Эти настоящие парни - Олег Белаковский

Казалось, он до бесконечности был готов слушать все то, о чем говорил тренер, сотни раз повторять одно и то же движение. Он не знал ни утомления, ни усталости. Я наблюдал его и приходил к выводу, что эти бесконечные упражнения сами по себе индуцировали в нем какой-то могучий энергетический пучок. В том, что касалось знаний и умений, он временами был настырен до неприличия. Его пытливость, желание узнать как можно больше, казалось, способны были разрушить самые прочные, самые традиционные рамки условностей. Он мог, например, часами не отпускать с площадки измотанного вратаря, отрабатывая удары. Почти силой заставить тренера чуть ли несут нами отшлифовывать с ним тот или иной прием. Я не помню случая, чтобы Ермолаев после тренировки ушел с поля вместе со всеми. Останется и будет до самой темноты возиться с мячом.

У него была еще одна бросавшаяся в глаза способность. Он быстро перенимал у товарищей то, что казалось ему новым и интересным. Увидит, мысленно «сфотографирует» новый прием, отработает его и непременно найдет в нем какой-нибудь новый оттенок, новый поворот. Мне кажется, что эта способность должна была явиться следствием все того же страстного желания постичь все тайны игры. Пристанет к тренеру, душу ему измотает вопросами. Заставит проверить каждую мелочь, каждую деталь.

– А если это попробовать сделать иначе?

Стоит, опустив голову, раздумывает… Потом быстро отбегает назад, меняет позицию.

– А все-таки, может быть, вот так будет лучше?

Но что-то опять его не устраивает. Он ходит по полю, потирая сведенную мышцу. Потом все начинается сначала. Прекращать тренировку бесполезно, с поля его все равно не прогонишь. Уйдет только тогда, когда решит задачу до конца.

Некоторых это раздражало. Некоторые посмеивались. Но уже в следующей игре им становилось не до смеха. Парень действительно рос не по дням, а по часам.

Тренерский совет команды принимает решение о переводе Михаила Ермолаева в основной состав. Парень этого заслужил и, пожалуй, ребятам из первого состава не уступит. По крайней мере многим из них.

Конечно, счастлив он был без предела. Играть в основном составе ЦДСА – большая честь. Ведь это были годы больших успехов и большой популярности клуба.

Итак, Михаил Ермолаев меньше чем через год за нимает место центрального защитника в основном составе. Вскоре имя его становится известным не только болельщикам клуба.

10 августа 1957 года в Горьком команда ЦДКА встречалась с местным «Торпедо». Это была товарищеская встреча, сравнительно нетрудный матч, где уже в начале игры преимущество армейцев было очевидно.

До конца игры остается 20 минут. Счет 3: 1 в нашу пользу. Идет верхний мяч. Высокий, но не особенно сильный. Собственно, он не представлял особой опасности для вратаря, но в игре всякое случается, и если ты защитник, ты обязан быть начеку. Ермолаев в высоком прыжке пытается отбить мяч головой и в воздухе сталкивается со своим партнером, который тоже пытается перехватить мяч. По трибунам пробегает легкий смешок: столкнулись в воздухе два партнера. С точки зрения футбольных гурманов это выглядит почти пикантно.

Уже в воздухе Ермолаев почувствовал не очень сильный, но довольно острый и неприятный удар локтем в правую поясничную область.

По характеру столкновения я понял – что-то случилось, и, воспользовавшись паузой, побежал к Ермолаеву. Но он успокоил меня:

– Ничего страшного, Олег Маркович. Если разболится, махну вам.

Не прошло и нескольких минут, как я увидел взмах его руки.

– Меняйте Ермолаева. У него травма.

С поля он шел, осторожно ступая, боясь резких движений. Бледен был, как полотно.

…Случилось то, чего я больше всего боялся. Удар локтем был нанесен в область правой почки. В раздевалке я уложил Ермолаева на кушетку и стал прикладывать лед. Боль не стихала.

Доложил тренеру о состоянии игрока.

– Ну хорошо. Мы сегодня уезжаем. Довезем его до Москвы и сразу же отправим в госпиталь.

Что-то словно ударило меня изнутри.

– Госпитализировать Ермолаева надо сейчас же.

– Что, действительно так серьезно?

– Боюсь, что слишком серьезно. Я остаюсь вместе с ним.

Тренер был расстроен случившимся не меньше, чем я, и мне-было искренне жаль его.

В приемном покое нас встретила черноволосая, очень приятная женщина-врач. В двух словах я объяснил ей, что случилось. Она очень нежно, стараясь как можно меньше травмировать больного, коснулась правой стороны спины.

– Вы думаете, что… – начал было я.

– Я думаю, что это разрыв почки. Нужно срочно оперировать. Но вся беда в том, что заведующего отделением нет на месте. Он встречает жену. Вот что. Сделаем все возможное, чтобы мальчик (она так и сказала «мальчик») смог продержаться два-три часа. Заведующему отделением будем звонить каждые полчаса.

Звонок застал хирурга, как он мне позже рассказывал, в тот момент, когда они с женой входили в квартиру. Он поднял трубку, так и не успев снять плаща.

– Что там? – спросила жена, уже предчувствуя, что их совместный ужин сегодня не состоится.

– Разрыв почки. Какой-то футболист. Толком не понял. Ужинай без меня.

– Я так и знала…

Хирург оказался человеком энергичным и достаточно квалифицированным. Мы встретились с ним сразу же после операции. Едва сняв перчатки и маску, он сказал:

– Локальный удар в центр почки. Еще несколько часов, и вы потеряли бы вашего футболиста…

Холодный пот выступил у меня на лбу.

Мы уезжали из Горького через две недели. Тепло простившись с моими горьковскими коллегами, я вез в Москву выздоравливающего и улыбающегося Ермолаева.

Говорили о горьковчанах – наших новых друзьях, о горьковских врачах, их отзывчивости, доброте, высокой квалификации. Говорили о городе, о погоде, о чем угодно. Не говорили только о футболе. Но я чувствовал, что все это время Ермолаев думает только о нем.

И лишь где-то в районе подмосковных дач он всетаки не выдержал:

– Олег Маркович, только честно: я смогу играть в футбол?

– Дорогой ты мой человек. На свете тысячи замечательных дел и занятий. Полезных, нужных. Почему обязательно футбол?

– Я понимаю. Вы говорите так потому, что у меня нет почки.

– До глубокой старости доживают люди с одной почкой. Только надо себя беречь…

Он поднял голову и, глядя мне прямо в глаза, ответил:

– Я не хочу доживать. Понимаете, доктор, я хочу жить, а не доживать…

Ермолаев должен был закончить свою карьеру спортсмена в самом ее начале. Жалко было парня. Жалко было чисто по-человечески. Потому что мы знали, что значил для него спорт, что значил для него футбол.

Между тем шли дни, и каждое утро в тот самый час, когда, как обычно, начинались тренировки, я снова видел его на скамейке. Так продолжалось с неделю. Создавалось впечатление, что Миша не торопится покидать Москву. А еще через несколько дней он объявил, что мысль о его отъезде – полнейший вздор и никуда уезжать он не собирается.

– А что же ты собираешься делать?

Он обвел нас глазами и с выражением безмерного удивления, в свою очередь, спросил:

– Как, что? Играть, естественно.

Я поймал на себе взгляд тренера. Ребята тоже смотрели на меня. Стараясь придать своим словам как можно большую весомость, я ответил:

– Ты взрослый человек и прекрасно понимаешь, что это несерьезно.

– Олег Маркович, – очень спокойно произнес Ермолаев, – простите меня, но это вы не понимаете, насколько это серьезно.

И мы поняли, что это действительно серьезно. В тот же день тренер зашел ко мне в кабинет.

– Что ты думаешь относительно Ермолаева? Я был зол, как сто чертей, и почти заорал:

– Я хочу только одного: чтобы он уехал.

Тренер улыбнулся:

– Олег, хочешь ты совсем другого.

– Да! Хочу!! Но у него одна, понимаешь, одна почка! И это футбол, где никто не застрахован от самых неожиданных травм. Даже таких, как эта.

– Олег, все правильно. Ты доктор – тебе виднее. Только ведь вот это…

Тренер замолчал. Потом поднял на меня глаза исподлобья и тихо закончил:

– Но, кроме почки, есть сам Ермолаев. Вот почему ты кричишь.

Он был прав. Если бы во мне сидел только Белаковский-врач. Но во мне сидел Белаковский-футболист. И тренер знал это.

– Ты возьмешь на себя ответственность? Нет? Я тоже не возьму, – продолжал я шуметь, но тренер невозмутимо положил мне на плечо руку:

– Возьмешь, Я знаю – возьмешь. Так вот, прошу тебя, подумай об этом хорошенько, Ермолаев ни на шаг не отходил от меня. Он убеждал. Он доказывал. Он приводил примеры. Но я упорно продолжал сопротивляться.

– Почему Маресьев мог летать без ног? Почему? А я здоров. Вот руки, ноги, башка, вот почка, – он ударял себя кулаком по спине. – Пусть одна, но она работает как насос. Почему я не могу играть?

– Не кощунствуй. Маресьев воевал. Это был его гражданский долг. Понимаешь? А ты, – черт возьми, его никак не прошибешь, – а ты, ты стремишься удовлетворить свое честолюбие, прихоть, ставя под удар других.