Дервас Читти Град Пустыня - Дервас Читти

Вне всяких сомнений, по пути из Нитрии в Скит Кассиан и Герман побывали и в Келлиях.[344] Кого Кассиан ни разу не поминает, так это Евагрия. Лишь совсем недавно было показано,[345] до какой степени работа его является, в известном смысле, латинским переложением учения Евагрия, представленного, впрочем, с некоторыми сущеетвенными модификациями. Противоречивые понятия типа «бесстрастия» (απάθεια) либо перефразируются, либо вообще избегаются; Любовь же вновь ставится выше Знания.[346]

Вероятно, в 394 году в Скитской пустыни появляется подвижник, коему суждено было стать самой заметной фигурой следующего периода истории Скита Арсений,[347]который, как полагают, некогда был наставником сыновей императора Аркадия и Гонория; его уход в Скит в одном из источников объясняется их заговором против него. Собиратели апофтегм любили противопоставлять этого молчаливого и достаточно неприветливого аскета другому великому скитскому подвижнику простому и отзывчивому Моисею Эфиоплянину (Мурину), который некогда был разбойником.[348]

До нас дошли еще два письменных свидетельства, оставленных западными паломниками. От текста, приписываемого знатной Этерии (если только она действительно носила это имя),[349] сохранились лишь отдельные фрагменты, в которых рассказывается о Палестине, Синае и Сирии. Рассказ о монашеской жизни на Синае представляет особый интерес; помимо прочего, обращает на себя внимание то, что под «монастырем» здесь все еще понимается отдельная келья. Второй текст, приписываемый Постумиану, представлен в «Диалогах» Сульпиция Севера. Однако это паломничество (если только мы не имеем дела с литературным произведением) состоялось уже в 400—401 гг. В этом тексте представлено сочувственное и объективное изложение трагических событий этого времени.[350]

Последние два десятилетия четвертого столетия кажутся нам чемто вроде золотого века Нитрии и Скита. Тем не менее, затаившийся демон взаимной зависти необразованных египетских монахов и как местных, так и иноземных — интеллектуалов время от времени поднимал голову: так, один старец вознегодовал, заметив небольшое послабление, которое было сделано для больного Арсения, — но ему тут же напомнили о том, что Арсений некогда оставил дворец, в то время как сам этот старик прежде был нищим сельским пастухом;[351] здесь можно вспомнить и один из рассказов о Евагрий, который хотел было вступить в диспут, проходивший в Келиях, но тут же был остановлен пресвитером: «Авва, все мы знаем, что у себя на родине ты мог бы стать епископом и руководить многими. Здесь же ты живешь как иноплеменник».[352]

На деле, сам Феофил Александрийский убеждал Евагрия принять епископство[353] об этом говорится в коптском тексте (Тмуис);[354] на сирийском языке сохранилось и письмо, которое, возможно, было ответом Евагрия на это предложение.[355] (Коптский текст говорит о том, что он скрылся в Палестине, чтобы избегнуть посвящения;[356]построение хронологии существенно упростится, если мы предположим, что и он, и Палладий находились в Палеетине, когда Евагрий мирно отошел ко Господу). При предшественнике Феофила Тимофее (3815) Аммония, одного из Длинных братьев, стали разыскивать, чтобы сделать его епископом одного из египетских городов. Когда за ним пришли, он отрезал себе левое ухо и сказал пришедшим, что увечный человек не может стать епископом. Услышав в ответ обвинения в иудейском законничестве, он пригрозил отрезать себе и язык.[357] Его брат Диоскор был поставлен Феофилом епископом Даманхура (после Исидора) гдето между 391 и 394 годом.[358]

Помимо того, что Феофил ставил монахов в епископы, он заигрывал с обитателями пустыни и находил им некое иное применение, порою явно душевредное. Исидор, Странноприимец Александрийский, нередко использовался им для поручений в других странах так, например, когда был неясен исход борьбы меж Феодосием и Максимом, Исидор был послан сразу с двумя вариантами писем от Феофила, в которых тот поздравлял победителя и которые были у него (у Исидора) похищены.[359] В 396 году он был послан Феофилом для содействия примирению меж Епифанием и Иоанном Иерусалимским.[360] В 398 году Феофил избирает его кандидатом на епископскую кафедру Константинополя[361] и делает его своим посланником в Риме, стремясь к примирению Рима с Флавианом Антиохийским.[362]

Между тем, разногласия с язычниками в Александрии привели в 391 году к кризису. Своими явно провокационными действиями Феофил способствовал началу вооруженного мятежа язычников, в ходе которого они пленили христиан и предложили им выбор между принесением жертвы [языческим богам] или мученичеством. Мятежники избрали своей цитаделью храм Сераписа и в течение какогото времени держали осаду. Однако, в конце концов, по императорскому приказу и храм, и огромный образ Сераписа были уничтожены.[363] (Закон в Cod. Theod. XVI. 10. 11 действительно предписывает подавление языческих культов, однако ничего не говорит об уничтожении храмов. Вне всяких сомнений, его прочтение варьировалось в зависимости от местных условий). С этим связан достаточно зловещий эпизод Апофтегм: «Некогда отцы, созванные архиепископом Феофилом, собрались в Александрии, чтобы он мог вознести свои молитвы и уничтожить [языческие] храмы…»[364] Похоже, Феофил первым использовал толпу фанатично настроенных монахов в качестве личной армии.

Как язычники, так и христиане считали разрушение храма Сераписа исторической вехой. Авва Дула рассказывает о пришедшемся на то же время посещении его наставником аввой Виссарионом Иоанна Ликопольского; беседуя с Иоанном, Виссарион сказал: «Вышел указ о разрушении храмов».[365] Был разрушен не только Серапеум. В Канопе языческий храм тоже стал монастырем. Достаточно поздний коптский источник сообщает, что вначале Феофил пригласил иерусалимских монахов с тем, чтобы они заняли это место, однако те устрашились ночных бесовских обстояний, после чего их место заняли тавеннисиоты — коренные египтяне, лучше умевшие бороться с египетскими бесами![366] Вне всяких сомнений, обитель в Канопе также была устроена тавеннисиотами.[367]

В нашем распоряжении имеется письменное свидетельство Евнапия, не слишкомто привлекательного языческого автора того времени: «И тогда они ввели в святые места тех, кого принято называть монахами, которые внешне походят на людей, но живут подобно свиньям; они не таясь совершили десять тысяч непередаваемых словами злодеяний. Презирая святыни, они почитают себя благочестивыми. Деспотичная власть оказалась в руках всех этих людей в черных одеждах, которые старались совершать свое непотребство прямо на людях… Даже в Канопе появились монахи, обратившие свою жизнь в рабское служение, но даже как рабы они были плохи, ибо не служили подлинным богам».[368]

Новый монастырь, получивший название Метанойя («Покаяние»), вероятно, задумывался, как своего рода символ обращения язычников. В прологе к греческому Vita Prima Пахомия говорится о «возрастающем покаянии язычников в Церкви, в то время как епископы вели их к Богу в соответствии с учением апостолов»;[369] не исключено, что слова эти были написаны именно в это время. Папирус шестого века содержит рассказ о посещении старым Орсисием Феофила после получения им письма, в котором епископ просит его принести с собою Житие (но не Жития) Пахомия и Феодора;[370] хотя названный рассказ и полон легенд шестого века, эта деталь, возможно, является указанием на принятое традицией происхождение Vita Prima. Вне всяких сомнений, Феофил намеревался снабдить новый монастырь корпусом грекоязычной пахомианской литературы, значимость которой стала куда большей после того, как обители стали появляться в районах со смешанным населением. «Послание епископа Аммона» было написано в течение года или двух — в это время Диоскор уже стал епископом Даманхура, а Евагрий (если только мы не ошибаемся, приписывая De Oratione ему, а не Нилу)[371] успел процитировать один из его фрагментов (умер же Евагрий в 399 году). Устав и «Послания» Пахомия и Феодора, а также «Завещание» Орсисия также были переведены на греческий; и именно с греческого языка (на котором уцелела только более поздняя подборка) в 404 году Иероним переводил их на латинский язык для нужд латиноязычных монахов Канопа.

Как мы уже сказали, Феофил искал расположения монашества. Однако налицо и определенные признаки того, что монахи вели себя достаточно сдержанно. Существует история о посещении Феофилом Скита, один из старцев которого (текст называет его именем Памво, однако великий Памво к этому времени уже почил, к тому же и жил он не в Скитской пустыни) отказался разговаривать с ним: «Если ему не приносит пользы мое молчание, ему не помогут и мои слова».[372] Арсений пережил Феофила; когда именно последний посещал Скит (а он побывал там дважды) и встречался с Арсением остается неизвестным. При первой встрече Феофил хотел услышать от него слово. После продолжительного молчания Арсений спросил: «А сдержишь ли ты его?» Услышав утвердительный ответ, он сказал: «Услышишь об Арсении, не приближайся к нему».[373]При втором посещении Феофил отправил вперед своего человека, желая узнать, откроет ли ему Арсений, и получил следующий ответ: «Придешь открою; если открою тебе открою и другим; да вот только жить я здесь [после этого] не стану».[374]