Отдать душу - Алексей Гравицкий

Михаил улыбнулся. Надо же, сектантом назвали. Ну да, он вел беседы с милыми цветками жизни, еще не успевшими переродится в такие вот, как эта мамаша, ягодки, но сектант? Да еще вонючий? Нет, у него сейчас здесь другая цель, другая миссия. И никаких сект он в этот раз здесь не устраивал, хотя мог бы, но работа прежде всего. Михаил хмыкнул. Надо же так все переиначить. А еще его богомерзким ублюдком назвали. А чего скрывать? Было. Но если он богомерзкий, тогда… Впрочем, это не он, а здешние обитатели переиначили идеи Божьи.

Поезд остановился, механический голос сообщил название станции. Михаил вскочил и выбежал из вагона.

Кирилл шел по улице. Моросящий дождь дополнял его настроение. Это настроение не отставало от него вот уже пятнадцать лет, ровно столько, сколько он принимал на себя чужие беды. Прохожие шарахались от него, перебегали на другую сторону улицы. Еще бы, ведь он разговаривал сам с собой.

— Слушай, — заворочалось что-то внутри него.

— Опять?

— Снова. Оставь это, а то тебе же будет хуже. Зачем ты отнял у этой девочки ее страдания?

— Она не могла больше жить с ними, еще чуть, и она покончила бы с собой.

— А тебе что с того? Она не хотела расставаться со своею болью. Ты нарушил правило, ты отнял, отнял против желания.

— Я знаю. Но теперь она будет жить, будет жить счастливо, а про то, что у нее была боль, она и не вспомнит.

— Ну знаешь, ты хочешь прыгнуть выше головы. Это не в твоей власти. Перестань, или я прекращу это механически!

— Ты не посмеешь еще раз, — голос Кирилла дрогнул.

— Ха-ха, три раза. Я уже слышал это от тебя. Вот увидишь, я сделаю это, если ты не откажешься от своих бредовых идей.

— Но я не откажусь. Они не должны мучаться. А я могу избавить их от мучений.

— Они будут мучаться так и столько, сколько им положено. Я так сказал, и так будет.

— Нет, так не будет. Пока это в моих силах, я буду исправлять твои ошибки.

— Я предупредил тебя. У тебя есть время до завтрашнего утра. Думай. Если не отречешься, то придется произвести физическое вмешательство.

Михаил вбежал в просторный зал, подлетел к кассе, протянул деньги:

— Студенческий, пожалуйста.

Бабулька-кассирша высунулась из своего окошечка, как рак из раковины, недоверчиво посмотрела на здоровенного Михаила, с еще большим недоверием воззрилась на его огромную черную бороду.

— Документы, — в ее голосе звучало сомнение.

Михаил вытащил из кармана потертый студбилет, сунул его в окошечко. Кассирша внимательно посмотрела на фотографию, на бородатого студента, изучила печати, росписи. Так уж устроены люди, что привыкли верить бумажке, а не своим глазам. Бабулька протянула билетик, студбилет и сдачу.

— Благодарю, — улыбнулся Михаил.

Он отлетел от кассы, будто его ударило током, в три прыжка перемахнул мраморную лестницу, сунул старенькому смотрителю билетик и побежал в направлении, которое указывала табличка с надписью: «НАЧАЛО ОСМОТРА».

Кирилл скинул халат и опустился на кровать. Рядом лежала жена, та женщина, которой казалось, что понимает его боль. Наивная.

— Кир.

— У?

— Повернись, когда я с тобой разговариваю. Я не могу говорить со спиной.

Он повернулся:

— Чего?

— Кир, мне страшно. Зачем тебе это нужно?

— Это нужно не мне, это нужно людям.

— Черт тебя задери! — взорвалась жена. — Твои люди приходят и уходят, они забывают тебя. Ты даже благодарности от них не слышишь.

— Мне не нужна благодарность.

— Кир, миленький, но они уходят от тебя счастливыми, а ты… Я одна вижу, как ты тускнеешь день ото дня. Кто тебе сказал, что ты должен принять на себя все беды людские? Кто сказал, что ты должен переживать за них их боль?

— Никто. Наоборот, все говорят, что я этого делать не должен.

— Тогда зачем? — недоумевала она.

— Так надо. Я знаю, что, кроме меня, этого никто не сделает.

— Ты… ты… ты как Христос, который искупает грехи всего мира.

— Или как Будда, что ощутил связь с каждой молекулой этого мира. А может, я и есть Будда, Христос и многие другие?

— Все шутишь? И шутки у тебя такие же… А ты, между прочим, за последние лет десять ни разу не улыбнулся.

— Ты хочешь, чтобы я улыбнулся?

— Да, — шепнула она.

— Ладно.

Кирилл посмотрел на жену, попробовал растянуть губы в улыбке, но улыбка получилась вымученной и горькой.

— Кир…

Жена заплакала. Он провел рукой по ее щеке, хотел произнести какие-то слова успокоения, но слов не было. Она не заметила, как ее ладошка оказалась зажата в его ладонях.

— Отдай мне свою боль. Отдай печали, тоску, скорбь. Отдай все то, что скопилось в тебе и мучает тебя. Отдай, оно тебе не понадобится. Поверь, это не большая потеря, тебе будет легче. Я знаю, верь мне.

Он говорил и говорил, пока все ее страхи не выплеснулись наружу и не перетекли в его сердце. Она всхлипнула и улыбнулась. Он понимал, что ей теперь хорошо и спокойно, но не знал, как это, он не мог ощутить такого покоя.

— Я читала про тебя статью в «Московском комсомольце». Знаешь, как они тебя назвали? — неожиданно сказала жена.

— Как?

— Избавитель.

— Хм, в этом что-то есть.

— Ты мой избавитель, знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

… Потом она заснула, а Кирилл встал и прокрался на кухню. Он достал из холодильника початую бутылку водки и попытался залить скорбь, тоску и боль десятков тысяч людей. Но для этой цели требовалось море водки, а магазины уже были закрыты.

Музей закрывался, но Михаил и не думал уходить. Он встал посреди зала, раскинул руки и закрыл глаза. Смотритель, выгонявший увлекшихся посетителей, прошел мимо, будто Михаила не существовало. Потом появилась уборщица. Та вообще прошла сквозь него, как сквозь воздух. Потом в зале никого не осталось, погас свет.

Михаил шевельнулся, опустил руки, огляделся по сторонам и пошел к стеклянному ящику, закрывавшему ценные экспонаты от пыли и чужих рук. Его рука прошла сквозь стекло, будто того и не было. Сигнализация не сработала. Михаил усмехнулся. Рука под стеклом схватила старинную, залепленную драгоценными камнями, рукоять огромного меча. Михаил потянул меч на себя.

Теперь он стоял в зале с мечом в руке, а стекло выглядело так, словно его и не трогали. Михаил поднял меч над головой. Неизвестно откуда взявшийся ветер растрепал волосы, поиграл бородой, поднял в воздух и вихрем понес из зала. Михаил захохотал. Вихрь унесся, унес и Михаила, а его хохот еще долго гремел, отражаясь от стен и мраморного пола.

Кирилл вышел из дома ранним утром. Настолько ранним, что вокруг не было ни души. Он оглянулся, никого не увидел и пошел, легко насвистывая что-то себе под нос.