Битте-дритте, фрау-мадам - Дия Гарина

Конечно, он слышал. Но ничего не ответил. И было ясно даже ежу — вернется. Вот только сбегает за помощью и обязательно вернется, маленький упрямец. Черт бы побрал этот мальчишеский героизм! Подвиги им подавай! Хорошо хоть, что к его возвращение все уже закончится.

Я повернулась спиной к сулившему покой и безопасность лесу и шагнула. Мама дорогая, что я делаю?

«Что ты делаешь, Ника? — где-то внутри спросил голос, очень похожий на мамин. — Это совершенно не твое дело». Шаг. «Твое дело — охрана подопечного, — вторил голос Гарика Аветисяна, председателя нашей ассоциации. — Ты же телохранитель, а не спасающий всех Бэтмен!». Еще шаг. «Озверевшая толпа — это страшно, — пропыхтела трубкой моя прабабушка-цыганка, которую я никогда не видела, — Я помню». Маленький шажок. «Их ненависть можно понять. Классовую вражду еще никто не отменял», — внес свою лепту голос прадеда — одного из Красных латышских стрелков сделавших нам революцию. Полшага. «Тебе не справиться одной, — хрипловатый голос Виталия Немова прозвучал как наяву. — Я был твоим первым учителем. Я знаю». «Если с тобой что-нибудь случится, я от этой деревни камня на камне не оставлю!» — отозвался эхом Павел Челноков. — «Остановись, Ника. Иначе я никогда себе не прощу…» И я остановилась.

Я неподвижно застыла за музеем, вдыхая дурманящий запах бензина, вслушиваясь в матюги пьяных мужиков, и не знала что делать. Мои голоса бубнили на все лады, но, когда из дальней избы до меня не донесся пронзительный девичий визг, разом замолчали. А потом… Потом хором крикнули «Бей!».

И я ударила. Короткие секунды, ушедшие на то, чтобы очутиться возле избы, вместили в себя очень много. И доведенную до автоматизма «разгонку», и сочинение собственного некролога. Я уже выворачивала из-за угла, когда визг вжавшейся в деревянный сруб Нади, конопатой тринадцатилетней девчонки с накрученными на бигуди волосами, повторился. На нее медленно и потому еще более жутко надвигался тот самый бугай, которого не смог свалить Николай Чинаров, несмотря на всю свою десантную подготовку. А вокруг замыкали полукольцо дико гогочущие мужики, подзадоривая своего предводителя.

Дрожащая от напряжения пружина, до отказа сжавшаяся во мне, на миг замерла, чтобы тут же распрямиться, сметая на своем пути любые препятствия. Двое или трое мужиков разлетелись в разные стороны, а их вожак так и не успел сообразить, почему рука его вдруг сочно треснула, выставляя напоказ обломки кости. Рев бугая услышали, наверное, даже в Ухабове, и мне, с детства не выносившей громких звуков, пришлось успокоить его ударом в висок.

Мужик упал как подкошенный, и прежде чем на меня накинулись его товарищи по классовой борьбе, я успела разглядеть неподалеку остальных налетчиков, упоенно пинавших два слабо шевелящихся тела. Наверное, очень скоро я тоже лягу на эту выгоревшую от жары траву и смогу только безмолвно дергаться в ответ на очередной злорадный пинок, но пока я еще на ногах…

Очень может быть, что в то пропахшее бензином утро я действительно показала все, на что была способна. И даже чуточку больше. Потому что когда выдалась малая передышка, и я сумела немного перевести дух, обводя побоище правым, еще открывающимся глазом, — оказалось, что желающих пообщаться со мной сильно поубавилось. Маты вперемешку со стонами доносились из-за основательно поредевшего живого полукруга, куда сумели уползти некоторые мои противники. Остальные неподвижно лежали тут же, затрудняя своим подельникам доступ к моему покачивающемуся от усталости телу. Похоже из двенадцати человек на ногах осталось ровно половина. Выходит пять-ноль в мою пользу. Неплохо. Очень даже неплохо. Пожалуй, даже Немов остался бы доволен моими достижениями. Жаль только, что я не смогу ему о них рассказать. Потому что еще шестеро деревенских, оставив на время игру в футбол, где вместо мяча — живое человеческое тело, поспешили на помощь своим соратникам.

Я еще успела порадоваться, что сумела вытолкнуть Надю из живой ловушки и сделать так, чтобы желающих ее преследовать не нашлось. А потом, встряхнув руку, сломавшую уже не один крестьянский черенок, прыгнула на ближайшего мужика, у которого кровь из разбитого носа оставляла яркие кляксы на когда-то белой футболке. Скоро на меня навалятся остальные, о чем свидетельствует рванувшийся из одиннадцати глоток поток ругани. Уже совсем скоро…

Короткая автоматная очередь, прозвучавшая в самый нужный для меня момент, заставила всех замереть и растерянно завертеть головами в поисках подоспевших к месту происшествия омновцев. Но вместо взвода крутых парней в камуфляже и масках, перед нами предстала Степанида Егоровна Силантьева, из-за спины которой осторожно выглядывал мой недисциплинированный подопечный. В руках бабы Степы трепыхался немецкий «Шмайссер», направленный отнюдь не в землю.

— А ну пошли отсюда, если жизнь дорога! — рявкнула старушка голосом отставного фельдфебеля. — Считаю до трех! Раз…

На счет «три» последние бойцы революционного отряда деревни Дмитровки уже заволакивали своих раненных товарищей в ближайшие заросли.

— Боятся они меня, — удовлетворенно ухмыльнулась баба Степа и потрепала по затылку Пашку Панфилова, дерзко вскинувшего голову под моим укоризненным взглядом. — Я могла бы их разогнать и без этого…

Она энергично взмахнула автоматом, болтающимся на отлично сохранившемся кожаном ремне. Правда, при ближайшем рассмотрении ремень оказался просто новым. Выходит, не запускала бывшая секретарша оставшееся от прежних хозяев наследство. Холила и лелеяла, меняла ремни и смазывала, чтобы в один прекрасный момент… Зачем тебе старый немецкий автомат, баба Степа? Нет, ты, конечно, с его помощью здорово нас выручила, но…

— Ты не стой столбом, — скрипучий старушечий голос безжалостно вырвал меня из раздумий. — Мужикам нашим помочь надо. А ты, пострел, отцу позвони. Пусть едет сюда и врача заодно прихватит. Боюсь, Коленьке моей помощи мало будет.

— Как я позвоню? — растерялся Пашка. — У меня папка телефон отобрал…

— Возьми у меня в сумочке, — отмахнулась я, со страхом наклоняясь над беспамятным Николаем.

— А милицию вызывать? — не отставал Пашка.

— Не… кх-кх… Не надо, — прокашлял за моей спиной голос Виктора Игоревича.

Я обернулась и встретилась с его пронизывающим взглядом. Почему-то по лицу Зацепина не били, и глаза оставались такими же ясными, как если бы он толкал сейчас речь в своем Дворянском собрании. Зато лежал историк, согнувшись в три погибели, обнимая руками живот, и тонкая струйка крови стекала по подбородку из перекошенного болью рта. Зрелище, надо сказать, жуткое. Если ему отбили внутренности…

— Ничего страшного, — констатировала между тем хлопотавшая возле него Егоровна. — А я уж было подумала, что вместо печенки у него теперь студень говяжий. Ан, нет. Просто губу порвали. Да ты у нас, Виктор Игоревич, видать, двужильный. Эк тебя месили, а ты почти как огурчик.

— Огурчик, — тяжело выдохнул Зацепин. — Только маринованный. Мужички меня отлично промариновали. Хорошо, что пресс по утрам качал, — не до конца пробили…

— Так мне милицию вызывать? — повторил возвратившийся Пашка, опасливо опускаясь на колени рядом Чинаровым и судорожно стискивая мой мобильник. — Смотрите, что они с ним сделали! А если… он умрет?

— Не умрет, если сейчас же отцу позвонишь! — рявкнула я, осторожно осматривая голову Николая. — Пусть скорую немедленно вызывает!

— Да я сам «скорую» вызову! И милицию!

— Никакой милиции, — повторил Зацепин, и был прав. — А «скорую» вызывай. Или лучше мне трубу дай — я вызову. Боюсь, тебе не поверят.

Пашка запикал кнопками, но я уже не слышала, нащупав у застонавшего Чинарова глубокую рану за ухом. Я уже собиралась оторвать край своей превратившейся в пыльную дерюжку футболки, чтобы попытаться остановить кровь, когда…

— Может быть, это пригодится?

Я едва не подпрыгнула, услышав над собой высокий женский голос. Но когда разглядела смутно знакомое лицо, вспомнила, что на ночь в лагере осталась одна из приехавших на бал журналисток. Кажется, Оксана. Она, как ни в чем не бывало, протягивала мне гигиеническую прокладку и, похоже, только что сфотографировала нас на свой мобильный, быстро исчезнувший в ее сумочке. Чертовы папарацци! Кровь и смерть для вас пахнут всего лишь сенсацией и первой колонкой. Руки мои сразу же зачесались, и не будь они заняты обматыванием вожатской головы, то, пожалуй, вырвали бы у журналистки сотовый и начисто стерли все кадры. Но вовремя поданная прокладка дорогого стоит и я, скрипнув зубами, сдержалась. А зря.

— Почему вы не хотите вызывать милицию? — начала Оксана свое журналистское расследование. — Вы что-то скрываете? Это потому, что вчера сюда приезжал Иловский?

Да уж, сообразительности этой девице не занимать. Молодая да ранняя. Или это у нее уже рефлекс выработался — связывать воедино жареные факты?