Пьесы - Ясмина Реза

Но не останется ли у меня потом горький осадок?

В порядке разнообразия. И что мне даст эдакий изыск?

Лишит очередного удовольствия, вероятно?

Да это и не изыск вовсе, ох любишь ты себе польстить, скорее деликатность, даже робость.

А приятные ощущения, что я смогу извлечь из этого нерядового события, путем обычного воспоминания о нем или упоминания в рассказах собеседникам, будут ли полными?

Не будут.

Я должен открыться.

Только наверное в два такта.

ЖЕНЩИНА. «…Я, Страттмер, почитаю себя как бы загрязненным по отношению к своей дочери. Я постоянно боюсь ее инфицировать. Убирая на кухне рыбные очистки, я вижу треть зеленого лимона. Я облизываю его, потому что мне нравится этот вкус, он мне напоминает Мексику. Я кладу его на стол. Я говорю себе, ты же не можешь оставить эту грязь в таком доступном месте. Ты не можешь его выбросить, ты заплатил за него 1 франк 75 сантимов, это зеленый лимон, вещь редкая. Тогда я вгрызаюсь в него и высасываю до тех пор, пока он не становится годным к выбрасыванию. В течение пяти минут оральной кислотности я подчинялся электрифицированному танцу, который навязывали мне мои члены, и я воспользовался этим, чтобы подсчитать ручки стенного шкафа – детали, которые я как ни странно никогда прежде не пересчитывал».

Как странно, что я говорила вам о своем брате.

Счетная болезнь - именно то, чем болеет мой брат.

Мой брат страдает счетной болезнью, и в этой связи он тоже принадлежит к вашему миру.

О Боже мой, все что вы говорите мне так близко!

А вы так далеки.

Я сбилась с толку.

Вы мне не скажете ничего.

Было ведь время, господин Парски, когда мне не было необходимости пускаться в такие сложности, как книга, сумка, недостаток храбрости…

Я обладала красотой, которая говорила все за меня.

Он увидел.

Он смотрит на меня, он видел книгу.

Давай.

Не зря одела я желтый костюм.

Не зря забралась я в это купе.

Досчитаю до двадцати и скажу…

А что ты скажешь, Марта?

Я скажу…

Найди слова, а после досчитай.

МУЖЧИНА. Писатель с именем едет напротив незнакомки, читающей его последнюю книгу.

Милый сюжетец для рассказа.

Несколько староват.

Мог бы быть написан каким-нибудь…, ну кем бы это?…

Каким-нибудь Стефаном Цвейгом. Да… Или Мигелем Торга – да.

Мужчина смущен.

Мужчина, похваляющийся, будто покончил с ребяческими штучками, внезапно проникается нескромностью ситуации.

Женщина привлекательна.

Был бы он смущен, будь женщина непривлекательной?

Будь женщина непривлекательной, он укрепился бы в своем отвращении к тому, что называют публикой, отродью этому, не дай Бог повстречаться. Будь откровенен. Ты никогда ни для кого, ни для чего не сделал. Творить в пустоте невозможно.

Бутылки в море швыряют с яростной надеждой утопающего. Производить, давать чего-то миру значит ощущать магию возможного.

Твой выход.

МУЖЧИНА.Мадам, чем объяснить эту потребность - сочинять или мечтать о других жизнях?

Просто существовать по-вашему недостаточно?

ЖЕНЩИНА. Месье, не знаю, что вы подразумеваете под «просто существовать2. Просто не существует.

МУЖЧИНА. Ту книгу, что вы держите в руках, случилось так, что я ее тоже прочел –

ЖЕНЩИНА. Вот как?…

МУЖЧИНА. Вам нравится?

ЖЕНЩИНА. Могу ли я ответить столь же неприкрыто?

Я с этим автором соприкасаюсь вот уже некоторое время…

МУЖЧИНА. Вы тоже.

ЖЕНЩИНА. Вы тоже?

МУЖЧИНА. Вот уже некоторое время. Да.

Что вы прочли?

ЖЕНЩИНА. … «Прохожий среди многих»… Маленький сборничек коротеньких историй, название забыла… «Ремарка» и «Походка бедняка»…

МУЖЧИНА. А вам понравилась «Походка бедняка»?

ЖЕНЩИНА. Да… На мой взгляд наиболее волнующе. А вам?

МУЖЧИНА. … Помню, что это было близкое мне произведение.

ЖЕНЩИНА. Да, я сказала бы то же. Произведение близкое. Очевидное. И наверное очевидное для того, кто его написал.

МУЖЧИНА. Это возможно.

Но нельзя писать все время в такой манере.

ЖЕНЩИНА. Нет. Разумеется.

МУЖЧИНА. Обнажиться можно только один раз.

ЖЕНЩИНА. Разумеется.

(пауза)

МУЖЧИНА. Вы не хотите мне рассказать об этой книге?

ЖЕНЩИНА. Могу ли я рассказывать, не дочитав?

МУЖЧИНА. Да. Конец, как вы знаете, не имеет значения.

ЖЕНЩИНА. Ну что ж… Книга рассказывает мне то же самое, что и эта фотография Праги над вами… Она дает мне, в который раз, почувствовать ностальгию по тому, чего не происходит. И ностальгию по тому, что могло быть.

Говорит ли она о чем-нибудь еще?

МУЖЧИНА. Вы не находите, что это повторение раздражает?

ЖЕНЩИНА. Да, нахожу. Я не могу читать, не раздражаясь. Это глубоко раздражающий писатель.

МУЖЧИНА. Вот как.

ЖЕНЩИНА. Но вы ведь тоже раздражены.

МУЖЧИНА. Да, да, я раздражен. Ужасно раздражен.

Вы едете во Франкфурт?

ЖЕНЩИНА. Да.

(пауза)

МУЖЧИНА. Это писатель раздражающий и на мой взгляд второстепенный.

И зря вы им заинтересовались.

ЖЕНЩИНА. Раздражающий – да. Второстепенный – нет.

Ведь раздражает то, что любишь.

МУЖЧИНА. Он - мелкий эгоцентричный ковыряльщик, не смогший сделать ни одно мгновенье подобным вечности, что есть отличительное качество поэтов, он говорил о смерти лишь в манере светской, хихикая, как жалкая юла, он ненавидит якобы число и массу, но он не смог сказать о людском горе, да и о грусти смог сказать лишь о своей, зато с каким неистовым постоянством! В одной элегии у Борхеса есть фраза, он ей завидует, «С другой стороны двери, говорит Борхес, человек, созданный из любви, из времени и одиночества только что оплакал в Буэнос-Айресе все сущее». Все сущее Полю Парски оплакать не удалось, видите ли.

(молчание)

ЖЕНЩИНА. Месье, я нахожу вас ужасно несправедливым. Но я не думаю, что вы откровенны, поскольку вы все это говорите с высокомерием, говорящем об обратном.

В «Ремарке» он замечает в метро женщину средних лет, толстуху в косынке и грубом пальто. Она рыдает, прижавшись лицом к жестокой белой плиточной стене, а рядом с ней афиша «Холидей он айс».

Она в домашних туфлях и в гольфах на раздувшихся икрах.

Он пишет о ее ногах, о мягких тапках, о блеклой коже между гольфами и пальто и через это о всей ее жизни, всей жизни целиком в пяти строках…

А в другой книге он рассказывает, как видит из окна своего деда, тот обходит вокруг дома и удаляется детской походкой, и прижимает к груди анализы для врача. А в «Человеке случая» вот, кстати, та женщина, которая обедает одна каждое воскресенье в «Синих Волнах» в Ройане, вся размалеванная, волосы крашенные, в розовом платье, над ней все потешаются и смеются, но вы ведь пишете о ней… что она - сама доброта… Над всеми этими вещами и еще многими рассказанными вами, господин Парски, я плакала…

И у вас нет права на горечь.

Когда читаешь вас, то тысячи мгновений подобны вечности. И если надо, чтобы я оказалась достойной дьявола, приведшего меня в это купе, то я должна признаться в том, что вы мне всегда нравились безумно и что я – не в этой жизни, чтобы вас не смущать – полетела бы с радостью на любое безумство вместе с вами…

(Он смеется)

РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ

Персонажи

Натан, сорок восемь лет

Эдит, сорок пять лет

Алекс, сорок три года. Брат Натана и Эдит.

Пьер, шетьдесят пять лет. Их дядя, брат матери.

Жюльенa, пятьдесят четыре года, его жена.

Элиза, тридцать пять лет. Бывшая любовница Алекса.

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Имение в Луарэ.

Никакого реализма.

Открытое единое пространство.

Лес, лужайка, дом обозначаются условно и последовательно.

"Затемнения" между сценами должны быть как можно короче.

1

Полдень.

Под кронами деревьев в полном молчании мужчина засыпает землей гроб отца. Затем отходит.

Натан, Эдит и Алекс стоят неподвижно. В некотором отдалении стоит Элиза.

Натан вынимает из кармана бумагу и громко зачитывает: