Гьяк - Димосфенис Папамаркос
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот как, значится. Там дали нам небольшую передышку. Ну, короче, снова нас в патрули ставили и все такое, ну вот так, то есть мы не шли никуда и давали нам время от времени какую увольнительную. Вот так случилось, что как-то утром снова вышли мы вместе с Фимьосом. Он мне сказал, что это он обо всем договорился, но я врать не буду, могло и случайно так совпасть.
Вот, значится, Филадельфия, она, конечно, красивая, но что и говорить, такой красоты, как в Смирне, я нигде больше не видывал. Я это и Фимьосу тогда сказал, а он мне и отвечает: хватит ныть, больно много ты всего повидал, салага, чтоб так говорить-то. Я тебя в такие места отведу, у тебя челюсть отвиснет. Я спросил тогда: куда ж мы пойдем-то. Погоди, все увидишь. И действительно, пошел он, шельмец, будто у себя в деревне был. Вот здесь узо выпить, вот здесь поесть, вот тут сладеньким полакомиться. Я так круто никогда в жизни и не гулял. Я даже сказал ему об этом, а он поворачивается и говорит мне: подожди, это еще не все. А когда мы и сладости доели, и кальян докурили, встает он и говорит: давай-ка ты за это заплати, я тебя в следующем месте угощу, встает и выходит, у двери меня ждет. А как только я собрался тоже выйти, он схватил меня рукой за талию, склонился и говорит мне на ухо: а вот теперь самое лучшее. А затем снова вперед пошел и повел меня по каким-то улочкам, по каким-то переулкам, так что голова шла кругом, так там все запутано было. Как только этот черт про все знал? Прошли мы немного, остановился он у низенькой двери, вот тут, говорит. Глянул я на дом, у него будто купол такой был, весь в дырочках таких кругленьких со стеклышками сверху, вот, ну, как эти, иллюминаторы, как говорится, точь-в-точь, только на куполе. Это что тут такое? – спрашиваю. Ну-ка заходь, говорит он мне и толкает внутрь. Там внутри у них была лавка, а за ней какие-то полки, а на них полотенца свернутые лежат. Сказал он что-то турку, который там стоял, но я не понял ничего, только то, что он ему на пальцах «два» показал. Тот головой кивнул, дал Фимьосу два полотенца и деньги взял. Раздевайся, говорит мне Фимьос, раздевайся, и только вот не надо мне тут всякие «зачем» и «почему». Увидишь. Пошли мы в каморку там рядом, начали раздеваться, Фимьос мне и говорит, ты, мол, парень хоть куда, вон какой крепкий. Я застеснялся, да ладно тебе, говорю, Фимьос, но с тобой мне ни вот на столечко не сравняться. Он как заржет, ну-ка, раздевайся, говорит мне, а вокруг срама своего полотенце повяжи. Эти собаки недостойны на это смотреть. Так и сделали, разделись мы, сложили одежду нашу в узелок, отнесли ее турку, он все на полочку положил. Сюда, говорит мне Фимьос и открывает дверь, заходим мы в комнату, а там жарко так и мокро так, просто слов нет. Хамам, говорит он мне. Баня турецкая. Смотри, как я буду делать. Были там в комнате скамейки по кругу, все из мрамора, а посередке такой, типа как стол большой, мраморный, круглый. А рядом с каждой скамейкой был кран, внизу как бы корыто, тоже из мрамора выдолблено. А эти вот, чего эти-то тут стоят, как истуканы, говорю я ему, потому как были там еще два мужика, голых, как мы. Мне показалось, что турки это, но стояли они вот так прямо, будто нас ждали. Улыбнулся мне Фимьос, да я ж сказал тебе, мол, заткнись уже, щас, мол, увидишь, говорит мне. А сам сел на скамью, зачерпнул медным тазиком воды из лохани и давай поливать себя. Я тоже сел рядом, гляжу на него. Меня пот пробил, потому как мрамор тот аж горел весь. Глядит он, видит, что я рядом сел, подошел ко мне и из своего тазика полил меня водой, а потом рукой растер по груди, по спине, по голове, так, как мать делала, когда меня купала. Полей-ка на себя, говорит мне, а то сознание от жары потеряешь, ежели не намокнешь. Сделал я, как он мне велел, и хоп! тело мое все обмякло, совсем другое дело стало. А теперь ложись, говорит мне, так, чтоб спина на мрамор легла. И воду лей. Так я и сделал, и сразу же вся плоть моя размякла, о-хо-хо! Что уж и говорить-то! Я чуть было не задремал там, так расслабился. Сидели мы так долго там, а потом Фимьос что-то по-турецки сказал, а мне махнул, чтобы мы к круглому столу пошли. Легли мы с ним там, а вокруг турки ходят с какими-то тряпками, которые они так и сяк выкручивают, а потом надувают, как пузырь, намыливают ароматным мылом, а потом начинают нас ими тереть. То по спине, то по груди, то по ногам, ну, как барашка натирают, чтоб в печке запечь. Как закончили они, обмыли нас водой из тазиков, а потом хлопают нас, чтобы мы, значит, на живот перевернулись. И вот, мы такие лежим, вымытые, чистенькие, а они как начали нас везде тереть. И шею, и руки, и бока, ну, все, короче. А потом опять-таки на спину мы перевернулись, а они снова нас тереть. И у меня глаза закрыты были, мне это приятно было, и слышу я, как Фимьос опять что-то на турецком говорит своему турку. А он, как был там, снизу, тер его бедра, отодвигает краешек полотенца и начинает ему хер тереть. Я глаза выкатил, но ни звука не произнес. А Фимьос повернулся ко мне и только улыбается. И вот так он смотрел на меня, смотрел, а потом опять сказал что-то, и турок наклонился и давай ему сосать хер. Я вообще растерялся. Не знал ни что сказать, ни что сделать. Так-то это за плохое дело считали, когда мужик с мужиком, но вот так вот, сейчас, с Фимьосом, мне как будто тоже нравилось. Я
