Записки военнопленного - Дмитрий Бобров

Собачник — маленькая нежилая камера для содержания арестантов перед отправкой в суд. Как входишь, видишь протянувшуюся вдоль трёх стен прямоугольной буквой «п» узкую бетонную лавку. Чёрный туалет в углу сломан и издаёт шипяще-гудящие звуки, напоминающие о нечеловеческом пении тибетских лам. Под такую «музыку» можно медитировать и впадать в транс, да только релаксация не наступает: каменный подвальный холод пронизывает до костей, прокуренный воздух буквально электризован током напряжённых переживаний. Не понимаю, зачем перед судом сюда сажают зэков? В пять, а иногда и в четыре часа утра собачники заполнены людьми, тогда как автозаки забирают первых пассажиров только в десять. В тесных подземных гробницах заключённые стоят и сидят без движения по пять-шесть часов, заражаясь подавленным настроением и пессимистической направленностью мыслей. Аскетичное, даже по сравнению со спартанской обстановкой стандартной тюремной камеры, сырое и тёмное помещение собачника несёт функцию предсудебного чистилища, где в многочасовом ожидании конвоя люди остаются наедине с одними мыслями и каждая мысль о ждущем их приговоре.

Присев на самый край железобетонного сиденья (заляпанные цементной шубой стены вдобавок побелены и нельзя прислониться, не испачкав одежду), я первым делом попробовал вздремнуть. Бессонная ночь давала о себе знать, глаза непроизвольно закрывались. Закрыв ладонями лицо, я уткнулся головой в сомкнутые колени и замер. Кажется, получилось! В собачнике повисла тишина, слегка разбавленная журчание туалета. Десяток таких же полусонных соседей-заключённых молча сидели, ничем не выдавая своего присутствия. Время стало вязким, тягучим как мёд… Здесь «вечность пахла нефтью»… С мыслями о вечности я заснул, и мгновение спустя проснулся от холода. Уже две недели как в Петербург пришла календарная весна, снег на улице давно растаял, и температура воздуха показывает стабильный плюс, но в бетонном склепе крестовского собачника более чем прохладно. Ледяные щупальца могильного холода проникли под одежду, и меня пробрала дрожь; спать перехотелось. Тогда я достал прихваченную с собой брошюрку Григория Явлинского «Что случилось с Россией? Она утонула во лжи и предательстве» и стал читать. Лидера демократов оказался в теме и после слов о готовом плацдарме для установления профашистской диктатуры в РФ, я тоскливым взглядом окинул собачник, мысленно с ним соглашаясь. — Перед глазами неровная чешуя динозавра — покрытая серыми хлопьями пыли белая стена в шубе, в тугом воздухе повисли синие перья табачного дыма, развешанные по углам кружева паутины чуть колышутся от лёгкого сквозняка. — В самом деле, государство, устроившее для людей собачники вполне можно назвать протофашистским в хрестоматийном понимании этого слова. Конечно, тут нет расовой дискриминации и тому подобного, зато попрание человеческих прав возведено в ранг государственной политики, так что осознаёшь себя не гражданином европейской державы, а бесправным подданным какой-то восточной деспотии. Однако чтение пришлось отложить: освещение неподходящее, да и голова забита совсем другим. Почему-то вспомнился следователь Тихомиров объясняющий, что не смотрит теленовостей, потому что теперь «всё как при Брежневе». Сидя в подвале Крестов потерять временные ориентиры оказалось намного легче, чем перед телевизионным экраном. В этом месте присутствие современной цивилизации никак не угадывалось: электрический свет не отличался от мерцания газового рожка или масляного светильника; подвал мог быть узилищем царского равелина и подземельем средневекового замка. Пробивающийся сквозь запыленный плафон тускло-жёлтый электрический луч фрагментарно лёг на серое лицо сидящего напротив арестанта — ископаемой мумии древних времён… Я мёрз; казалось, ноющий холод поселился внутри тела; я чувствовал боль. Колени сводило от невозможности поменять позу; всё что оставалось — без числа сгибать и выпрямлять озябшие ноги. На улице светало…

Мучения продлились пять часов. После девяти во двор начали подъезжать автозаки, и к пытке добавился новый элемент: не заглушая моторы, машины задом подгоняли вплотную к стене, где на уровне выхлопной трубы размещались окна собачников. От выхлопных газов густо перемешанных с дымом сигарет заболела голова. Когда, наконец, пришёл сотрудник и позвал меня на выход — радости не было предела. Ещё одна пофамильно-статейная перекличка и мы вышли во двор к автозаку с распахнутой боковой дверью.

Я ехал по родному городу, заново привыкая к ощущениям автомобильной поездки. Пол под ногами резво качался, иногда подбрасывало. С другой стороны решётки перекрывающей выход из узкого отсека, в маленьком тамбуре сидел у дверного окошка молодой конвоир в синей милицейской форме. Увлечённо нажимая на кнопки мобильного телефона, он перебирал заложенные в памяти полифонические мелодии, и радостно-детское выражение не слезало с его лица. Зэки негромко переговаривались, спрашивали, кто в какие суды едет, а я пытался понять маршрут движения, вглядываясь в калейдоскопически мелькавшую за окошком местность. Видно было немногое, и только неплохое знание города помогало узнавать места по отрывочным, уносящимся назад картинкам. Вот ещё не взорванный памятник Ленину у Финляндского вокзала, Нева, Литейный проспект и здание ФСБ, а вот машина выехала на Невский, и сердце окутала печальная ностальгия. На тротуаре главной питерской улицы бурлил народ, и виделась чудовищная несправедливость в том, что заточённый в железное чрево автозака я вынужден ехать на бессмысленное судилище вместо того, чтобы выйти на Невский и просто гулять, радуясь весне и Богом данной свободе.

Первый раз автобус остановился у Куйбышевского суда, в самом средоточие путей моих прошлых весёлых прогулок и хотя я не видел ничего кроме стены дома с кусочком не поместившейся целиком в окне серебристой водосточной трубы, искренне верилось, что быть может, в десятке метров сидят у фонтана мои друзья и если сейчас закричать изо всей силы, они обязательно услышат, и вспомнят мой голос, и подойдут ко мне.

Следующая остановка была моей. Ленинский федеральный суд Адмиралтейского района Санкт-Петербурга. Увидеть здание снаружи не удалось — автозак заехал во двор не отличимый от любого двора в старом жилом фонде. Разве что стены отштукатурены и положен новый асфальт. По команде конвойного я выпрыгнул из автозака, за мной последовали ещё двое арестантов, нас соединили наручниками в живую цепочку, — правая рука одного пристёгнута к правой другого (чтобы было неудобно бежать), — и повели в конвойное помещение.