МЕТРО. Предыстория - Drew and Ishtar

36.

Мельников двигался вперед осторожно, хоронясь при малейших шумах впереди. Зная все ходы и лазы, он даже «Серпуховку» смог пройти незаметно. Сейчас полковник шел на «Таганскую», чтобы переговорить со своим очень старым другом — точнее говоря, другом еще его отца, которого однажды случайно встретил здесь, в метро и с которым иногда советовался по серьезным поводам.

Виталий Арсентьевич Владимирцев был из тех старых московских интеллигентов, которые пережили все невзгоды советского времени — при Ежове, когда ему было двенадцать, он был отправлен в специальный детский дом после расстрела отца и матери, откуда он сбежал, когда началась война, потом, приписав себе два года, сражался в дивизии народного ополчения за Москву, а когда выяснилось его прошлое — попал в штрафную роту, выжил и там, войну закончил на Днепре, на памятном «острове смерти» посреди реки, где их батальон потерял двести пятьдесят человек только убитыми, отвлекая внимание фрицев от направления главного удара. На этом островке Виталий Арсентьевич был тяжело ранен и потом три года валялся по госпиталям, где и встретил свою будущую жену — москвичку с Арбата, милую девушку Соню Айзенберг, которая работала медсестрой в эвакогоспитале. Потом они вернулись в Москву, там в пятьдесят втором взяли Сониного отца — и Виталию и Соне, вместе с сыном Никитой, пришлось от греха уехать в Сибирь — на одну из великих строек, хорошо хоть, что не под конвоем, а добровольно. Виталий Арсентьевич, к тому времени усевший закончить строительный институт, быстро продвигался по службе, стал начальником участка, директором треста, а потом, бросив все, ушел на проектную работу в Метрострой.

Сын умер, не дожив до тридцати, от воспаления легких, и они с Соней так и остались вдвоем… Серенька, сын его младшего друга Алексея Мельникова, стал им как родной. Сережкин отец — офицер, работавший представителем военной приемки, по двести дней в году не вылезал из командировок, мать — женщина легкомысленная и охочая до красивой жизни, бросила мужа и сына и уехала с красавцем-грузином куда-то на Кавказ, так что Серенька часто оставался на попечении тети Сони и дяди Витали.

Заслуженный строитель, академик, лауреат многих премий — и неприкаянный пенсионер, когда разразились реформы. Соня тихо перешла в лучший мир, а он — он зажился на этом свете. Виталий Арсентьевич и выжил-то, в общем, случайно — он любил иногда бесцельно кататься вечерами в метро, любуясь красотой колонн, пилонов, игрой света на мраморе, граните и мозаиках. Так было и в вечер удара…

«Таганка-кольцевая» была одной из любимых его станций, на ней он и осел теперь, став чем-то вроде местного божества — послушать рассказы деда Витали приходили не только детишки, но и взрослые. Кроме того, с Виталием Арсентьевичем частенько приходили посоветоваться и по техническим вопросам — несмотря на то, что ему было хорошо за восемьдесят, он сохранил в памяти бездну информации о Московском метрополитене, которой щедро делился с молодыми специалистами.

Вот к этому-то Виталию Арсентьевичу и отправился сейчас Мельников за советом.

— Здравствуй, здравствуй, Сереженька! — обрадовался Мельникову Виталий Арсентьевич. — С чем пожаловал? Погоди, что ж это я… Ты с дороги, я сейчас чайку скипячу. Смотри, что мне тут принесли — настоящий электрический чайник! Теперь не надо с керосинкой возиться…

Пока старик возился с чайником, зажужжал зуммер спецтелефона Мельникова

— Да, Мельников слушает.

— Это «Стикс». У меня сейчас на линии человек, спрашивает тебя. Говорит, насчет Маши. Я сказал, что сейчас тебя позову — соединить?

— Конечно. И проследи, откуда звонок.

Щелчок в трубке.

— Полковник Мельников, слушаю вас внимательно.

— Здравствуйте. Мне поручено вам передать следующее. Бурова Мария Александровна и ее сын Денис находятся в надежном охраняемом месте. — Мельников почувствовал, что текст читают по бумажке. Значит, говорит посредник, — Их жизни и здоровью ничего не угрожает, если вы выполните наши условия и не будете предпринимать агрессивных действий. Об условиях вам будет сообщено дополнительно. Это все.

— Подождите, я хотел бы убедиться, что с ними все в порядке.

— Я не уполномочен решать этот вопрос.

— Тогда передайте тому, кто уполномочен!

— Хорошо, я передам. — раздалось в трубке после короткой паузы, после чего послышался сигнал отбоя.

— Командир, это «Стикс». Я проследил звонок — звонили из дежурки на «Полянке». Там никого не должно быть, сам знаешь…

— Отслеживай, куда будут звонки с этого номера — если посредник не догадается сменить место, у нас есть шанс.

Через некоторое снова время зажужжал спецтелефон.

— Командир, две хороших новости — перезвонил посредник, просил тебе передать, что твое пожелание удовлетворено — завтра в 11 утра тебе и «Буряту» готовы показать Машу и Дениску, и заодно обсудить условия их освобождения. Свободный проход к югу от «Октябрьской» по паролю «Я к Бритому». Идти вперед, пока не получишь отзыв «Бритый ждет только двоих». Вторая хорошая новость — посредник звонил на «Беляево», так что, видимо, Маша действительно где-то там.

— Спасибо, отзвони «Буряту» и выдвигайся к нему, я тоже подойду к вам чуть позже. Давай.

— Удачи, командир.

37.

Прихлебывая горячий чай в комнате Виталия Арсентьевича, Мельников рассказал ему суть дела. Потом он дал волю эмоциям.

— Я вышибу этим стебаным тварям мозги. Они кровью умоются, мрази ятские… Мы им такую зачистку устроим нах…

— Сережа, не горячись…

— Они Машку с малышом взяли…

— Вот именно. Ты не должен рисковать их жизнями. Не имеешь права.

— Мы чисто сработаем…

— Без разведки, без подготовки? Сережа, даже на фронте, когда было ясно, где кто — и то это не проходило. Ты вообще не в той плоскости сейчас думаешь, Сережа.

— Да… не в той. Их бы через «лабиринт» достать…

— Сережа, ты опять ищешь решение в силовой плоскости… Это неудивительно, но неправильно.

— В каком смысле?

— Послушай меня…Помнишь, когда несколько лет назад судили спецназовского офицера за убийства в Чечне?

— Ульмана? Конечно, помню, у нас в отряде пацаненок есть, его полный тезка. Живое напоминание…

— Ну так вот, судили его по законам мирного времени — дескать, мирных людей убил… Сейчас, после удара, это трудно воспринимать всерьез, но тогда это было серьезное преступление. Но суд не понимал главного…

— И чего именно?

— Вот ты мне скажи, для чего армия нужна была?

— Родину защищать.

— И разве она это смогла? Но отчасти ты прав. Но есть и более важное…

— Не знаю… Воевать?

— Почти угадал. Если сказать точнее, армия как общественный институт создана для того, чтобы убивать людей в массовом порядке на профессиональной основе. Война есть узаконенное убийство, согласен?

— …

— Да, это «продолжение политики», «защита Родины» и прочая словесная шелуха. Но суть — в том, чтобы не только разрешить убивать, не только научить это делать, но и заставить это делать без раздумий и сожалений. Вы называете это «дисциплиной», «подчинением приказам», «выполнением задач», но и это все — шелуха. Важно то, что армия готовит из людей убийц. Это не хорошо и не плохо — управляемые убийцы нужны обществу — но это факт. Дальше — больше. Когда стало понятно, что армия не может убивать с нужным КПД, придумали спецназ. Навыки убийства у этих людей доведены до автоматизма, это почти абсолютные убийцы…

— К чему вы это говорите?

— Ты слушай, слушай, Сережа. Даже если тебе это и кажется обидным. Просто я настолько стар, что могу себе позволить называть вещи своими именами. Так вот, помимо армии, общество учредило еще и полицию — для того, чтобы решать задачи, не требующие убийства — поддержание порядка на улицах, пресечение противоправных действий и так далее. Но однажды у кого-то в головах что-то перепуталось — и армию и спецназ призвали выполнять полицейские задачи. Возвращаясь к Ульману — бойцов вроде него изначально преступно пытаться использовать для «несмертельных» задач… Так вот, милый мой Сережа, попытайся понять, что стоящая сейчас перед тобой проблема не требует обязательного убийства, что это — обычное преступление… Я понимаю, что мозги у тебя уже своротились набок, что ты мыслишь уже как солдат и убийца — но я помню тебя еще мальчиком, ты не всегда был таким, как сейчас… Постарайся вспомнить себя, и не обрывай жизнь людей понапрасну — ведь когда-то все они были такими же малышами, как Дениска, с ними нянчились их мамы, как сейчас это делает Маша, их тоже кто-то, возможно, любит… постарайся выслушать и понять человека, пусть даже сейчас ты считаешь его врагом… увидь во враге такого же человека, как ты сам, и по возможности — прости его…

38.

Шагая по тоннелю от «Октябрьской» на юг, Мельников все думал о словах Виталия Арсентьевича. Удивительно, что человек, который пережил то, что пережил «дядя Виталя», не ожесточился, не окаменел.