Наследник - Иар Эльтеррус

— Да! — сжал кулаки социолог. — Да и еще раз да! Каждый имеет право на высказывание своего мнения! Каким бы оно ни было!

— А то, что такая мерзость развращает неокрепшие умы, вы учитываете?

— Значит, у человека будет больше степеней свободы выбора.

Михаил смотрел на этого высокоученого глупца и понимал, что тот искренен в своих заблуждениях, действительно в них верит. Ну почему русскую интеллигенцию так тянет в сторону запада, во все века враждебного России, какой бы государственный строй в ней ни был? Неужели не понимают, что все эти идеи псевдосвободы гибельны для страны? Неужели не понимают, кого хотят вырастить из молодых западники? Почему-то верят в декларируемые цели, не желая задуматься о том, что стоит за ними. Взять хоть Сергея Елизаровича. Великолепный ученый, умница, а несет такую чушь. И Михаил решил все-таки сделать последнюю попытку хоть в чем-то убедить профессора.

— Хорошо, пусть так, — он снова сцепил руки в замок, глядя в глаза собеседника, в которых горела вера в свою правоту. — Но что вы скажете на то, что у нас за сто двадцать лет ни разу не было изнасилования ребенка? А у них такое происходит постоянно — вы имеете доступ к их сетям, должны знать.

— Не было из-за страха! — отрезал социолог. — В Империи наказание за педофилию настолько страшное и бесчеловечное, что те, кто и хотел бы рискнуть, боятся. Да, такое — плохо, но вы опять же лишаете людей свободного выбора!

— А о изнасилованных детях, значит, можно забыть, да? — нехорошо прищурился квибовец. — Главное, чтобы у насильников была эта ваша свобода выбора? Так, по-вашему, получается? Вы понимаете, кем сейчас выглядите в глазах любого нормального человека?..

— О господи… — простонал Сергей Елизарович. — Да поймите же вы, что свобода выбора как поступить в той или иной ситуации — главное! Да, педофилия — это страшное, жуткое преступление, за которое следует наказывать. Но человек сам, по доброй воле должен отказаться от такого, а не от страха перед наказанием, как у нас!

— То есть на детей, пострадавших от «свободно выбравших», вам плевать?..

— Да нет же! Я просто говорю, что западная модель намного правильнее! Пусть даже там безвинные страдают чаще, чем в Империи, но она все равно правильнее.

— Мне страшно смотреть на таких, как вы… — глухо произнес Михаил Иванович. — Ради своих измышлений вы готовы обречь других людей на жуткую судьбу. И не понимаете, идеалисты вы сумасшедшие, что даже если вам удастся занести сюда демократию, как сделали в девяностых годах двадцатого века, то ничего не добьетесь. Вслед за вами придут хищники, дождавшись, пока вы порушите все, до чего дотянетесь. Вам плевать, что в Империи социальная защищенность человека в разы выше, чем на вашем хваленом западе. Вам плевать, что у нас напрочь забыли о таких понятиях, как бандитизм, насилие и почти забыли о воровстве. Вам плевать, что у нас никому не позволят умереть от голода, холода или отсутствия врачебной помощи. Вам плевать, что у нас для человека открыты все дороги — стоит лишь приложить определенные усилия, и ты добьешься многого.

— Да не измышления, а истина! — буквально взвизгнул Сергей Елизарович. — Да, пусть на западе нет ваших так называемых социальных гарантий, зато там есть свобода, которой вы лишили русский народ! И там все равно живется лучше просто потому, что человек волен делать все, что пожелает!

— Вы так думаете? — сцепил руки в замок под подбородком квибовец. — А вы сами-то там жили? Или только бывали как турист?

— Как турист, — с недоумением посмотрел на него профессор. — Но это ничего не меняет.

— Мда, — укоризненно показал головой Михаил Иванович. — Вижу, мы не договоримся. Поэтому у меня есть к вам предложение. Не желаете ли пожить на столь любезном вашему сердцу западе несколько лет? Чтобы самому все увидеть, понять и на себе ощутить.

— Хотел бы я… — тяжело вздохнул Сергей Елизарович. — Я подавал на эмиграцию, мне отказали…

— Так в чем проблема? — хохотнул квибовец. — Организуем вам быстренько депортацию. Штаты вас охотно примут, как беженца от тоталитаризма. Или Европа. Живите. При этом у вас в течение пяти лет будет право на возвращение, стоит лишь обратиться в наше посольство. Правда, возвращение будет с условием, что вы прекратите лить грязь на свою родину. Как вам?

Профессор ошарашенно уставился на него и захлопал глазами. Такого он точно не ожидал. Многие из их круга мечтали уехать, но не получалось — либо не выпускала Империя, либо не принимала заграница. Особенно непонятно было последнее, ведь они — борцы с тоталитаризмом!

— Да, еще одно, — продолжил Михаил Иванович. — Возвращение возможно только для тех, кто в течение проживания за границей не сочинял небылицы о своей бывшей стране, то есть не сотрудничал с лживыми русскоязычными средствами массовой информации наподобие «Голоса Америки», «Свободной Европы» и тому подобными.

— Я возвращаться не собираюсь! — отмахнулся Сергей Елизарович. — И не смейте называть лживыми тех, кто решился сказать о вас правду!

— А вот академик Коцепольский две недели назад вернулся, — ехидно сообщил квибовец, с насмешкой глядя на социолога. — Землю русскую целовал и плакал, сойдя с трапа челнока, прощения просил…

— Коцепольский? — изумился профессор. — Но почему? У него же имя, он мог бы и там…

— О, вы, наверное, не в курсе, что он отказался лгать, а поэтому все четыре года жизни в Нью-Йорке мыл посуду в дешевой забегаловке, другой работы ученому с мировым именем в Америке не нашлось, — развел руками Михаил Иванович. — Он еще долго терпел, другие сбегают обратно года через два.

— Лжете! — буквально выплюнул Сергей Елизарович, он весь пылал возмущением.

Затем ученый все же обуздал себя и вспомнил, что возвращенцы с запада действительно не желают иметь ничего общего с прежним кругом общения, а когда с ними заговаривают о плюсах демократии, шипят и плюются. Впрочем, а чего ждать от предпочёвших свободе рабство в Империи? Он искренне не понимал, с какой стати вернулся хотя бы доцент Семиверстов — не было до отъезда большего ненавистника порядков на родине. А теперь молчит в тряпочку и не поддерживает разговоров о политике, только гневно сверкает глазами, когда кто-то начинает разглагольствовать о благословенном западе, и тут же уходит. Почему? На расспросы доцент не отвечал, только криво усмехался и предлагал самим откушать западного гостеприимства. Сергей Елизарович его искренне не понимал.

— Так что, согласны? — поинтересовался Михаил Иванович.

— Да! — решительно заявил ученый.

— Хорошо. Тогда подпишите эти бумаги.

Квибовец положил перед профессором несколько заполненных убористым текстом листов. Сергей Елизарович внимательно прочел их. Временный отказ от гражданства, отказ от претензий и согласие на депортацию. А также заявления в посольства США и Евросоюза с просьбой признать его беженцем от тоталитаризма. Немного подумав, Сергей Елизарович решительно подписал все — его в Империи ничего не держало, дети выросли и жили своей жизнью, отказываясь признавать идеалы отца, а жена два года назад умерла. Шанс наконец-то оказаться в свободном мире профессор упускать не собирался.

Проводив Сергея Елизаровича, Михаил не сдержался и выматерился. Его до онемения поражали такие люди. Никогда не жили на этом чертовом западе, но априори считают, что там лучше, чем на родине. Что ж, тот, кто придумал «лечение», был гением. Пусть едут, пусть сами смотрят — ну не нужны миру денег русские гуманитарии! Им там тяжело приходится. Потому-то большинство и возвращается, уже имея прививку от «западных ценностей». Скорее всего, года через три вернется и этот упрямый дурак.

К счастью, практика следователем в КВИБ закончена. Теперь осталось только сдать экзамен по истории, и можно заниматься подготовкой к экспедиции. Михаил радостно улыбнулся, подошел к стене, нажал на незаметный узор и телепортировался в Академию.

Глава 4

За полукруглым столом сидело четыре человека — двое в форме, двое в гражданском платье. За их спинами была голографическая доска, возле которой висела лазерная указка. Перед столом располагались две одинарные парты, одна из которых была занята светловолосым парнем в серой форме, что-то сосредоточенно пишущем на листе пластибумаги. Вторая была пуста.

Михаил еще раз просмотрел написанное — как будто ничего не упустил. Он осторожно покосился на стол экзаменаторов. Надо же, как не повезло, сам академик Шпагин экзамен принимает, а со стороны Академии — полковник Хвостенко. Эти двое славились тем, что безжалостно валили курсантов. Малейшая ошибка — и пересдача. Второй раз не сдал — отчисление.

— Курсант Шмелев, девятый курс, к сдаче экзамена по новой истории готов! — встал и четко доложил Михаил.