин Алексей Валентинович

Песенка, видимо, была вполне в местном духе, потому что вокруг меня образовалась небольшая толпа, видимо, блюз, а именно в таком стиле я исполнил «Десять центов», был не совсем чужд этому странному городку, а стало быть, существовала надежда, что ему вообще не чуждо ничто человеческое. В портфель с мягким стуком посыпались мелкие монетки, потом стук сменился тихим звоном. Моя напарница что-то тихо говорила публике, но я не слушал. Все-таки мне было стыдно. Какая-то шустрая бабулька ловко просунулась сквозь сгрудившихся поодаль басисто перешептывающихся подростков и спросила:

– Милок, а ты только в валюте берешь, или в деревянных тоже можно?

Я кивнул, сделав вид, что подстраиваю гитару. Публика развеселилась. Раздались советы, в том плане, что лучше всего натурпродуктом и побольше. Бабулька не растерялась, выудила из пакета фуфырик с чем-то мутным и ловко сунула мне под бок.

– На-кось, милок, взбодрись маленько, а то уж больно грустная у тебя музыка.

– Вот это дело! – одобрили в толпе.

Надо было продолжать, но ничего подходящего почему-то не приходило в голову, кроме идиотской фразы «У меня есть доллар, доллар, чтоб пожрать…». Я мотнул головой, но это не помогло. «…значит, у нас есть доллара два, на выпивку хватит едва…» – глумливо вякнуло где-то в мозгах. Так и побить могут, да еще и гитару сломают. Русское надо что-то, русское, уговаривал я себя и наконец уговорил. Когда-то давно, в другой, не в той, которая «здесь», и не в той, которая «там», а в настоящей России, в доме над крутым берегом, эту песню пела моя бабка, и вот я ее вспомнил…

Это было давно, лет пятнадцать назад.Вез я девушку трактом почтовым.Круглолица, бледна, словно тополь стройнаИ платочком покрыта шелковым.Попросила она, чтоб я песню ей спел,Я запел, а она подхватила.Кони мчались стрелой, словно ветер степной,И несла их нечистая сила.Вдруг казачий разъезд перерезал нам путь.Тройка тут же как вкопана встала.Кто-то выстрелил вдруг прямо в девичью грудь,И она, как цветочек, увяла.Перед смертью она рассказала мне все,Что недавно с тюрьмы убежала…– Знать, судьба такова – молодой умереть.Я свободы народу желала…Посмотрите, вдали холм высокий стоит,Холм высокий, поросший травою.А под этим холмом крепко девушка спит,Унесла мою песню с собою.[5]

С ужасом я почувствовал, что каким-то странным образом, аккомпанируя себе, снова ухитряюсь сбиваться на блюз, совершенно неуместный в этой песне, но публика ничего не заметила, а может быть, просто сочла это такой творческой манерой… Публика, конечно, дура, но иногда она бывает права. Ведь по сути своей это и есть блюз. Блюз – это когда человек разговаривает с Богом, и тот его слушает… И не важно, на каком языке этот человек разговаривает, настоящему Богу это все равно, он понимает.

Народ пригорюнился. Некоторые перетаптывались, словно им хотелось уйти, но не решались. Потом толпа раздалась в стороны, словно кто-то нагло, по-хозяйски раздернул надвое пестрый ситцевый занавес, и передо мной оказались двое круглоголовых стриженых молодчика, одинаковых с лица, в кожаных куртках и темных брюках, как ни странно, со стрелками.

«Братки, – подумал я. – Сейчас будут бить! Только бы гитару не тронули. Где же этого чертова Костю-героя носит?»

Братки, однако, сразу бить не стали. Один, тот, у которого поперек головы протянулся белесый шрам, присел передо мной на корточки и спросил:

– Ну, чего закочумал? Играй дальше, давай, коли взялся.

Второй между тем, тоже присев на корточки, деловито копался толстыми пальцами в содержимом открытого портфеля. Меня слегка передернуло, будто он за пазухой у меня копался, но я промолчал. Где же носит этого кретина Костю?

– Херня, – сказал тот, который копался в мелочи, отряхнул пальцы, словно ковырялся в дерьме, ловко выдернул у меня из-под бока фуфырик, вырвал полиэтиленовую затычку крепкими зубами, глотнул, сплюнул и повторил: – Херня.

Наверное, это было его любимое словечко.

Первый встал, отряхнул штаны, неодобрительно посмотрел на меня, потом приказал – именно приказал, такие дела…

– Чего хлебало-то разинул, работай давай, сказано ведь! Или не понял?

От братка мощно несло пережаренным луком и чем-то еще. На перегар это было не похоже. Так пахнет… В церквях так пахнет. И еще на кладбищах. Ладаном от него пахло, вот чем!

Я неуверенно взял несколько аккордов, музыка почему-то разваливалась в пальцах, словно дешевая печенюшка, но возражать не стал – еще грохнут по голове моей же гитарой, а гитару было жалко. Не голову, голова – черт бы с ней, раз она такая дурная, что поверила этому героическому прохиндею. О Люте я почему-то не подумал, забыл, наверное. И в это время, растолкав саму собой проредившуюся толпу, появился герой Костя. Наша крыша, так сказать. Дырявая, как колготки Снегурочки по вызову в конце новогодней ночи.

– О чем базар? – весело спросил он, оглядывая присутствующих.

Выглядел наш герой, надо сказать, весьма и весьма! Где он только откопал эту кожаную куртку с ржавыми подпалинами? Купил? Сомневаюсь, скорее выменял у какого-нибудь бомжа, только вот на что?

Одинаковые с лица братки презрительно покосились в его сторону, тот, который со шрамом, даже снизошел до ответа:

– А тебе не все равно?

Костя совершил несколько замысловатых телодвижений в стиле Чака Норриса, демонстрируя свою крутость, что не произвело на братков ровным счетом никакого впечатления, после чего сообщил:

– Крышую я эту команду! Понятно?

– Не понял, – сказал один браток.

А второй прокомментировал:

– Херня!

– Чего ты не понял? – угрожающе подпрыгнул Костя. – Сказано же, отвали!

– Маляву покажь! – потребовал браток со шрамом. – То есть лицензию.

Тут Костя, похоже, слегка опешил. Рефлекторным движением он пригладил длинные волосы, сразу выпав из образа «братка», и спросил:

– Какую такую лицензию?

– Обыкновенную, – отрезал браток. – Утвержденную смотрящим по городу, тот есть мной, Гинчей, местным отделом милиции и, наконец, Паханом нашим, то есть покровителем небесным, Аавом Кистеперым. То есть не самим, конечно, а главным богуном местного храма Левоном-Кистенем. Чего молчишь? Нету лицензии?

– Замочу! – неожиданно истерически взвизгнул Костя и подпрыгнул, норовя заехать пяткой в челюсть этому самому Гинче-смотрящему, но второй браток сказал свое любимое «херня» и отправил нашего героя в нокаут. Как-то очень обыденно, словно окурок выкинул. Вот и все. Рухнула наша дырявая крыша.

Первый браток пробормотал что-то вроде «Сплошной беспредел, обрадовались, гады, что Кабана замочили…», потом посмотрел на меня и сказал:

– А ты чего вылупился, бардель-менструель? Тебе сказано, работай, вот и работай. А с этим придурком мы разберемся. Никто тебя гнать отсюда не собирается. Вечером зайдешь, зарегистрируешься, заплатишь налог, ну и там, за место, как положено, чтобы все чики-чики было, то есть по понятиям. Понял?

– А куда зайти-то? – ошарашенно спросил я. – Я ведь недавно здесь лабаю и вообще в вашем городе второй день, так что не знаю пока никого.

– Во-он за тем углом, там у нас офис, контора, короче. «Ниссан» называется, в общем, сам увидишь. Спросишь Гинчу, меня то есть. Вместе с телкой своей, ей тоже регистрация полагается. И прописка. Усвоил? А что никого не знаешь, так это шелуха. Сплюнь. Узнаешь. И тебя узнают, а дальше – как получится, ну давай…