Психотерапия для депрессивных жаб - Роберт де Борд

Здесь он осекся, немного помолчал и добавил:

– …потому что плохо себя чувствовал. Но совсем скоро снова вернусь к своим обязанностям.

Деревенская школа была совсем маленькой и состояла всего из двух классов, хотя училось в ней не одно поколение сельчан. Теперь же жители все больше уезжали в соседний городок, учеников с каждым годом было все меньше и даже поговаривали о ее закрытии. Однако Жаб стойко ратовал за сохранение учебного заведения и провел в комитете не один час, пытаясь собрать средства для поддержания надлежащих стандартов.

– В том-то и дело, – сказал Барсук, – всем известно, что в последнее время тебя не было на собраниях, хотя за это время назрело множество очень важных вопросов.

– Я знаю, – ответил Жаб, – и следующую встречу уже не пропущу.

Он и правда только что получил протокол последнего собрания и как раз собирался написать викарию, председательствовавшему в комитете, что теперь-то уж точно придет.

– Но к тому времени ты, не исключено, опять будешь плохо себя чувствовать, так? – спросил Барсук. – У тебя и сейчас какой-то больной вид. А что говорит эта твоя психотерапевт? Депрессия, да? Забавно, но я за всю свою жизнь ни разу не испытывал чувства подавленности. Надо полагать, просто потому, что у меня всегда слишком много дел. И нет времени, чтобы сидеть и киснуть.

Жаб чувствовал, что Барсук не сводит с него укоризненного взгляда. В его душе полыхнул гнев, но тут же сменился печалью и жалостью к себе. Когда до него дошло, что он считал его симулянтом, ему захотелось собраться с духом, чтобы больше походить на него.

– В итоге я переговорил с викарием и добился его согласия, – продолжал Барсук. – Тебе больше нет нужды беспокоиться.

– Его согласия? – нерешительно спросил Жаб. – Но на что?

– Как это на что? Назначить меня заведующим школой вместо тебя, – строго заявил Барсук, глядя на него поверх очков, стекла которых напоминали два полумесяца. – Времени на это, по правде говоря, у меня нет: поскольку я занят в суде и окружном совете, в сутках мне не хватает часов. Но в этой жизни надо делать все, что в твоих силах.

– Но я по-прежнему состою в комитете, – сказал Жаб, испытывая некоторый прилив сил, – и вам это известно.

– Да, – ответил на это Барсук, – однако если ты откажешься, сославшись на проблемы со здоровьем, то необходимость в выборах тут же отпадет и викарий, по его собственному заверению, сможет ввести меня в его состав. Знаешь, Жаб, мне в голову пришла мысль, что ты прямо сейчас мог бы написать письмо о добровольном сложении полномочий, которое я отнесу непосредственно ему, тем самым избавив тебя от необходимости посылать его по почте.

Жаб смутился и пришел в такую ярость, что даже захотел заехать Барсуку кулаком в нос. Да как он посмел! Как набрался наглости обратиться за его спиной к викарию и попытаться добиться его исключения из школьного комитета! Какое бесстыдство! Самому ему очень нравилось в нем состоять. Он чувствовал, что может кое-что предложить, и неизменно радовался, устраивая летом на лужайках Жабо-Холла школьные праздники.

Но тут ему подумалось, что в данном случае Барсук, пожалуй, прав. Ему, вероятно, и правда лучше сложить полномочия и уступить ему. Он-то уж точно пустит в дело всю свою энергию, хотя при этом привнесет и кое-что еще. В частности, нетерпимость, неуравновешенный нрав и способность бесить других. «Полагаю, это и есть та цена, которую приходится платить за Барсука, – проницательно подумал он. – Но не многовато ли?»

– Ну так что, Жаб, будешь писать письмо или нет? – нетерпеливо спросил Барсук.

Он даже не знал, что делать. Против него самого, маленького и подверженного сомнениям, Барсук казался таким сильным и уверенным в себе.

– Думаю, мне понадобится денек-другой, чтобы все обдумать, – едва слышно произнес он. – Что ни говорите, а я заведую школой уже давно и боюсь, что мне этого будет не хватать.

– Совершенно верно, Жаб. Тебе, пожалуй, и правда хотелось бы поразмыслить об этом пару дней. Однако мы не должны поддаваться эмоциям. Не забывай, что это плохо отражается на школе. Нельзя идти на поводу собственных чувств, чтобы они вставали у нас на пути.

– Ну конечно же нет, Барсук, – ответил на это он, – надеюсь, я не веду себя как эгоист.

– Вот что, – сказал он, – давай сделаем так: ты об этом подумаешь и вечером мне позвонишь, договорились? Тогда у меня еще будет время связаться с викарием и все устроить.

– Полагаю, что мне понадобится немного больше времени, – возразил Жаб, собрав всю свою храбрость. – Я позвоню вам завтра вечером.

Вспомнив, что на следующее утро у него следующий сеанс психоанализа, он почувствовал острую потребность в поддержке Цапли.

– Будь по-твоему, – ответил Барсук. – Сколько я, Жаб, тебя помню, ты никогда не отличался особой решительностью. Будь я так же нерешителен, как ты, я бы никогда не добился нынешних высот! Увидел проблему, выработал решение – и воплотил его в жизнь! Вот каков мой подход к вопросам, в чем бы они ни заключались.

С этими словами он поднялся со стула.

– Если хочешь меня проводить, не трудись, дорогу я найду и сам, – сказал он и тут же добавил: – На твоем месте, Жаб, я бы рано ложился спать. Выглядишь-то ты неважно. Тебе надо больше о себе заботиться. Как я в таких случаях говорю, «присматривать за собственной персоной».

И ушел.

Перед тем как в изнеможении рухнуть на небольшой диван, сил Жабу хватило только на то, чтобы плеснуть себе бренди покрепче и добавить к нему содовой.

9. После визита Барсука

Жаб никак не мог дождаться следующего сеанса, назначенного на завтрашнее утро. Он рассвирепел и чуть не прыгал от злости. («Что для жабы очень даже уместно», – в момент просветления подумалось ему.)

– Ну погоди, дай мне только рассказать обо всем Цапле, – говорил он себе. – Она в жизни такому не поверит! Чтобы Барсук без приглашения пришел ко мне домой и попытался убедить меня отказаться заведовать школой? Да ни в жизнь! Пусть больше не является сюда на огонек с этой своей физиономией, иначе ему несдобровать! Я ему еще покажу.

В то же время следует понимать, что все это исступление, вся эта злость клокотали лишь в душе Жаба. Какие эмоции! Какой гнев! Но вот внешних признаков, по которым окружающий мир мог бы догадаться, какого они достигли накала, ничуть не наблюдалось.

К вечеру буря в душе улеглась и он вновь погрузился в привычное состояние духа, унылое и