Моря и годы (Рассказы о былом) - Владимир Андреев

Через несколько месяцев училище стало приобретать среди рабочей молодежи известность. И вот тогда родилась идея — организовать вечер смычки с комсомольцами города Ленина. Образовали комиссию, было нас в ней десять человек.

Вечер задумали провести в Зале Революции. Вместо танцев решили организовать игры, для этого привлечь ребят из Института физкультуры, в соседнем ротном помещении устроить аттракционы с призами (для призов использовать продукцию фабрики имени Конкордии Самойловой, табачной фабрики имени Урицкого), открыть там «ларьки быта», где каждый мог бы получить ответы на все вопросы, связанные с человеческими отношениями в повседневной жизни. Решили пригласить художественную самодеятельность, хоры, оркестры всех заводов и фабрик, с которыми были установлены контакты. Вечер обещал быть необычным.

Шефы училища — студенты Академии художеств предложили: перед началом вечера пустить по проволоке через весь зал аэроплан, нагруженный веселыми листовками-лозунгами, выдержками из стихов известных поэтов.

По мере движения аэроплан должен был разбрасывать листовки. При входе в зал во всю его ширину задумали повесить лозунг: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы».

Курсант Немоловский сделал самолет, в люке которого помещалось свыше полпуда листовок… Когда самолет скользил по проволоке, от вращения винта на катушку наматывалась парусная нитка, выдергивавшая щеколду крышки люка, и уложенные в особом порядке листовки высыпались и разлетались по залу.

Работа кипела. Желающих принять участие в организации и проведении вечера было хоть отбавляй. Каждый считал для себя честью принести какую-то пользу такому хорошему делу. Предложения сыпались со всех сторон. Последние дни работали без устали.

Наконец все было готово. Зал был в меру украшен сигнальными флагами и выглядел торжественно. В соседнем с залом ротном помещении были и аттракционы, и призы, и «ларьки быта». Все распорядители вечера, которым предстояло встречать гостей, усердно утюжили флотский клеш, фланелевки и форменки. Бляхи ремней давно сияли зеркальным блеском.

И вот долгожданный день наступил. Волновались мы необычайно. Хоть каждый и старался это скрыть, но глава выдавали все…

В назначенный час мы открыли двери зала. Входящих гостей встречал огромнейший плакат: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы». Это сразу создавало атмосферу непосредственности… Послышались одобрительные возгласы.

В считанные минуты зал заполнился молодежью, курсантами училища. К хорам поднимается легкий гул, обычно возникающий при ожидании зрелища и обилии уже полученных впечатлений… Внезапно, как и положено по плану, в зале гаснет свет. В темноте раздается голос Кетлера — «громкоговорителя»:

— Всем, всем членам ВЛКСМ! Сегодня все на «ты» и все знакомы!..

При последних словах мы втроем — Немоловский, Кетлер и я с силой толкаем висящий на проволоке самолет, освещаемый включенным на хорах прожектором. В зале аплодисменты…

Наш самолет довольно весело катится вниз, и — о ужас! — люк не раскрывается, проволока угрожающе провисает, и самолет, пролетев почти по головам зрителей, беспомощно зависает в самой нижней точке провисшей проволоки. В зале веселый шум. Мы в отчаянии спешно разбрасываем с хоров оставшиеся листовки-лозунги, а Кетлер, не растерявшись, громко читает через мегафон их содержание… Это встречается веселым смехом. Кто-то из присутствующих дотянулся до крышки люка на самолете, и оттуда всем на головы выпала многокилограммовая кипа листовок.

Свет включен. В зале оглушительный хохот. Слышны выкрики:

— Братцы, поможем авиаконструкторам! Раздавайте листовки по рукам!

От стыда мы готовы были провалиться в тартарары… Когда же самолет внезапно стал пятиться назад, на хоры, веселью и шуткам не было конца. Происшествие с самолетом так или иначе развеселило всех гостей…

На эстраде появился шумовой оркестр училища. Оркестранты были в костюмах корсаров эпохи парусного флота и вооружены гремящим инвентарем кастрюлями, рожками, противнями, свистящими на разные голоса пищалками, контрабасом, состоящим только из передней деки и натянутых пеньковых тросов. Тут уж зрители были в полном восторге.

Смех и ликование вызвало уже одно появление на эстраде балетной чудо-пары: «она» — курсант старшего курса Барбарин, детина огромного роста, с физиономией Али-Бабы и кудряшками ангела, «он» — курсант второго курса Басунов, ростом вдвое меньше, совсем не блестящего телосложения. Когда эта пара с невозмутимыми, застывшими лицами принялась выделывать хореографические па, в зале начался неимоверный хохот. Выступление произвело фурор. Только после этого у нас немного отлегло от сердца, и мы поняли, что вечер все-таки удался…

Игры в зале чередовались с самодеятельными выступлениями на эстраде. Все чувствовали себя непринужденно, в своей среде, всем было весело. Но вот прибегает один из курсантов третьего взвода и взволнованно сообщает:

— Комиссар Рашевич… ищет… Рязанова… Мараса-нова… чтобы закрыли… вечер. Время за полночь!

В зале более двух тысяч гостей, веселье в разгаре, разве можно так вот сразу всех выдворить? Но характер у Рашевича был упрямый. Он приказал дежурному по училищу данной ему строевой властью закрыть вечер: Тот так и сделал, ничего толком гостям не объяснив.

Все мы очень переживали случившееся. Однако всякие раны заживают. Легкие — быстро, серьезные — долго. Зажила и эта. Правда, потребовалось несколько месяцев. К тому времени Рашевича сменил замечательный большевик, человек прекрасных душевных качеств Яков Волков.

Позже выяснилось, что Овчинников, отвечавший за укладку в самолет листовок, переусердствовал: набил люк до отказа. Под излишней тяжестью щеколду люка заклинило, и силы пропеллера не хватило, чтобы преодолеть многокилограммовое давление. Чистосердечное раскаяние Николая ничего уже исправить не могло…

Рифы морской науки

Дни учебы тянулись чередой, принося то радости, то огорчения… Уже уверенно расправлялись мы с интегралами, дифференциалами. Холодецкий был нами доволен, но для поддержания должного математического тонуса давал все более трудные задачи. Некоторые явно преуспевали в искусстве разгадывания математических головоломок и отдавали этому увлечению даже вечерние часы. Иные — особенно те, кто был прикреплен к фабрикам, где преобладал женский персонал, — вдруг обнаруживали у себя певческие или драматические таланты… и часто вечерами пропадали в заводских кружках.

Мне же пришлось делить свою любовь между, самой сладчайшей фабрикой имени Конкордии Самойловой и, стенной газетой училища, в редколлегии которой, как и в подготовительном училище, я состоял, выполняя партийное поручение. А тут еще увлечение штурманским делом…