Путешествие с Люком - Жан-Люк Утерс

Вечером мы устроили себе душ из поливочного шланга. Вода, конечно, была теплая, как и всё, что таилось под раскаленными камнями. Мы обливались ею все втроем, такие одинокие, затерянные в этом чуждом мире, под бесстрастными взглядами кактусов-канделябров.

Во всем этом национальном парке, кроме нас, не было ни души, и неудивительно: здесь не требовалась армия садовников — кактусы вполне обходились без них. Впрочем, остальные служащие тоже дезертировали с рабочих мест, словно им грозила вселенская катастрофа. У входа в парк висел самодельный плакат, извещавший посетителей, что за однодневную стоянку нужно заплатить один доллар: просьба положить деньги в конверт и сунуть его в почтовый ящик. Так мы и сделали перед отъездом, охотно добавив свою лепту к здешней «сокровищнице». Было пять часов утра, и восходящее солнце уже рисовало у подножия канделябров длиннющие тени, прямые и изогнутые, которые причудливо переплетались на голых камнях.

Большой Каньон в Колорадо представляет в природе такой же феномен, как Венеция для цивилизации. О Венеции давно уже все сказано. И о Колорадо тоже давно все сказано. Они постоянно мелькают и в фильмах, и в глянцевых журналах. Они служат декорацией для рекламы автомобилей и дефиле высокой моды, одинаково пошлой. Однако стоит вам попасть в город Дожей и увидеть Большой канал, кварталы Джудекки, набережные Фондамента Нуове, как вы приходите в экстаз и любуетесь ими со слезами на глазах, задыхаясь от избытка красоты. То же самое вы испытываете, попадая на вершины Колорадо. Вы смотрите — и не верите своим глазам. Но здесь вы переживаете эмоции совсем иного рода, ибо Большой Каньон ни в коей мере не обязан своей красотой человеку. Так и чудится, что здешняя природа открывает перед вами свой предел, как будто земля в этом месте закончилась, расколовшись надвое, а над этой бездной простирается лишь такая же бездонная небесная пустота.

В красоте Колорадо есть некая безмерность, заставляющая поверить в существование Бога. Ибо это грандиозное зрелище, в силу своего величия превосходящее понимание, просто обязано иметь Создателя. Сколько обращений к вере произошло на краю этой пропасти? Думаю, ничего подобного нельзя сказать о Венеции, обязанной своим существованием человеку, хотя ее церкви возводились во славу Божию. В Венеции ваш трепет порожден боязнью, что эти дворцы, стоящие на воде, могут быть ею же поглощены. На краю Большого Каньона вас охватывает иной страх: вы чувствуете, что ваш путь подошел здесь к концу, и возврата не будет.

Едва выйдя из машины, я тоже ощутил этот страх. Я шел вдоль парапета, ограждающего людей от намерения уподобиться Икару, глядя вниз и не веря своим глазам, вконец ошеломленный, утративший способность к рассуждениям и дар речи. Но разве нужны слова там, где сказать нечего?! Какой эфемерной, смехотворно мелкой казалась человеческая жизнь перед лицом того, что должно было пережить нас на миллионы лет! Жюли, потрясенная не меньше, чем я, оторопело поглядывала на меня. А Люк, точно астронавт, высадившийся на Марс, поджидал на краю пропасти этой новой планеты, возникшей из небытия, появления новых существ, ее населяющих. Да и сам я, признаться, был в таком состоянии, что ничуть не удивился бы, увидев, как из трещины в скале выползают обитатели внеземной цивилизации, какие-нибудь чудища с мигающими лампочками вместо глаз, во множестве фигурирующие в научно-фантастических романах и фильмах.

Мы и мечтать не смели об остановке на фоне такого пейзажа. Обустроившись, мы снова застыли на месте все трое, вместе с зачарованным Люком, глядя, как под лучами заходящего солнца скалы меняют свой цвет от светло-охряного до темно-коричневого. Когда дневное светило исчезло за горными пиками, гигантским провалом завладели огромные тени, постепенно окутавшие его непроницаемой тьмой.

Нам не составило труда проснуться в пять часов утра: мы давно уже привыкли выезжать затемно, до наступления беспощадного зноя. Однако на этот раз мы встали рано с другой целью — увидеть восход солнца, полюбоваться игрой света на этих скалах. Все происходило очень медленно: сначала первые сполохи зари окрасили утесы в темные цвета — сочетание пурпурного, фиолетового и индиго. Трудно подобрать точное название этим оттенкам, настолько незаметно они менялись, скользя по стенам обрыва и не задерживаясь ни на миг. Когда же над гребнями каньона взошло солнце, их сменила целая симфония коричневых, потом желтых и красных тонов, властно изгнав на дно пропасти темные краски, неуловимые, как тени.

Мы поняли, что оставаться в этих волшебных местах больше двух-трех дней опасно: такой пейзаж мог навсегда отбить вкус к возвращению на обычную землю. Поэтому мы решили ехать дальше, поднявшись вверх по реке Колорадо до озера Пауэлл, что на границе со штатом Юта.

Направляясь к западу, мы увидели город, возникший перед нами подобно миражу. Поначалу при взгляде на Лас-Вегас трудно поверить, что это творение человеческих рук. Но потом приходит в голову, что он представляет собой квинтэссенцию людской фантазии, словно перед тем, как исчезнуть с лица земли, люди создали из всех компонентов своей цивилизации этот последний символ урбанизма, воплотив в нем характерные свойства человечества — манию величия, страсть к игре и наживе. И чудится, что, когда человека вычеркнут из списка обитателей планеты, Лас-Вегас будет по-прежнему сверкать всеми своими огнями и звенеть монетами своих «одноруких бандитов».

Измученные жарой, мы с вожделением мечтали о прохладных номерах с кондиционерами в отелях-казино, сплошной вереницей тянущихся вдоль Стрип-бульвара. Один из них, «Circus Circus», действительно имел форму цирка. Мы с трудом нашли стойку портье среди игровых автоматов. Нам предоставили номер 2776. Всего в отеле их было три тысячи. Город в городе. За несколько десятков долларов здесь можно было вступить в брак даже среди ночи, обвенчавшись в wedding chapel [37]. Жюли ужасно этого хотелось: «Почему бы и нет? Это займет всего несколько минут!» В игровом зале с высоким, как в шапито, потолком кипела лихорадочная деятельность; крупье в идеально сидящих фраках руководили игрой на манер свадебных распорядителей, пуская в ход колесо рулетки, раскладывая фишки на игровом поле, а потом сметая их в кучку одним движением руки, чтобы стереть бесследно, как мел с доски, воспоминание о законченной партии перед тем, как начать новую. Тишина была насыщена вздохами и шепотком, которыми крупье управляли взмахами руки точно дирижер оркестром.

И тут я обнаружил исчезновение Жюли. Куда же она подевалась — может, поднялась в номер, чтобы отдохнуть? Напрасно я искал ее глазами, осмелившись даже подойти к игровым столам. Никого похожего на Жюли там не было. Я взял Люка за руку, и мы уже направились к лифтам, как вдруг я увидел Жюли, которая во всю орудовала рукояткой игрового автомата. Она так увлеклась игрой, что даже не заметила нас с Люком; впившись глазами в бегущие картинки на экране автомата, она ловко, как завсегдатай игорного дома, совала правой рукой в щель двадцатипятицентовые монетки. И вздрогнула от неожиданности, когда Люк бросился к ней, громко дав понять о своем желании принять участие в этом развлечении. Жюли с сияющим видом обернулась ко мне и гордо продемонстрировала свою сумку, полную монет. «Гляди, сколько я выиграла! Если так пойдет и дальше, здесь можно будет прожить бесплатно!» И в этот момент, как бы подтверждая ее слова, автомат с грохотом высыпал наружу целую кучу мелочи.

Нам захотелось есть, и мы пошли в ресторан казино — гигантский зал с самообслуживанием, где можно было вдоволь набрать себе чего угодно: овощей, мяса, колбас, пасты, риса, салатов и винегретов, майонеза и кетчупа, сыров, фруктов и пирожных, мороженого и крема «шантийи», и посетители этим широко пользовались. На стене висел плакат с призывом к клиентам: «Набирайте себе, сколько хотите, но ничего не оставляйте на тарелках, пожалуйста!» Я думаю, одна только служба утилизации отходов в этом казино представляла собой настоящий завод и требовала целой армии уборщиков. Мы безропотно встали в длинную очередь, толкая перед собой переполненные подносы. Жюли изумленно поглядывала на меня, словно спрашивая, откуда свалилось все это изобилие: никогда еще мы не встречали столь плодородной пустыни, способной накормить до отвала огромные стада тучных голодающих. Она гордо вытащила из сумки пригоршню выигранных «четвертаков» и заплатила ими за еду. Кассирша кипела от ярости, пересчитывая монетки.

Волосы Люка начали завиваться золотыми колечками, как у херувимов с картин эпохи барокко. Наш Люк… Сидя в своем креслице на заднем сиденье машины, он весело щебетал, когда на заре мы выезжали из отеля, снова пускаясь в дорогу через пустыню. Мы с Жюли дивились этому неумолчному лепету, похожему на журчание ручейка, бегущего по камушкам. Люк изобретал для нас особый интонационный язык, который заполнял тишину, как заполняют ее репортеры в ожидании события, заставляющего себя ждать. «Вас приветствует радио ‘Люк’, сейчас мы расскажем вам о мире, хотя пока смотреть особенно не на что!» Люк оживлял пустыню одним лишь своим присутствием. И этого нам было достаточно, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми.