Остаться в живых - Деон Мейер

На следующий день он поджидал ее на улице. Он не стоял, прислонившись к стене, но ждал ее прямо напротив выхода, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Когда она вышла на залитую солнцем площадь Тибо, он спросил:

— Можно вас проводить?

— Чего вы хотите?

— Поговорить с вами.

— Зачем?

— Вы славная женщина, и я хочу узнать вас получше.

— Спасибо, у меня хватает знакомых.

— Вы так и не ответили, сын у вас или дочь.

— Совершенно верно.

Он подошел ближе; она села на ступеньку и развернула бутерброд, завернутый в промасленную бумагу.

— Можно присесть?

— Здесь общественное место. Можете садиться куда хотите.

— Я не цоци — не хулиган.

— Вижу.

— Я просто хочу поговорить.

Она позволила ему говорить. Ею владели противоречивые чувства: с одной стороны, страх, с другой — одиночество. С одной стороны, горькие разочарования в прошлом, с другой — расплывчатые перспективы. Ей надо было защищать своего ребенка и свое сердце от большого, красивого, вежливого мужчины, сидящего рядом с ней на залитой солнцем площади. Наконец она решила подождать и посмотреть, что будет, плыть по течению. Пусть себе говорит. И он говорил. Приходил через день. Иногда приносил какую-нибудь еду, всегда простую, никаких деликатесов: булочки, горячую картошку с солью и уксусом, иногда мисочку риса с карри или свое любимое блюдо — тефтели в остром соусе, которые продавались навынос в ресторанчике восточной кухни на Аддерли-стрит. Он часто угощал ее, делился с ней обедом. Постепенно она начала оттаивать. Рассказала новому знакомому о Пакамиле и о своем доме, ради которого она столько лет работала. Как трудно было выкупить его. Однажды он принес подарок для мальчика — головоломку, которую надо было собирать из кусочков. Тогда она сказала: нет, больше она с ним встречаться не будет. Она не станет знакомить его с Пакамиле. Мужчины всегда уходят. Они никогда не остаются. Он хороший человек, просто раньше Мириам казалось, что все мужчины одинаковы. Вообще так устроена жизнь: мужчины — временное явление. Они независимы. И не необходимы. Особенно для Пакамиле.

Не все мужчины, возразил тогда Тобела, и она готова была сказать: «Так вы все говорите», — но потом увидела его глаза, плотно сжатые губы — и промолчала. Он чем-то растрогал ее. Он долго молчал, а потом сказал:

— Я жил странной, дикой жизнью. Я совершал много такого…

— Какого?

— Во имя Борьбы. Я был другим. Жил другой жизнью. Мне не стыдно. Я делал то, во что верил. Все кончено. Сейчас я здесь такой, каким ты меня видишь.

— Все мы совершали разные поступки во имя Борьбы, — с облегчением произнесла она.

— Да, — кивнул он. — Я искал себя. Сейчас я нашел себя. Я знаю, кто я такой, и знаю, чего хочу. Я не дезертир.

Тогда она ему поверила. Он заглянул ей в глаза, и она ему поверила.

— «Ройвалк-1», даю прогноз погоды, — сказал диспетчер в Блумспрёйте. — С запада движется атмосферный фронт. В районе от Вернёкпана до Сомерсет-Ист возможна гроза.

Пилот заглянул в план полета:

— Мы прорвемся?

— «Ройвалк-1», ответ утвердительный, но лучше шевели помидорами, — посоветовал диспетчер, который знал, что «ройвалки» могут подниматься не выше шести километров.

— «Ройвалк-1» к взлету готов.

— «Ройвалк-2» к взлету готов.

— Взлет разрешаю. Задайте им там жару!

Два мощных двигателя «топаз» оглушительно взревели.

Наконец он почувствовал мотоцикл. Впереди показалась долина реки Хекс; он вышел из поворота, прибавил газу и ощутил радость от скорости. Впереди показался следующий поворот. Он снизил скорость, выбрал траекторию, повернул руль, наклонился и впервые не ощутил ни дискомфорта, ни страха — только гордость за одержанную маленькую победу, только радость от того, что овладел этой мощной силой. На выходе из поворота он прибавил газу, заранее сосредоточившись на следующем повороте. Впереди завиднелись чьи-то красные фонари — грузовик. Он вдруг вспомнил, что говорил инструктор на мотокурсах. Немножко адреналина не помешает. Сейчас от него потребуется чуть больше ловкости. Он переключил скорость, притормозил, обошел грузовик. Когда поднял голову, из-за горных вершин вышла луна, полная, яркая. И Тобела понял: у него все получится. Трудности остались позади, а впереди — дорога. Он прибавил газу. Вскоре показалась долина — в серебристом лунном свете она была похожа на волшебную страну.

Моника Клейнтьес сидела, ссутулившись, в кресле в гостиной в отцовском доме; на щеках блестели дорожки от слез. Напротив на краешке стула сидел Уильямс; и поза, и выражение его лица выражали участие.

— Мисс Клейнтьес, если бы речь шла о моем отце, я поступил бы точно так же, как вы. Вы совершили благородный поступок, — негромко сказал он. — Мы хотим поддержать вас.

Она кивнула и прикусила нижнюю губу, стиснув руки на коленях. За стеклами очков ее заплаканные глаза казались особенно большими.

— Нас интересуют только две подробности, способные пролить свет на ситуацию: во-первых, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели? Во-вторых, какими сведениями он располагает?

— Я не знаю.

— Совсем не знаете? Даже не догадываетесь?

— Имена. Анкетные данные. Цифры. Какие-то сведения. Когда я спросила отца, что все это значит, он ответил: лучше мне не знать. По-моему… дело касается людей… — Взгляд Моники блуждал по фотографиям, черно-белым и цветным, которые висели на стенке, рядом с камином. На снимках были изображены разные люди.

— Каких людей? — Уильямс проследил за направлением ее взгляда и встал.

— Известных.

— А поточнее? — Он оглядел фотографии. Цветная семья на Трафальгарской площади: Джонни Клейнтьес, Моника, ей, наверное, лет пять, тогда ее ножки были полненькими и гладкими. Тогда они у нее еще были.

— Из АНК. Из руководства…

— Помните какие-нибудь фамилии?

На некоторых фото Клейнтьес был снят с теперешними членами правительства. На Красной площади, в Берлине — на фоне Берлинской стены. В Праге. Да уж, весьма характерные места для туризма во времена холодной войны.

— Он не говорил.

— Совсем ничего не говорил? — Уильямс посмотрел на свадебную фотографию Джонни Клейнтьеса. Мать Моники в белом; совсем не красавица, но гордая.

— Ничего.

Уильямс отвернулся от снимков и посмотрел на Монику.

— Мисс Клейнтьес, нам жизненно важно знать, какие именно сведения находятся сейчас у мистера Мпайипели. Это в интересах страны.

Руки вспорхнули с колен, слезы градом хлынули из глаз.

— Я не хотела ничего знать, а отец не хотел ничего говорить. Прошу вас…

— Понимаю, мисс Клейнтьес.

— Спасибо.

Он дал ей время успокоиться. Она потянулась за бумажными платками и негромко высморкалась.

— Итак, какие отношения связывают вашего отца и мистера Мпайипели?

— Отец знал его по общей Борьбе.

— Нельзя ли поконкретнее?

Моника взяла еще один платок. Сняла очки и тщательно вытерла слезы.

— Три недели… две или три недели назад отец пришел ко мне на работу. Раньше он никогда так не делал. Он принес лист бумаги. Сказал, что там записано имя и телефон человека, которому он полностью доверяет. Если с ним что-то случится, я должна позвонить Крошке Мпайипели.

— Крошке?

— Так у него было написано.

— Вы удивились?

— Я встревожилась. Спросила, почему с ним что-то должно случиться. Отец успокоил меня: ничего не должно случиться, это просто на всякий случай, подстраховка, как делаем мы в «Санламе». Тогда я спросила, кто такой Крошка Мпайипели, и он ответил: «Феномен».

— Феномен?

Моника кивнула:

— Потом он сказал: «Боевой товарищ». Крошка был его соратником, они вместе сражались с режимом апартеида. И, по словам отца, Крошка рос на его глазах.

— В годы Борьбы ваш отец находился в Европе?

— Да.

— Именно там он познакомился с Мпайипели?

— Наверное.

— Что было дальше?

— В случае, если что-то пойдет не так, отец велел мне найти Крошку. Потом я снова спросила, что должно пойти не так. Я заволновалась. Но он ничего не ответил. Заговорил о том, какой у меня красивый кабинет.

— И поэтому, когда вам позвонили из Лусаки, вы разыскали Мпайипели?

— Сначала я открыла сейф и достала оттуда внешний жесткий диск. На нем лежала записка. Имя и номер телефона. И я позвонила ему.

— А потом отвезли диск в Гугулету?

— Да.

— И попросили его переправить диск в Лусаку?

— Да.

— И он согласился?

— Он сказал: «Я многим обязан вашему отцу».

— «Я многим обязан вашему отцу».

— Да.

— У вас есть его фото?

Моника оглядела снимки на стене, как будто видела их впервые. Подтянула костыли и с трудом встала. Уильямс хотел остановить ее, уже жалея о своей просьбе.