Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

Обо всем этом я писала Игорю: о миссии, выпавшей на долю моей сестрице, о колхозной психологии и свободе слова. «После девяти вечера, когда подоят коров, народ собирается к нашему дому, превратившемуся в избу-читальню. Спорят и кричат так, что слышно на соседней улице. Оттуда люди прибегают узнать, что случилось».

Теперь я знала, что Игорю все это интересно. «Интересно само по себе и потому, что связано с тобой, — писал он. — Никогда я так много не размышлял о нашем житье-бытье, как в это лето. И теперь с нетерпением дожидаюсь твоего возвращения. Потому что ты единственный человек, способный сейчас меня понять».

Я не загорелась нетерпением узнать эти мысли. Примерно представляла, о чем он так тягостно и мрачно размышлял. Я человек органичный, и рефлексия в таких дозах мне несвойственна. Ну, нападает иногда тоска, весь мир видится в черных красках, а будущее кажется беспросветным. Но, слава богу, быстро проходит. Игоря эти настроения мучили часто.

На его просьбу вернуться пораньше я не откликнулась. Приехала только тридцатого. Мама встретила меня словами:

— Тебе звонил такой вежливый, интеллигентный мальчик. Просил немедленно сообщить, когда вернешься.

Но я так и не позвонила Игорю. Не из мелкого женского тщеславия, которое тешит мысль, что кто-то с нетерпением ждет звонка и, может быть, страдает. Я панически боялась услышать в трубке женский голос и любопытные вопросы: кто звонит, что передать? Вопросы, которые всегда задают бдительные мамаши.

На другой день с утра я с нетерпением ждала. Кажется, отлакировала телефон своим пристальным взглядом — позвони, позвони! Ну почему я не колдунья, почему не умею передавать на расстояние свои мысли. Ведь и расстояние между нами совсем невелико.

Стоило мне к вечеру выйти с подружкой из дому, как он позвонил! Мама строго мне выговорила:

— Лариса! Что это? Кокетство или неприязнь? Игорь уже в который раз не может тебя застать. Ему неловко, он смущен…

— Мама, это не кокетство. Не могу я ему звонить, пойми!

Заметив, как я расстроена, мать наконец оставила меня в покое.

Какая же ты все-таки неуклюжая, закомплексованная провинциалка, ругала я себя. Из любого пустяка раздуваешь проблемы, краснеешь и теряешься, как девочка-подросток.

Я сгорала от нетерпения, так мне хотелось поскорее увидеть его. И в то же время панически боялась этой встречи. Боялась даже голос его услышать в телефонной трубке.

Он вошел в комнату, когда мы с Асей заканчивали свой поздний завтрак. Аська встретила его как своего, совсем по-домашнему. Пригласила к столу, налила чаю и, прихватив для виду какие-то тетрадки, деликатно удалилась. Мы с ней были идеальными соседками — ни ссор, ни взаимных претензий, ни обид. Я так же незаметно исчезала, когда являлся ее усатый Жорик.

Я думала, в обморок хлопнусь, когда увижу Игоря после такой долгой разлуки. Ни малейшего трепыхания сердечного, даже не подозревала в себе такой бесчувственности. Мы молча сидели за столом и смотрели друг на друга в упор долгим, ненасытным взглядом. Как будто годы не виделись.

— Я уже три дня жду звонка, — наконец сказал он с упреком.

— Боюсь, не могу разговаривать с твоими родными! — чистосердечно призналась я и умоляюще сложила руки на груди.

— Прошу тебя как можно скорее представить меня своим родным, а тебе придется познакомиться с моими, — вдруг заявил он.

И по его решительному лицу я поняла, что он все лето размышлял о нас, о нашем будущем, в то время как я безмятежно отдыхала.

— Нет, нет, не хочу! — испуганно вскричала я и осеклась, заметив брошенный на меня суровый взгляд Игоря. — То есть к моим хоть завтра. Не понимаю только, к чему такая спешка?

Я была совсем не готова к подобному разговору, не привыкла торопить события. А встреча с семейством Игоря относилась к разряду событий, требующих недель, а то и месяцев подготовки. В таком лихорадочном состоянии спешки он прожил весь сентябрь. И мне понадобилось немало сил, чтобы успокоить его и вернуть ему душевное равновесие.

Наверное, зачатки болезни, которую несколько лет спустя заметила в Игоре моя здравомыслящая сестра, проявлялись еще в студенчестве. Но в те времена мы и понятия не имели о душевных болезнях. На все случаи жизни было готово объяснение — такой характер. Даже когда наш однокурсник выпрыгнул с четвертого этажа, общага, посовещавшись, решила — от несчастной любви. Но ведь не все прыгают из окон от несчастной любви, только отдельные неуравновешенные экземпляры. Большинство живут и терпят.

Приступы угрюмой, порою злобной тоски, которые меня так мучили в Игоре, неизменно предшествовали вспышкам деятельного возбуждения. Эту деятельность необходимо было направлять в безопасное русло, она могла навредить окружающим. Вскоре я научилась это делать.

В тот день, тридцать первого августа, мы недолго сидели с Игорем в нашей комнате. Только один разок поцеловались. Я заглянула к соседям, где Аська как ни в чем не бывало завтракала во второй раз, и пригласила ее вернуться под родной кров. И снова классические аллеи Воробьевых гор были в нашем полном распоряжении.

Я боялась долгой разлуки. Ведь бывает так: возвращаешься — и вдруг встречаешь чужого человека, с которым не о чем говорить. Но с нами ничего подобного не произошло. Мы буквально набросились друг на друга. Разговаривали часами, отрывая время для бесед у поцелуев, и не могли наговориться.

— Ты заметила, что нам трудно стало расставаться даже на одну ночь, всего на несколько часов? — как-то спросил он и взглянул на меня строго и многозначительно.

Да, я заметила, но решила, что мы просто никак не можем насытиться друг другом после столь долгой разлуки. И еще отметила, что Игорь продолжает зорко наблюдать за нашими отношениями, все оценивать и взвешивать на ладони.

— Твое появление перед очами моих предков неизбежно и чисто формально, — уверял он меня. — Со временем они тебя узнают, но вначале могут и не воспринять, особенно мать. Но какое это имеет значение для нас? Ровно никакого. Предварительно я опишу тебе мое семейство.

Он никогда не скрывал, что их семья — далеко не идеальная. Каждый живет сам по себе. Раньше всех связывала бабушка, которая Игоря и вырастила. Она создавала что-то похожее на семейный уют, сразу же исчезнувший после ее смерти.

Мать Игоря не могла жить без работы, университета, друзей и общественной деятельности. Если создавался какой-нибудь комитет или его филиал, например Общество друзей Палестины, Полина Сергеевна была в первых рядах организаторов. Часто ездила за границу и по стране, на стажировки и по приглашениям.

Так же бегло он набросал портрет отца. Семьянин — никакой, весь смысл его жизни в альма-матер. Декан — этим все сказано. Уходит в восемь утра, возвращается в десять. Мне показалось, что человеческие качества и ум отца Игорь оценивал гораздо выше, однако имел на него зуб. Оказалось, он несколько лет назад узнал, что у отца есть другая женщина.

— Сначала недоумевал, почему он от нас не ушел. Ведь семьи у нас нет и никогда не было. Потом понял: семья ему и не нужна. Он не знает, что это такое, — с желчью завершил он краткую и недоброжелательную характеристику предков.

Была еще тетка — старая дева, о которой он говорил совсем по-другому. С теткой Игорь с детства дружил и жалел, что не она досталась ему в матери. Вскоре я стала постигать тонкости взаимоотношений в этом семействе. Тетка конечно же недолюбливала Полину Сергеевну. Полина платила ей той же монетой. В общем, обычная ситуация. Раньше я думала, что только нам, Игумновым, не слишком повезло, а в других семьях все складывается благополучно. Но Игорь мне признался:

— Читал твои письма и завидовал. Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло. В вашей семье есть особый дух. Ты к нему давно привыкла и не чувствуешь. А я, бездомный, сразу уловил. Тепло, забота, любовь. А я вхожу в нашу огромную пыльную квартиру и ежусь: температура на два-три градуса ниже, чем на улице. Стужа!