Зверь в тени - Лури Джесс

Я не слышала, в котором часу ночи вернулся отец. А когда спустилась вниз, он уже ушел на работу.

Дверь в ванную комнату была приоткрыта. Обычно я стучусь, желая удостовериться, что ванная свободна. А этим утром я была не в настроении и без стука ворвалась внутрь.

От зеркала отпрянула Джуни.

– Прекрати за мной шпионить! – вскричала она.

– Извини, не думала застать тебя здесь. – Я осмотрелась, и мой лоб наморщился. – Что ты тут делала?

– Тренировала улыбку, – угрюмо буркнула сестра.

А затем улыбнулась. Это была великолепная улыбка. Когда Джуни дорастет до моих лет, она будет самой красивой девушкой в Пэнтауне – с волнистыми каштановыми волосами, зелеными глазами и сливочной кожей. Выбитая из колеи событиями ночи, вялая из-за плохого сна, я смогла лишь ухмыльнуться в ответ.

– Не забудь подать маме ланч. Я работаю сегодня до двух.

Проезжая на велосипеде по парковке «Города покупателей Зайре», я рефлексивно надвинула волосы вперед – чтобы загородить ими часть головы. Этого уже не нужно было делать. Мое уродство и так было скрыто. К голове плотно прилегали наушники-квадрафоны, из которых лилась музыка месяца – композиции альбома Presence группы Led Zeppelin. Я начала носить наушники сразу после аварии, как только рана затянулась настолько, чтобы не болеть. Мне хотелось замаскировать свою ущербность. И лишь со временем до меня дошло, что глупее этого трудно было придумать. Потому что большие, старые, не соединенные ни с чем наушники только привлекали ко мне внимание. Теперь я поумнела и стала носить с собой кассетный магнитофон.

Благодаря Columbia Records моя жизнь получила звуковое сопровождение. «В этом лишь моя вина», – зазвучало в наушниках. Это была моя самая любимая песня на пленке. Но я уже практически подъехала к служебному входу «Зайре» и дослушать до конца ее не успела.

Я устроилась в «Зайре» через неделю после начала каникул. На том, чтобы я нашла работу, настоял отец. Он сказал, что женщина должна уметь позаботиться о себе в этом мире, и ему бы не хотелось, чтобы мне пришлось полагаться на других людей. А потом он позвонил кому-то и попросил за меня. Я работала в отделе кулинарии вместе с Клодом, Рикки и парой девушек постарше. Мы подавали сэндвичи с картофелем фри и маринованными огурчиками лягушачьего цвета, разрезанными вдоль на четвертушки, покупателям, решившим передохнуть.

А в передыхе они нуждались. В «Городе покупателей Зайре» продавались продукты, хозяйственные товары, бытовая техника, мебель, одежда. Черт, в нем имелась даже парикмахерская. Я не сказала отцу, что предпочла бы работать в отделе одежды, складывать красивые рубашки из вискозы и расправлять моднючие джинсы-клеш. Он мог бы посчитать меня неблагодарной. И все же мне очень хотелось работать в отделе одежды – не меньше, чем в ювелирном отделе, среди камней изумрудных, рубиновых и сапфировых цветов.

Увы, отец устроил меня в кулинарию.

В принципе, все было не так уж и плохо. Поначалу мне даже понравилось – отвечать за кассу, радовать проголодавшихся покупателей едой. Видеть их довольные лица было очень приятно. В детстве я так часто играла в продавщицу, учительницу, актрису или домохозяйку, что мне показалось даже судьбой попробовать себя в этой роли в реальной жизни.

И мне не доставляло дискомфорта то, что большинство смен я работала с Клодом. Я находила это даже забавным. Потому что в детстве мы часто, прикусив языки, пытались выговорить «Город покупателей Зайре». И чуть не уписывались со смеха, когда слово «город» звучало как ругательство. Вот и теперь мы работали в паре. Клод все время находился у меня на виду, наполнял стаканы газировкой и следил за тем, чтобы Рикки готовил именно то, что заказывали клиенты.

Большого выбора не было. Многослойные сэндвичи, хот-доги, шашлычки и тосты с сыром, точнее с сырной пастой. Три вида картофеля фри. Кетчуп, горчица и закуска из маринованных овощей, которые клиенты брали сами. Но даже при ограниченном меню мы всегда были при деле. «Зайре» был в этой части города тем центром, куда всегда можно было пойти. Некоторые люди только в нем и общались с другими.

Я приставила велосипед к дорожному указателю позади кулинарии и пристегнула его замком. До конца песни оставалась минута или около того, но мне не хотелось отмечаться в табеле прихода на работу с опозданием. Поэтому я поставила Джона Бонема на паузу и стянула наушники на шею. Липкий воздух был таким же неприятным, как объятие незнакомца.

– Приветик, Тыква.

Я подскочила. Между мусорным контейнером и зданием стоял Рикки, собиравшийся прикурить сигарету.

– Привет, – ответила я и ощутила, как заколотилось сердце.

Рикки был единственным, кто обзывал меня Тыквой. Это прозвище не было ни добрым, ни ласковым, но и прозвучало оно безо всякого зла. Рикки произнес его своим обычным голосом. В любом случае это было лучше, чем делать вид, будто у меня два целых уха. Рикки придумал это прозвище сразу после инцидента, когда я все еще оставалась в бинтах, пластырях и повязках. Родители не выпускали меня из дома. Должно быть, не хотели, чтобы меня кто-то увидел. Только вели они себя так, будто это делалось для моего блага. Рикки был единственным, кто заходил ко мне тогда регулярно.

Это было до его лихорадки, значит, Рикки было не больше восьми. Он приносил свою злобную старую кошку по кличке Миссис Брауни. Она шипела на всех, кроме него и меня, и Рикки знал, что мне нравилось ласкать ее шелковистую шерстку. Миссис Брауни позволяла нам с Рикки ее гладить, но терпеть не могла, когда ее брали на руки. И поэтому он всегда приходил с расцарапанными руками, клал котяру на кровать рядом со мной, а сам плюхался в кресло и начинал жаловаться на своих сестер, братьев и родителей. Он болтал до определенного, лишь ему ведомого момента, а потом подхватывал рассвирепевшую Миссис Брауни и исчезал до следующего дня.

Мне это помогало, не давало погрязнуть в чрезмерной жалости к себе. Рикки навещал меня со своей старой полосатой кошкой, никогда не расспрашивал о произошедшем и не притворялся, будто все нормально; только называл меня Тыквой чаще, чем Хизер. Он перестал приходить, как только с меня сняли все бинты. И впоследствии мы никогда не говорили с ним о тех визитах, вели себя так, будто ничего не было.

Но стоило мне о них вспомнить, и сердце забилось сильнее.

Я уже собралась спросить Рикки, помнит ли об этом он, как парень выпустил изо рта струю дыма.

– Дерьмово выглядишь, – прищурился он.

– Спасибо, Рикки. – Я закатила глаза.

Вот почему я никогда не напоминала ему о тех визитах.

Оставив Рикки жариться под уже раскалившимся солнцем, я поспешила в прохладу комнаты отдыха. И застала в ней Клода, достававшего с полки коробку с соломинками. Парень встретил меня натянутой улыбкой. Он наверняка чувствовал, что прошлой ночью что-то случилось. Мы знали друг друга всю жизнь. Но давить на меня Клод не стал.

– Похоже, смена будет тяжелой, – произнес он, кивнув в сторону входной двери. – Там уже очередь собралась.

Я отметилась в книге прихода.

– Кто ест хот-доги по утрам?

Но стоило мне вспомнить, чем меня стошнило прошлой ночью и как я поутру смывала рвоту с лужайки, на меня опять накатила дурнота.

– Уже двадцать пять градусов, – заметил Клод. – Люди сожрут что угодно, лишь бы побыть в помещении с кондиционером.

– Ты придешь завтра на мою вечеринку?

Голову Рикки прикрывал такой же бумажный колпак поверх сеточки, как у меня и Клода. Склонившись у автомата с газировкой, он наполнил пластиковый стаканчик убийственной жидкостью. Это была первая передышка, выдавшаяся нам за два часа. Покупатели тянулись непрерывным потоком. И всякий раз, когда к моей кассе подходил мужчина, я ловила себя на мысли, что выискиваю глазами на его запястье медный браслет. Хотя велела себе позабыть о прошлой ночи и пообещала о том же Бренде. А еще я пообещала подруге, что пойду с ней на вечеринку Рикки.