Гьяк - Димосфенис Папамаркос

патруль. Вот вы где, говорят они, а мы всю ночь вас ищем. Давайте сюда, назад. И мы встали вот так, ну, скажем, у патруля было пять рядов, а мы встали в шестой, будто мы тоже патруль. Так мы и спаслись, иначе бы нас повесили. А вам не страшно было, спросил я. А чего бояться-то, а? Это вообще нам в голову приходило, думаешь? Как только мы до части добрались, нас такой смех пробрал из-за этих англичанишек.

А в другой раз, рассказывал он, нашли они одного бея в Смирне. Это было, когда наша армия только вошла в город и патрули ходили совместные, с чужими. Видят они, значит, бея на муле, белом таком, красивом. Я помню, он мне рассказывал, что такой красивой скотины, Йоргакис, я раньше и не видывал. Вот это мул так мул, говорю тебе, белый, высокий. Ну да ладно. И говорят они, значится, этому бею, отдай нам мула. Нет, говорит тот. А ну отдай мула. Опять нет. Ну милый, ну дорогой. Не выходит. Эх, говорит, махнул я саблей да и разрубил ему голову пополам. Так и забрали мула. И что вы с ним сделали, спросил я. А я помню, что ли? Да бросили, небось, где-то. Нас же опять искали, а если бы он у нас остался, так нас и нашли бы. А так, вишь, мы в шоколаде. Но вот так-то, увидел я его тогда, понравился мне он, но больше всего меня взбесил этот козел, все «нет» да «нет». Ты бы поглядел потом на этого ублюдка. Очень мне это забавно было.

А через много лет, я помню, пошли мы с мои побратимом поесть в таверну Гикаса. Я тогда только получил работу на фабрике Сбокоса, ты ее уже не застал, а брат был студентом в университете, я ему и сказал: давай, мол, угощу тебя с зарплаты. И вот так мы сидели там, поздно было уже, и проходит мимо дядя-Коцос. Он-то в другое место любил захаживать, а теперь домой возвращался. Было ему уже хорошо за восемьдесят, но держался он молодцом, гулять ходил. А, вот вы где, пропащие, говорит нам. Он всегда так нас называл, пропащие. Что это вы там делаете? Садись, дядя-Коцос, мы тебя угостим, говорю, я первую зарплату получил. А, ну раз так, тогда сяду, говорит. Сел он, чокнулись мы, и пошел разговор за то, за се, какая зарплата, невесту нашел ли, пропащий, да и снова вернулись к войне. И вот, говорит он, спали мы однажды недалеко от какой-то деревни, рядом со Смирной. Там турки жили. Утром, еще до свету, будит нас ходжа, иби-ала-биби. Ладно, говорю, он же остановится когда-нибудь. Но нет, этот ублюдок все громче и громче пел. Иби-ала-биби да иби-ала-биби. А, ты так, говорю? Я прямо как был, лежа, поворачиваюсь, хватаю винтовку и хлоп! стреляю в него. И глянь, Йоргакис, он вниз так и полетел, как птичка. Вот так, мне даже вставать не пришлось, ну, я же хорошим стрелком был, одним из первых.

Тогда я его спросил. Говорю ему, так, чтоб поддеть, эй, дядя-Коцос, вот ты все время о таких вещах рассказываешь. Так тебе их не хватает? Так по ним соскучился? А он голову опустил и говорит: даже больше, чем по женщине.

Стеклянный глаз

Ну, это я уж тебе в другой раз рассказывал, чего это тебе вздумалось опять меня терзать? Ай, да оставь ты это. Все ковыряешь. Давай о другом поговорим. Что? То есть как это я тебе не рассказывал? Ай, ну да ладно. Хорош, хорош! Расскажу щас, время-то быстрее пройдет.

Я же в Малой Азии не с самого начала был. В девятнадцатом году, когда армия спустилась к Смирне, был я поначалу в патрульной службе, как говорится, но через пару-тройку месяцев ушел я и оттуда. Полк, куда меня послали, был отсюдова, из нашенских мест, так что хоть я ничего и не умел, ни с винтовкой управиться, ни другие какие солдатские штуки, но были рядом со мной люди, подсказывали, говорили мне, то да се, показывали мне местность, потому что важно было найти место, где укрыться. И повезло мне, потому как в то время уже, вишь, хорошенько так вперед армия продвинулась, и заняли они уже другие города, Айвали, Пергамон, так что большинство батальонов вернулись уже обратно в Смирну. То есть меня не сразу отправили на первую линию, но был я поначалу в лагере, там, где потише. Но не шибко-то, не думай. Нет. Ну, недельку, дней десять, не больше, был я в городе, в каких-то патрулях и тому подобное.

И вот там, значится, когда я начал думать, что война – это тебе не шибко важное и дело, как пришел в один прекрасный день приказ отправляться нашему отряду в одну деревню там неподалеку, чтоб мы пошли, значит, караулом и привели каких-то там телят и всякое такое, для провианта. Мы все по большей части были еще салаги. Ну, был еще командир и, ну, максимум пятеро старичков. Говорят нам, мол, пойдете пешком, потому как это и близко, и телег нет у нас сейчас. Так мы и сделали. Отправились мы рано-ранехонько в путь, чтобы весь день у нас потом был, и я шел рядом в шеренге с Андреасом Мучосом, мы с ним с одного призыва. Оба мы еще пацанами были, начали болтать, а он, покойник, большим трепачом был, и тут как начал меня смех разбирать, все никак остановиться не могу. Ну-ка, тссс! – говорят мне, не помогает. А ежели меня кто сейчас спросит, так я даже и не припомню, что там такого смешного было-то. Ну, долго ли, коротко, встает, значится, наша шеренга, подходит ко мне младший лейтенант, был там один такой, из Фив, нервный – мочи нет. Ты чего смеешься, говорит мне. Тебя сюда что, шутки шутить отправили? И как дал мне, сволочь, по шее, так что я небо в алмазах увидел. Ну-ка захлопни пасть, говорит мне, да мозги-то подсобери, еще не хватало, чтоб ты нас всех здесь угробил. Глаза тебе дадены, чтоб ты вперед ими смотрел. Я хотел было прям там на него наброситься, но в ту же минуту чувствую, как чья-то рука меня сзади за локоть схватила. Заткнись, говорит мне, заткнись, он прав. Здесь, где мы ходим, надо глядеть в оба. Мы тут не в игрушки играем. Поначалу я его и не признал, а потом присмотрелся хорошенько и понял, что