А ты попробуй - Уильям Сатклифф

– Господи, это удивительно, – сказала Лиз.

– Я столько узнала о себе... об исцелении... и обо всем.

– Как вы туда попали? Говорят, это очень сложно.

– Мне просто повезло. Мамина подруга работает в Лондонском обществе помощи прокаженным, и меня вписали вне очереди. Если хочешь, могу замолвить за тебя словечко.

– Неужели? Это было бы просто замечательно. Я обязательно приеду сюда опять, я очень хочу хоть чем-то отплатить Индии за все то хорошее, что она мне дала.

– Именно. Поэтому я так туда стремилась. Я хочу сказать – я впервые в Индии, но была уверена, что почерпну здесь очень много, и раз уж у меня были связи, не стоило упускать возможность.

– Но... это же опасно, – сказал я.

– Не будь глупцом. На ранних стадиях проказа излечима. И вовсе не так заразна, как все считают.

– Но... это же противно.

– Нужно себя преодолеть. Первые несколько дней были ужасными. Но теперь я чувствую себя гораздо лучше среди прокаженных, чем среди здоровых людей.

– Но... ты их лечила?

– Нет – наше заведение для тех несчастных, у кого болезнь достигла неизлечимой стадии. Поэтому в Удайпур так трудно устроиться волонтером.

– Не понимаю.

– Потому что это прекрасное место. Там находятся самые несчастные калеки из всех, какие бывают на свете, их нужно мыть, сопровождать на прогулках и вообще помогать жить с этой болезнью.

– Мыть?

– Да – я очень любила это делать.

– ЧТО?

– Это тяжело сначала, но когда привыкаешь, возникает удивительное чувство.

– Какое?

– Ты понимаешь, что смог это сделать, это очень... хорошее чувство.

– Какое?

– Ты чувствуешь себя хорошим человеком. Чувствуешь, как улучшается твоя карма. Чувствуешь, как смываешь с себя все эти ужасные предрассудки, с которыми ты родился, снимаешь шелуху и снова становишься чистым, как ребенок, соскребаешь грязь, наросты, паршу. Это восхитительно.

– Ах, я должна туда попасть, – сказала Лиз, – просто обязана.

– Но неужели это не угнетает?

– Ах, нет! Напротив. Лепрозорий полон оптимизма.

– Но ты же только что сказала, что они неизлечимы.

– Да, но они такие замечательные. Я хочу сказать – у них ничего не осталось, семьи отказались от них, они обречены, но они смеются и они полны жизни.

– Странно.

– Это правда.

– Это невозможно.

– Это правда. Там проводятся специальные собеседования. В хоспис огромная очередь, и чтобы туда попасть, надо пройти собеседование и доказать, что у тебя верное отношение к жизни.

– Что значит верное?

– Положительное. Больные должны смотреть на вещи с оптимизмом. Я хочу сказать – если они будут все время жаловаться, девушки, которые им помогают, будут чувствовать себя несчастными и ничему не научатся.

– То есть там для вас подбирали специальных больных?

– Так работают все больницы. Я хочу сказать – если у тебя неподходящая болезнь, ты туда не попадешь. Если ты недостаточно болен, ты тоже туда не попадешь. Это просто один шаг дальше. Еще раз повторяю, за ними там уход лучше, чем в любой другой больнице. Поэтому там такая хорошая атмосфера. Это замечательное место.

– Это противно.

– Что – думаешь, лучше бы за ними вообще никто не ухаживал?

– Нет, но отбирать пациентов ...

– Их все равно приходится отбирать. Я хочу сказать – прокаженных в этой стране столько, сколько листьев на деревьях.

– Да, но...

– На самом деле, между нами говоря, правительственная программа дает свои результаты, и скоро больных станет не хватать.

На этом интересном месте появилась Каролин.

– Прии-вет, – пропела она.

– Прии-вет, – пропела в ответ Фиона. – Тебе лучше?

– Чуть-чуть.

– Еще ходила?

– Три раза.

– О Господи. Значит становится хуже?

– Ммм.

– Может стоит обратиться к врачу?

– Мы же договорились, что не верим врачам.

– Можно поискать гомеопата.

– Если ты так считаешь...

– Ты больна? – спросила Лиз, светясь от сострадания.

– Ага, я не вылезаю из туалета и похудела на двадцать фунтов.

– Ты похудела на двадцать фунтов? – переспросила Лиз.

– Ага.

– Ох, везет же.

– Да, конечно, но я начинаю немного волноваться, потому что постоянно чувствую слабость.

– Как вы можете не верить врачам и работать в больнице? – спросил я.

– Это была не больница, а хоспис, – сказала Фиона. – Врачи лечат, но не исцеляют.

– Какая разница? – Врачи лечат болезнь. Целители исцеляют человека.

– Кто вбил вам в головы всю эту хуйню?

Лиз зверски на меня посмотрела.

Что-то с высоты.

Появление Фи и Каз возвестило начало конца. Лиз теперь вставала рано, до завтрака они ходили к озеру медитировать, и под их влиянием она стала превращаться в нечто среднее между принцессой Анной, матерью Терезой, Ганди и Рэйчел Грант[22].

Рэндж между тем слетал с катушек. Все началось с того, что он купил себе кальян – сложное переплетение трубочек и конусов, придуманное для того, чтобы выкуривать сразу огромное количество гашиша. Одного кальяна вполне хватило бы, чтобы неделю продержать в ступоре население небольшого городка, вроде Барнета. Рэндж, однако, взял себе привычку выкуривать целый кальян в одиночку. На завтрак. Потом еще один на обед.

Если куришь косяк, то максимум через две затяжки к тебе обязательно подвалит незнакомый стрелок, усядется рядом и в надежде на халявную траву начнет заводить разговоры. Рэнджев кальян наоборот всех распугивал. Одной его индусской морды с выпученными глазами, присосавшейся к странному, похожему на небольшой промышленный холодильник сооружению, было достаточно, чтобы наш обычно полный бродягами дворик выметало до блеска. Дым, который он производил, был тяжелее воздуха, и Рэндж сидел один, погруженный в сизые клубы, радостно вращал глазами и громко ругался с родственниками, которые время от времени являлись его воспаленному воображению.

Вообще-то, я ничего не имею против наркотиков, но на этой стадии Рэндж уже не мог составить мне хорошую компанию. Он вообще не мог составить никакую компанию. В результате почти все время в Пушкаре я проводил в обществе Уилбура Смита.

Джереми, кстати говоря, тоже был удален из королевской свиты – его место заняли Фи и Каз. Он не особенно возражал, и я даже заметил у него на лице некоторое облегчение от того, что Лиз оставила его наконец в покое. Обычно он сидел во дворе и читал книжку под названием “Разговоры с доном Хуаном” Карлоса Кастанеды.

Проникнувшись как-то к нему сочувствием, как к товарищу по несчастью, я спросил, о чем книжка.

– Каждый человек обязан ее прочесть, – произнес он с помпой. – Я потрясен.

Прощай, сочувствие.

– Смотри, что написано на обложке.

Там было написано: “Опыты дона Хуана заставляют знания, накопленные точными науками, раствориться в пучине неизведанного. Теодор Рожак[23]”.

– Вот это да. Интригует.

– Дочитаешь Уилбура Смита, поменяемся.

– Ладно.

Однажды утром, когда я был полностью поглощен банановыми оладьями, Лиз, Фи и Каз появились после своего рассветного сеанса – не знаю, что они там занимались – и тоже принялись за завтрак (по крутому яйцу на каждую, если вам это вдруг интересно).

Несмотря на то, что мне уже давно вполне хватало общества Уилбура, они сочли уместным усесться за мой стол, нарушить мой покой и невинными голосами завести всю эту свою херню, не потрудившись сказать мне ни единого слова.

Я попытался вычеркнуть их из окружающего пространства и сосредоточиться на степени банановости оладий, но вторжение было слишком грубым.

– Сегодня ты ее достигла? – спросила Фи.

– Чего – нирваны? Ты с ума сошла, – сказала Лиз.

– Нет, не нирваны. Другого. Того, что под нирваной, но над успокоением, помнишь, я тебе говорила. Как оно называется, скажите еще раз.

– Нечтомеждустояние, – сказала Каз

– Именно.

– Я точно достигла успокоения, – сказала Лиз.

– Замечательно, – сказала Фи. – Я хочу сказать, это основа. Ты теперь на пути.

– Кажется, впервые я уверена, что достигла его.

– Ах, как я за тебя рада. Как ты это почувствовала?

– Я почувствовала... гм... я почувствовала...

– Успокоение, – подсказал я.

Ноль внимания.

– ...так... словно мое тело принадлежит кому-то другому, и я всего лишь гость у себя в голове, и наблюдаю мир и себя с высоты.

– Это удивительно, – сказала Каз. – Это даже больше, чем успокоение. Я думаю, это на ступень выше. У меня никогда не получалось добраться до чего-нибудь с высоты.

– Правда?

– Ага. Ты очень хорошо движешься.

Лиз вздохнула.

– Я тааак рада, что встретила вас, – сказала она, поочередно кладя им руку на колени. – Вы открыли мне глаза на... на... на МИР!

О, Господи, подумал я. Точно, свихнулась.

– Моя карма, – продолжала она, – она теперь совсем другая. Я словно в царстве света.