Внутри, вовне - Герман Вук

В многосерийных немых фильмах моего детства злодея сразу можно было опознать по усам. Возьмите хоть мистера Диринга, злодея, который в течение пятнадцати эпизодов фильма «Грабеж» неустанно преследовал очаровательную Перл Уайт, пытаясь отнять у нее карту алмазных копей. Какой негодяй! Какие усы! Отец Поля Франкенталя внешне очень смахивал на мистера Диринга, и у него были точно такие же усы — густые, прилизанные, черные, нафабренные. Когда Поль вырос, он тоже отрастил усы под мистера Диринга, и, мало того, он тоже угодил за решетку, и притом за то же самое, за что сел его отец, — за какие-то аферы в строительном бизнесе. Однако в первые годы нашего знакомства Поль был для меня чем-то вроде героя — и не только для меня, но и для всех мальчиков и девочек нашего квартала.

Например, когда Фэйли-стрит вышла с камнями в руках драться с Хоу-авеню, Поль шел в атаку в авангарде, бросая камни и увертываясь от камней неприятеля, тогда как я оставался в глубоком тылу. Фэйли-стрит для меня ничего не значила, равно как я не имел ничего против Хоу-авеню. Но наш дом был рядом с Фэйли-стрит, и эта географическая случайность обязала нас выйти на поле чести — то есть на пустырь между Фэйли и Хоу, — дабы проявить свое мужество — или мальчишество. Видите ли, со всей округи собрались девочки поглазеть на сражение. Боевая позиция, которую я себе выбрал, находилась очень близко от девочек. Чтобы поразить меня на таком расстоянии, боец из армии Хоу-авеню должен был быть метателем такого высокого класса, что это в дальнейшей жизни обеспечило бы ему хороший заработок, займись он спортом. Я не выделялся своей трусостью: весь арьергард армии Фэйли-стрит был укомплектован пушечным мясом, не испытывавшим особого задора, — но я не был и Полем Франкенталем. Моя сестра Ли с ума сходила от восхищения его отвагой, и после драки она только о нем и говорила, аж тошно было.

Насколько я могу упомнить, в этой драке никто — то есть никто из дравшихся — не пострадал. Никто не упал, и никто даже не был поранен: ни среди тех, кто не рвался в бой и оставался в боевом прикрытии, ни среди более воодушевленных воинов в центре, беспорядочно бегавших, увертывавшихся и оравших, ни даже среди немногих опьяненных боевым азартом командиров на линии огня — таких, как Поль Франкенталь. Полнейшая неразбериха, град камней, брошенных на авось и никого не задевших, — таковы были мальчишеские битвы в те былые дни давно утраченной невинности Бронкса — задолго до того, как банды, разделенные по расовому принципу, превратили эти драки в кровавые побоища. Дитя улицы, Поль Франкенталь отлично осознавал, что демонстративный рывок вперед на толпу мальчишек, старающихся бросать камни как можно дальше, весьма эффектно выглядит и не чреват особой опасностью. Я не стал бы такого делать, даже если бы я это сообразил, но я отдаю должное Полю Франкенталю. Однако его последующее бахвальство отнюдь не покоилось на прочном фундаменте смертельного риска, которому он якобы подвергался, и меня бесило, что этот факт ускользнул от понимания моей сестры.

В целом я бы назвал Поля первым из злодеев в этой эпопее. Как Яго, как Урия Гип, как Ричард Третий, Поль Франкенталь был завистлив и подозрителен и потому решил стать злодеем. Это свойство он унаследовал от своей матери. Миссис Франкенталь в нашей истории — лишь второстепенный персонаж, как Розенкранц или Гильденстерн, но вот настал ее час, и она заслуживает того, чтобы посвятить ей короткую главу.

Глава 11

Во славу голода

У Франкенталей было больше денег, чем у нас, — вплоть до того момента, когда Франкенталь-старший уплыл куда-то вверх по реке и оставил свою семью дожидаться его в изящном собственном доме возле бульвара Грэнд-Конкорс. Так что, казалось бы, у миссис Франкенталь не было причин кому-то завидовать. Это была красивая женщина с большими темными глазами, вьющимися черными волосами и обаятельной белозубой улыбкой. Однако же она была не «йох-сенте», а ее усатый муж был совсем-совсем не «йохсен». Может быть, в этом-то и все дело. Франкенталям не хватало родовитости, благородного воспитания. Поль Франкенталь пил кофе. А моя сестра Ли и я вынуждены были поступать согласно песенке, которой нас обучила мама:

Молоко получай —Пей и в завтрак и в обед, —Но не кофе и не чай,Пока тебе не двадцать лет.

Однако миссис Франкенталь, жившая от нас через лестничную площадку, попыталась ввести меня в соблазн, и это привело к тому, что я получил вторую трепку, запавшую мне в память.

Мы сидели у нее на кухне — миссис Франкенталь и я. Вошел Поль, запыхавшийся после того, как взбежал по лестни-це на пятый этаж; он вспотел и хотел пить. Миссис Франкенталь предложила ему стакан молока.

— Вместе с кофе, — командирским тоном сказал Поль.

Миссис Франкенталь дала ему кофе, пополам разбавленный молоком. Поль выпил, поглядывая на меня с презрительным торжеством, и снова убежал играть на улицу, полную стольких увлекательных нечестивостей. Миссис Франкенталь предложила и мне выпить молока. Я согласился. Печенья. Я согласился.

— Добавить кофе в молоко? — спросила она с белозубой улыбкой.

— Нет, спасибо, миссис Франкенталь.

— А вот Поль любит кофе с молоком.

— Мне мама не разрешает.

— О! Хорошо, возьми молоко и печенье в гостиную.

Я пошел за ней в гостиную, выходившую окнами на улицу, захватив с собой свой стакан молока и очень вкусное шоколадное печенье с начинкой из пастилы. Такое печенье я мог есть только у Франкенталей: может быть, потому-то я так любил бывать у них на кухне. Мама пекла печенье сама. Она объясняла, что магазинное печенье вредно для здоровья, да к тому же нет никаких гарантий, что оно не испечено на свином жиру. Но я быстро учился не тревожиться о нечестивых ингредиентах в печенье и конфетах. Греховная Америка!

— Значит, мама запрещает тебе пить кофе? — сказала миссис Франкенталь, устраиваясь рядом со мной на длинном мягком диване.

— О, да.

— Только кофе?

— Нет, еще и чай.

— Неужели? И что-нибудь еще?

— Конечно. Еще много чего.

— А что еще тебе запрещают есть, Дэвид? — спросила миссис Франкенталь, улыбаясь, как Бабушка в сказке «Красная Шапочка».

Сцепив пальцы на затылке — так, как, я это видел, часто делали взрослые мужчины, — я откинулся на диване и принялся рассказывать миссис Франкенталь о суровых запретах в доме Гудкиндов. Моя основная мысль заключалась в том, что мама морит нас с сестрой голодом, чтобы исправить наш характер. А миссис Франкенталь все называла и называла разные кушанья и напитки. И я все отвечал, что, дескать, нет, нет, нет, нам нельзя есть и то, и это, и вот это; и с упоминанием каждого нового запретного продукта миссис Франкен-галь становилась все более смиренной и преисполненной восхищения перед маминым нравственным величием. Я был на седьмом небе, когда сидел, откинувшись на диване и сцепив пальцы на затылке, и потрясал эту взрослую женщину каждым своим словом.

— А хлеб тебе есть разрешают?

— Немного. Может быть, один ломтик в неделю.

— Неужели? Только один ломтик хлеба в неделю? Ты уверен? Не больше?

— Конечно. Иногда даже меньше.

Порка, которую я потом получил, стерла из моей памяти многие подробности. Но до сего дня — а ведь это произошло пятьдесят лет тому назад, — до сего дня, если мне случится откинуться на диване и сцепить пальцы на затылке, у меня в мозгу начинает мигать предупреждающий красный свет, и холодный компьютерный голос бесстрастно произносит: «Сейчас ты, того и гляди, сваляешь дурака!». Так что, видимо, порка сделала свое дело. Но наказание настигло меня не сразу. Я весь день играл на улице. Только когда Ли вышла забрать меня домой, у меня возникло ощущение, что быть беде.

Кстати, Ли до сих пор жалуется — даже сейчас, когда она уже седая и у нее артрит, — что со стороны наших родителей было очень нехорошо возложить на нее обязанность каждый вечер идти на улицу и разыскивать меня, чтобы привести домой к ужину. Она утверждает, что ей приходилось кричать: «Дэ-э-э-эвид! Дэ-э-э-эвид!» — на весь квартал, рыская по задним дворам и пустырям — иногда добрый час, — прежде чем она меня находила. Мне больно слушать, как она сейчас сводит старые счеты. Но эта ее обида — полнейшая нелепость. Большей частью я вечером сам приходил домой, голодный, как волк, еще до того, как папа возвращался из прачечной «Голубая мечта». Для Ли нет большего удовольствия, чем ворошить свои давние обиды; по-моему, от этого у нее повышается адреналин, что полезно при ее артрите, и к тому же обходится даром, в отличие от кортизона, который стоит бешеные деньги. По крайней мере в тот вечер ей не пришлось меня долго искать: я сидел прямо на ступеньках нашего подъезда на Олдэс-стрит, болтая с другими мальчишками. В тот вечер, вместо того чтобы, как обычно, сказать, что пора ужинать, Ли с каким-то таинственным видом заявила, что меня требует мама.