Территория войны - Алексей Пронин

Подошел священник, и собравшиеся, как школьники, сразу притихли и подтянулись. Его серебристо-черное облачение действовало гипнотически, особенно на тех, кто давно не бывал в церкви.

– Прошу самых близких и родных усопшего встать у изголовья, со мной рядом... – Голос священника эхом отдался под сводами полупустой церкви.

Тогда и произошел скандал, который я даже представить себе не мог не только в церкви, но и вообще где-либо перед открытым гробом. Первыми откликнулись на призыв священника встать у изголовья Таня с матерью. За ними просеменила старушка в черных кружевах и еще две женщины, помогавшие укладывать цветы. Сын покойного замыкал эту цепочку. И вдруг Алла, стоявшая позади всех, тоже начала протискиваться в круг ближайших родственников. Она уже подошла к самому гробу и хотела примкнуть к женщинам, но стоявший недалеко сын покойного вдруг заметил ее, и лицо его опять перекосилось в праведном гневе. То ли он разыгрывал роль убитого горем сына, не способного и не желающего сдерживаться, то ли действительно ненависть к женщине, последней подруге отца, прорвала сейчас все препоны. Он закричал, и церковное эхо в ужасе повторило впервые произнесенное под этими сводами слово:

– Вон отсюда, шлюха! Вон от гроба!

Все сначала вздрогнули от этого крика, а потом замерли в растерянности, не решаясь ни на что – ни на слово, ни на движение. Только священник почти сразу прервал повисшую тягостную паузу:

– Уймитесь! Уймите гордыню! Постыдитесь усопшего и памяти его светлой! В храме вы Господнем, в Божьей церкви! Уймите мирские страсти!

Но сын покойного только взглянул мельком на священника, затем молча схватил Аллу за руку и потянул ее от гроба. Стоявшие рядом с ним и пораженные происходящим, все начали молча расступаться, но Алла рванулась из его рук и закричала на всю церковь:

– Я – его жена! Я – Софронова! Законная супруга! Батюшка священник, помогите, защитите! Вот мой паспорт, да что же он такое делает... – Она выхватила из сумочки паспорт и замахала им над головой. – Я – Софронова! Помогите!

Младший Софронов, не обращая ни на кого внимания, продолжал тащить Аллу за рукав. Выдержать это было невозможно, стыд и ярость охватили меня, и я шагнул наперерез и, схватив Софронова за плечи, рывком развернул его и стукнул по бицепсу руки, той, что волокла Аллу. Он от неожиданности отпустил ее, и та, отпихнув его, юркнула мимо остолбеневших заводчан к священнику. Софронов же повернулся ко мне, и мы встретились взглядом

– Не надо так... с женщиной, – очень тихо проговорил я.

Он смахнул с плеча мою руку и шагнул обратно к гробу. Я нашел глазами в толпе юриста, стоявшего по другую сторону гроба. Его лицо показалось мне пунцово-красным. Он, наверное, тоже очень обиделся за Аллу.

Батюшка снова пропел:

– Пустите бедную! Допустите страждущую до гроба. Господь сам ведает, кто кому законный супруг, не судите, не берите грех на душу в этот скорбный день... Проходи сюда, дочка, становись рядом со мной, не бойся, иди ко мне...

Алла рванулась вперед, продолжая сжимать в руке свой паспорт.

Я внимательно рассматривал младшего Софронова. Теперь на его лице читалась не ярость, а растерянность. Он по-птичьи, рывками, поводил головой, глазами рыская по лицам заводских коллег, словно испрашивая совета и каждый раз опять возвращаясь к черной вуали обретенной внезапно родственницы. Никакого стыда за учиненный скандал не чувствовалось, просто его, как и остальных собравшихся здесь заводских и прочих, вдруг поразил новый вопрос: чья она теперь, львиная доля завода, оставшаяся после покойного? Значит, не хамоватого сынка, а этой шустрой шлюшки, недавней секретарши? Но у молодого Софронова это чувство должно быть острее, как, например: значит, сумела-таки охмурить и окрутить старика перед смертью, затащила-таки его в ЗАГС расписаться... Когда же успела? Что это у нее за штамп в паспорте? Где она его себе ляпнула? Так что же, теперь она, стало быть, хозяйка завода, а не он?

Общая неловкость, казалось, постепенно улеглась, глаза потупились или смотрели на усопшего, только мысли у каждого бежали теперь по новым рельсам: все это касалось каждого, кто стоял у открытого гроба директора, расклад заводских хозяев становился иным. Каждый вспоминал, как и что у него складывалось полгода назад с директорской секретаршей.

Восстановив благопристойность, батюшка высоким голосом начал служить панихиду.

– Господи, упокой душу усопшего раба твоего Ивана...

Потом раздались стройные голоса певчих, церковное эхо обострило скорбь, приподняло ее выше, к сводам. Мирские дрязги и склоки незаметно рассеялись среди запахов ладана, стали ничтожными перед величием и тайной смерти.

Панихида тянулась и тянулась, и не привыкшие к церковным службам заводские руководители начали по одному отходить от гроба, слоняться по церкви, разглядывать иконы и утварь, а потом, осмелев, и выходить за пределы храма, на ступени паперти – покурить. Я дожидался Глотова – он был теперь на заводе главный, он один мог отдать мне мотоцикл.

Наконец и этот бывший партийный секретарь, а потому и безбожник, неумело перекрестился и нерешительно двинулся к выходу. Я пошел за ним и в дверях, не смея в церкви говорить о мирском, осторожно взял его под локоть. Тот вздрогнул всей спиной и с вытянутым лицом обернулся ко мне. Мне даже стало неловко, но эта реакция вполне объяснима после часа стояния перед открытым гробом под церковные песнопения.

– Извините... Леонид Кузьмич, вы меня знаете.

– Что нужно? – Он быстро собрался, и в его глазах теперь был только холод.

– Мой мотоцикл стоит у вас на заводе. Полиция его там оставила... по моей просьбе. Нужно ваше указание на выезд.

– Вас уже выпустили? А кто тогда убийца?

– Мне это тоже интересно.

– Что ж они так... хватают всех, наобум!

– Это ваши охранники так хватают. Бум-наобум. Перестарались они.

– Кого теперь подозревают?

– Не знаю. А вы?

– Что я? Ему полгода угрожали... да вы знаете.

– А Портной?

– Что, Портной? Не мое дело пальцем указывать. Пусть полиция ищет. Что, кровь на вашем ноже – не его?

– Его. – Я не сводил с него прямого взгляда, и он отвел глаза.

– Ладно, я позвоню. – Глотов вынул мобильник и набрал номер. Нескольких начальственных слов было достаточно, я мог забирать своего конягу. – Езжайте, охрана вас выпустит.

Я возвратился в церковь и подошел к гробу. Панихида заканчивалась. Мне хотелось еще попрощаться с внучкой, и я, дождавшись, когда мы встретимся взглядами, улыбнулся ей и покивал головой. Она ответила горькой улыбкой. Таня стояла чуть поодаль от матери, и я внимательно рассмотрел женщину. Не очень здоровое, слегка подпухшее, как у алкоголички, лицо, отсутствующие глаза. Ее бывший муж, молодой Софронов, поджав скорбно губы, бессмысленно уставился неподвижным взглядом на кучу цветов под гробом. Алла, опустив вуаль и скрывая от всех свои чувства, по-прежнему не отходила от батюшки.

Я прошел в дальний угол церкви, нашел образ Спаса Нерукотворного, несколько раз перед ним перекрестился и про себя прошептал: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного».

Через час я уже был в проходной завода. Но все оказалось не так просто. В бюро пропусков обо мне ничего не знали, пришлось звонить в дирекцию, те связались с охраной, и, наконец, вышел их старший. Он удивленно и недоверчиво оглядывал меня, потом хмыкнул, покачал головой и скрылся за дверью бюро пропусков. Пока я ждал, еще несколько охранников с любопытством высовывались из-за турникета.

Свой мотоцикл я нашел на складе среди мешков с цементом. Завелся он без проблем, и я выкатил его к заводским воротам. Пришлось посигналить, пока вразвалочку не вышел мой главный партнер по нокаутам.

– Ну, что шумишь? Где пропуск на вывоз груза? Что в сумках?

Я слез с мотоцикла, протянул бумажку и распахнул два задних кофра. Даже не взглянув в них, он махнул напарнику в окно будки, и створки ворот со скрипом разъехались на метр.

– Узко – я же не на велосипеде!

– Протиснешься. И не шали мне больше! – хохотнул он прямо мне в лицо. – Болел животик?

В окошко будки за нами с интересом наблюдал второй охранник. Я непроизвольно подтянул перчатки.

Дальнейшее произошло как-то само собой. Левая моя перчатка приподнялась, и охранник с интересом на нее посмотрел, поворачивая голову и доверчиво подставляя мне левую скулу. Я вложил всю силу и весь свой вес в правую перчатку, она глухо щелкнула о его челюсть и остановилась. Он падал в точности как в первый раз в проходной – как мешок, с грохотом, плечами и головой сначала о дощатую стенку будки, потом на асфальт. И так же, как в прошлый раз, через несколько секунд к нему подскочил второй охранник. Я подождал, пока первый подаст какие-нибудь признаки жизни. Тот наконец задвигался, и только тогда я вежливо попросил второго открыть ворота шире.