Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12 - Сергей Владимирович Волков

Как раз в это время Милюков нашел вполне подходящим переменить курс своей политики. «Крымская трагедия» в третий или в четвертый раз показала непригодность генеральско-диктаторского метода борьбы с московскими правителями, утверждали эсеры. Вслед за ними и Милюков признал, что эвакуация Крыма не временный стратегический ход, удачно выполненный, а катастрофа, с которой уходит в прошлое целая полоса борьбы. Объяснение же катастрофы Милюков находил в неразрывной связи военной диктатуры с определенной социальной группой, не сумевшей отказаться ни от своих классовых стремлений, ни от своих политических взглядов, принадлежащих к прошлому, а не к будущему. Таковое решение было принято Милюковым, так же как и в вопросе германской ориентации, без всякого соглашения со своими политическими единомышленниками. Из среды самой кадетской партии тотчас же последовали возражения на новую тактику, объявленную Милюковым. В газете «Руль», издаваемой Набоковым, писалось: «Зарубежная русская общественность переходит на новые позиции, на которые левая часть ее перешла уже раньше, еще в то время, когда борьба продолжалась. Трагично лишь то, безмерно трагично, что не могут последовать за общественностью те сотни тысяч добровольцев, которые, восприняв прежние, отброшенные теперь лозунги, положили свои молодые жизни на северном, южном, восточном и западном фронтах в неустанной борьбе с большевиками. Не менее мучительно думать о том, какие чувства должны испытывать десятки тысяч эвакуированных из Крыма солдат и беженцев и при виде открывшейся им картины русской эмиграции, от них отрекающейся. Но так или иначе, вопрос решен, как пишет П.Н. Милюков, бесповоротно, даже самыми упорными сторонниками вооруженной борьбы, в среде которых он занимал почетное место благодаря его авторитету».

Но все это нисколько не смущало Милюкова, и он с упорством, достойным лучшего применения, продолжал отстаивать свою точку зрения. И когда ему указывали, что и в Особом совещании при генерале Деникине принимали участие видные кадеты, как Астров24, Степанов25, Федоров26, а Долгоруков27 и Струве сотрудничали с генералом Врангелем в Крыму, он, ничуть не смущаясь, заявлял: «Я не скрываю от себя, что кадетизм за истекший период в известной степени испортил свое лицо. Но элементы будущего у нас есть, и без них обойтись будет невозможно».

«Я полагаю, – настаивал Милюков, – что период военной диктатуры окончен. Те, кто еще не убедился в этом, поймут это очень скоро, через небольшое количество недель».

Предсказание Милюкова, несмотря на всю его самоуверенность, не оправдалось. Не только через несколько недель все не усвоили точки зрения Милюкова, но сам он оказался лидером, от которого отказывается своя же собственная партия. Конечно, не все могли с таким легким сердцем признать, что, участвуя в героической борьбе против большевиков, они тем самым «портят лицо кадетизма», как это сделал Милюков.

«Будущее принадлежит тем, – самоуверенно заявил Милюков, – кто окончательно скомпрометировал себя в революции и тем неразрывно связал себя с нею». Очевидно, что к таким «скомпрометированным» людям Милюков причислял прежде всего самого себя, но он забыл, что он был скомпрометирован не только в революции, но и в германской ориентации, а в глазах революционеров в империализме, когда во время самого разгара революционных страстей он настаивал на завладении Константинополем. Но Милюков привык считать себя звездой первой величины, и его ничуть не смущали ни возражения товарищей по партии, ни уроки прошлого.

При большой умственной трудоспособности Милюков никогда не отличался чуткостью, он делал одну бестактность за другой, и, сделав, он тем упорнее защищал свою позицию, чем очевиднее была ошибка. Он думал, что с людьми можно обходиться как с фигурами на шахматной доске, расставляя их по своему усмотрению, и забывал, что политика делается на человеческой коже.

Когда-то в Екатеринодар, в дни больших успехов Добровольческой армии, приезжал Милюков на кадетский съезд, чтобы оказать поддержку генералу Деникину. Тогда в одной из газет была напечатана резкая статья, казавшаяся несправедливостью, о том, что кадеты, приветствующие Добровольческую армию теперь, при ее победах, отказались бы возложить венок на ее могилу в случае ее поражения.

К счастью, не вся партия кадетов заслужила такой резкий, но справедливый отзыв. За Милюковым потянулись все уставшие, гибкие и неустойчивые, все те, кто считал Крым провалившимся делом, генерала Врангеля конченым человеком и искал новой точки опоры; за ним пошли и те, которые не умели самостоятельно идти своим путем и привыкли следовать за своим лидером. Наконец, пошли и те, кто был связан с Милюковым узами давней дружбы и совместной работы, краснели, но все-таки пошли.

«Революция в России совершилась, – утверждал Милюков, – хотя и в безобразных формах, но все-таки совершилась – это нужно признать». Милюков никогда не отличался брезгливостью, он мог пить из мутного источника и утверждать, что это сладчайший демократический нектар. Позиция Милюкова, его новая тактика, не могла не встретить отпора в русских кругах.

Бурцев28 в газете «Общее Дело» отражал эти общественные течения, противные политике Милюкова. У Бурцева было одно драгоценное свойство: он готов был порвать со своими ближайшими друзьями и протянуть руку своим политическим противникам, раз он считал, что правота была на их стороне. Он не был связан никакими партийными узами. Пасманик, ближайший сотрудник Бурцева, выказал исключительное мужество, пойдя заодно с теми, которых считали виновниками еврейских погромов. В этом и заключалась та большая заслуга, которую они оказали русскому делу в эти тяжелые дни.

В противовес партии Милюкова, стремившегося сойтись с социал-революционерами и затевавшего съезд в Париже членов Учредительного собрания, по инициативе Гучкова сперва в Париже, а потом и в других центрах возникли парламентские комитеты, объединявшие всех членов законодательных учреждений России без различия партийного направления. Благодаря действиям Милюкова, стремившегося отгородить себя от всяких реакционных, по его мнению, элементов и замкнуться только в тесный союз с партийной группой эсеров, в русском обществе произошел глубокий раскол, обессиливший русское представительство за границей и дискредитировавший русских в глазах иностранцев.

Испытанный друг России, Крамарж, писал: «Признаюсь, что редко картина общественной жизни производила такое грустное и тяжелое впечатление, как после поражения армии Врангеля. Вся Россия в руках большевиков, нигде нет просвета, а русские люди за границей не могут понять, что бедной, измученной Родине нужно нечто совсем иное, чем прежние губительные лозунги и старые дрязги, которые уже сделали свое дело – погубили Россию и которые прежде всего надо забыть, чтобы Россию спасти. Миллионы людей умирают от голода, тысячи гибнут от руки зверских палачей, тысячи томятся в изгнании, а русские за границей спорят о том, кто имеет