Фридолин, нахальный барсук - Ганс Фаллада

О матери нам нечего сказать, она — как и положено женщине — не принимала участия ни в военном совете, ни в подготовке к походу. Она стряпала на кухне обед.

О маленьком Ахиме тоже нечего сообщить. Увидев в «Бреме» портрет барсука и назвав его «смешной собакой», он для начала ускользнул во двор, к куче песка. Затем он на телеге, груженой бидонами с молоком, незаметно укатил в деревню. Для него война еще ничего не значила, ему хотелось играть в деревне с мальчишками.

Но зато Мушка никак не могла отделаться от мыслей о барсуке. Она хорошо запомнила, что говорилось у Брема о любви барсуков к солнечным ваннам. Еще она знала, что умелому охотнику не составляет большого труда увидеть, как барсук нежится на солнце. Надо только осторожно подкрасться — как это делать, она вычитала у Карла Мая — и прежде всего выяснить направление ветра. Подкрадываться следует против ветра, чтобы барсук ни в коем случае не учуял человеческого запаха.

Мушка все думала, прикидывала то так, то эдак: уж очень ей хотелось хоть разок поглядеть на зверя, которому объявили войну. Поскольку Мушка, как уже сказано, была исключительно примерным ребенком, то она раздумывала и о том, можно ли ей прямо сейчас отправиться к барсучьей норе. И пришла к выводу, что против такой прогулки ничего сказано не было. Собравшись с духом, она зашла в кухню и спросила у матери:

— Можно мне немножко погулять или я должна тебе чем-нибудь помочь?

— Ну конечно, Мушка, пойди погуляй, — отвечала мать. — Обед сегодня очень простой, и я вполне управлюсь с помощью Инге и фрау Шемель. Гуляй себе — сегодня такое солнышко!

— Большое спасибо! — благовоспитанно сказала Мушка. Она еще немножко задержалась и спросила шепотом: — А что сегодня на обед?

— Жареный трубочист! — закричала мать, которая терпеть не могла, чтобы кто-то совался в ее кастрюли. — Милая барышня, не уберешься ли ты из кухни вместе со своим любопытством?

— Тысячи извинений, — виновато сказала Мушка и вышла из кухни. Она была очень огорчена, что рассердила маму, которая только что позволила ей пойти погулять, и тут же поклялась себе раз и навсегда покончить с этим отвратительным недостатком — любопытством. Ей необходимо до Рождества успеть стать безукоризненной девочкой, она это твердо решила.

Во дворе Тедди, всегда жаждущая прогулок, хотела присоединиться к Мушке, но в тайном изучении барсука Тедди была абсолютно лишней. Мушка заманила Тедди в угольный сарай и быстро заперла за ней дверь. «Попробуй только поскулить!» — подумала Мушка и ушла со двора.

Сквозь проволочную ограду она видела своего брата Ули, пилившего дубинки. Ули крикнул:

— Мушка, ты куда?

— Жареного трубочиста щипать! — ответила Мушка и пошла своей дорогой, не обращая внимания на неприличные ругательства брата. Приближаясь к Лесному острову, она старалась ступать как можно ровнее, спину держать прямо и не размахивать руками, точно качалками насоса. При этом она всем сердцем желала встретиться с барсуком, как говорится, лицом к лицу.

В то самое время, когда Мушка Дитцен собиралась в разведку, барсук Фридолин проснулся в своей норе. Даже здесь, под землей, на глубине двух метров, он почуял, что наверху тепло и солнечно. Он потянулся, несколько раз зевнул, потом чихнул и даже слегка рыгнул. Это напомнило ему о роскошном пиршестве прошлой ночи, и теперь ему очень захотелось выпить глоток свежей воды. Но тут он вспомнил еще и о том, что теперь у него есть куда более просторный и удобный, чем прежде, солярий. Он несколько раз тяжело вздохнул, снова, уже громче, рыгнул и сказал себе:

— Ну, да, да, в этом мире одна только работа и есть! Вот опять надо идти пить и греться на солнце, вместо того чтобы спокойно спать дальше. Я же всегда твержу: все это напрасно…

Он еще довольно долго потягивался, полагая, что тяжело трудится, пока наконец не решил, что пора вылезать из спальни. Так как ему хотелось пить, то он пошел не по тому коридору, что вел наверх, к солярию, а по запасному, полого спускающемуся среди камней к озеру. Он не пользовался этим коридором уже несколько дней, и за это время там успела поселиться на редкость жирная жаба. Жаба хотела спастись бегством, но уже на третьем скачке Фридолин схватил ее и тут же с превеликим удовольствием слопал.

— Сколько же трудов все это требует, — вздохнул он, — содержать квартиру хоть в маломальском порядке — это же словами не выразить! Я уж вижу, придется мне делать генеральную уборку, проверить все запасные ходы. Да уж, в недостатке усердия Творец всех зверей меня обвинить не может. Держу любое пари, я самый усердный из барсуков.

Тут он достиг наконец искусно спрятанного выхода из запасного коридора, но перед тем как вылезти наружу, Фридолин еще немного посидел. Его уши улавливали малейший звук, откуда бы он ни исходил, нос — все запахи, но ничем опасным сейчас не пахло, ни один посторонний звук не нарушал летней тишины. И вот он вылез из норы, озираясь, посидел на берегу и, наконец, отважился подойти к воде и напиться; это длилось долго, так как он, наслаждаясь, пил маленькими глоточками.

Затем он опять тихо сидел внизу. И обдумывал, начать ли ему сейчас генеральную уборку, то есть пройти насквозь все свои коридоры, или же лучше подняться по склону и понежиться на солнышке. И, решив, что сегодня утром он уже достаточно потрудился, Фридолин стал карабкаться вверх по склону, медленно и тяжело.

Добравшись до главного входа, он тут же улегся на спину, подставив солнышку живот и плотно прижав лапы к телу. Так вода у меня в животе быстрее прогреется, думал он, сладко ворочаясь с боку на бок. Солнце действительно здорово припекало, к тому же благодаря усилиям собаки солярий теперь был лучше защищен от ветра — поистине уютное местечко. Какое же неимоверное напряжение — с самого утра сожрать жабу, подумал Фридолин, и, вероятно, уже от одной мысли об этом напряжении сразу заснул. Он действительно очень нуждался в отдыхе.

Но звериные уши слышат и во сне. Фридолин вдруг проснулся. Он лежал тихо-тихо, на самом припеке, уши его ловили звуки со всех сторон, глаза же, насколько позволяло углубление, в котором он лежал, опасливо обшаривали округу.

Но барсучьи уши не уловили ничего подозрительного, воздух, как всегда в теплый летний день, гудел от хлопанья крылышек тысяч насекомых, парящих, танцующих, порхающих в нем: златоглазки и поденки, комары, шмели и пчелы. Снизу доносилось тихое бормотанье озера, едва слышный шорох камышей, ни ветерка… Нет, ничего подозрительного не было слышно…

Зато глаза, глаза!.. Вон то дерево, ведь оно должно быть белым, разве нет? А сейчас оно красное, по крайней мере снизу. И кажется, оно стало толще? И вдруг Фридолин почуял едва уловимый запах двуногого…

Теперь он был почти уверен, что, пока он спал, что-то враждебное приблизилось к нему. Но барсук не шевелился, он лежал неподвижно, на спине, подтянув лапы к животу. Ему, так же как и всем барсукам, с рождения было свойственно перед лицом опасности притворяться мертвым, словно бы в уверенности, что великодушный противник не причинит вреда мертвому врагу. Но каждый нерв Фридолина был натянут как струна, все мускулы напряжены. Барсук готов был при первом же движении врага юркнуть в нору, то есть в безопасное место.

Но Мушка в красном платье стояла у ствола березы и вовсе не собиралась двигаться с места. Затаив дыхание, даже не моргая, она с восхищением смотрела на зверя, так смешно лежавшего на солнышке. Ни Верная Рука, ни Виннету не могли бы подкрасться незаметнее Мушки. Она не думала о том, что надо ступать с носка и прямо держать спину, зато примечала каждый камешек на дороге, каждый сухой лист.

Вот так она и сумела совсем близко подобраться к барсуку — осторожно, сперва один шажок, потом еще. Она видела, что барсук спит, и не решилась подойти еще ближе, боясь его разбудить. Сердце у нее громко билось, и колени дрожали. Наверное, никогда в жизни не была она так взволнована, потому что волнения из-за рождественских подарков — это волнения совсем другого рода.

Мушка тихонько прислонилась к березовому стволу, но, как ни тихо она это сделала, легкий шорох все же раздался, когда спина ее коснулась ствола. Тут она увидела, как проснулся барсук, и сразу поняла — он насторожился: дрожь пробежала по его телу, в особенности заметно дрожал круглый животик, потом открылись глаза и зашевелились уши.

Мушке барсук показался ужасно забавным, совсем не таким, как на картинке у Брема, и совсем не похожим на дикого зверя, как она его себе представляла. Вполне соответствовали рисунку и шерсть, и белая с черными полосками вытянутая мордочка, и длинный, похожий на рыльце нос, и тем не менее она представляла его себе совсем иначе, он вовсе не казался «диким», этот барсук! Он лежал на спине, поджав задние лапы, такой потешный и даже вызывающий жалость, вроде старого дедушки, который сам за себя уже не может постоять и нуждается в помощи.