Гьяк - Димосфенис Папамаркос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
камни стираются во прах, скалы – в мелкую гальку.
И как собрался он ответ сказать ей, так вздыхает,
будто с печалью, чтобы гнев покрыть свой так лукаво.
– Права сто раз ты, тыщу раз права, что рассердилась,
права, что ты печалишься за все, что приключилось.
Но прежде чем ответ давать, прежде чем я отвечу,
женщина, ты свои проклятья придержи-ка.
Как занимается заря на светлом небосклоне,
как только отступает тьма и землю ранит светом,
мутнеет разум мой тогда, темнеют мои мысли,
и в друге вижу я врага, в знакомых – незнакомых.
Вот потому, когда я на кровати приподнялся,
твой муж заметил и пришел спросить меня, что нужно,
не нужно ли мне что-нибудь, чего душа желает,
я не признал его совсем и принял за бандита,
так что болезнь в него вдохнул и невзначай убил так.
Когда совсем уж рассвело, я понял, что наделал,
тогда и медлить я не стал и сразу дом покинул,
уж так мне было совестно, уж так меня давил стыд.
Вот потому-то говорю, ты не серчай напрасно,
тебе я горе причинил, я знаю. И я каюсь.
Собралась девушка в ответ сказать, но промолчала.
Затем опять же говорит, но голоском другим уж:
– Я принесу тебе воды, чтоб ты напился вдоволь,
чтобы потом вдвоем с конем ушли вы восвояси,
но я за это попрошу в обмен мне дать подарок.
И улыбнулся тут Харон, кричит и говорит ей:
– Наполнить твой кувшин готов я до верха, до края,
и золотом и серебром тебе его забью я,
и тканями дамасскими, сирийскими шелками
укутаю я и кувшин, и ту, что его носит.
– Приданого, шелков, монет не нужно мне, несчастной,
прошу я только одного – верни родного мужа.
Ты из земли его возьми, из темной из могилы,
чтоб сладко целовала я уста его рдяные,
тогда и я тебе кувшин влагой живой наполню,
и принесу, чтоб промочил свои сухие губы.
– Клянусь я камнем, где стою, деревьями, что вижу,
клянусь, что мужа твоего верну я в мир обратно.
Когда бурдюк, полный воды, сожму в своей руке я,
тогда и мужа своего сожмешь в своих объятьях.
Берет кувшин она, и до краев наполнила бурдюк свой,
и, как младенца, понесла его в своих объятьях,
шагает все вперед она, и пропасть не страшна ей.
Не быстро и не медленно идет она по скалам,
а так, как в церковь шла к венцу, когда была невестой.
Но вместо красочных одежд на ней платочек черный,
а вместо жениха с отцом Харон ее встречает.
Но с песнями идет она, идет она с улыбкой,
а в голове ее звучит мелодия со свадьбы.
И не боится пропасти, не страшно ей подняться,
ведь там, в конце ее пути, Харона дар обещан.
– Возьми, испей, и как вода вольется в рот прохладой,
так влей и ты подарок свой ко мне скорей в объятья.
Харон берет бурдюк с водой, открыл его зубами,
он жадно, ненасытно пьет и все допил до капли.
– Уж очень мне понравилась холодная водица,
поэтому я для тебя сейчас достану мужа.
Как только на землю легли слова из уст Харона,
так стали вдруг они расти среди камней, как семя,
корни пускают в глубину, нутро земли пробили.
Трещат деревья в вышине, трещат кругом и скалы,
земля разверзлась и готова в муках разродиться,
и вот из чрева из ее выходит славный парень.
Харон махнул ему рукой и кажет на девицу:
– Вот и жена твоя, смотри, идите обнимитесь.
И голову склонил мертвец, приказам был послушен
и потащился медленно к своей жене любимой.
– Мой Константин-то[19] был с густыми волосами,
а этот лысый, погляди, этот – совсем другой муж.
– Твой это муж, тот самый он, второй раз он родился.
Ты много видела детей – все без волос рождались.
– Мой муж красавец первый был, высокий, статный, крепкий.
А этот сгорбленный, худой и черный, словно уголь.
– Твой это муж, тот самый он, идите обнимитесь.
А ежели и черен он, а ежели и худ он,
так это все из-за того, что трудно так рождаться.
– Мой муж горячим был, мой муж был словно пламя,
а этот стылый, ледяной, холодный, словно камень.
– Твой это муж, тот самый он, не отгоняй его ты.
Четыре месяца в земле, далеко от мирского,
остыла грудь его в земле, замерзло его сердце.
Такая доля уж у всех покойников и мертвых.
– Но ты поклялся, что вернешь мне дорогого мужа,
а не покойника, что ходит и не разберет дороги.
И засмеялся тут Харон, так что мир содрогнулся.
– Свидетелей я призывал, когда тебе поклялся,
и мне никто не скажет, что нарушил свою клятву.
Поэтому ты замолчи и не кляни напрасно,
то, что обещано тебе, я выполнил прекрасно.
Его поднял, его привел, его поставил ровно.
Твой это муж, тот самый он, хотя он и покойник.
Только его ты у меня просила и молила,
твое желание сбылось, теперь пенять не надо.
– Ты знал, Харон, знал наперед, но слова не сказал мне,
Зачем несчастной мне опять, второй раз, разбил сердце?
– Ведь я Харон, о женщина, и повелитель тьмы я.
Таким Господь меня создал, таким я нужен миру,
рыданья мне ласкают слух, плач слышится мне песней,
и вторят им печальные филинов воздыханья.
Пальцы беру у стариков и делаю свистульки,
а косточки младенчиков – ключи для барабанов.
А если крепкий молодец – то кожу я сдираю
и бубен звонкий делаю, а зубы – бубенцами.
В том замке черном, где живу, из плит могильных стены,
в садах вокруг везде растут нежные асфодели.
В такой стране я царствую, в таких местах я правлю,
от этого мне хорошо, такой я пир справляю,
ведь
