А ты попробуй - Уильям Сатклифф

Вдруг через несколько минут я заметил у вагона первого класса европейца. Он сидел на рельсе и разглядывал насыпь, повернув голову в мою сторону. Слава Богу! Хоть с кем-то поговорить!

Я чуть не запрыгал от радости и изо всех сил замахал руками. Он не мог не видеть моего восторга, но вместо ответа отвернулся и уставился в болото. Когда я добежал до места, где он сидел, он даже не пошевелился, хотя прекрасно слышал, как грохочут по камням мои ботинки.

Я сел радом с ним на рельс – одно его присутствие странным образом меня успокаивало.

– Привет, – сказал я.

Он подождал некоторое время, словно надеясь, что я исчезну, потом все-таки обернулся и сказал здрасьте. Затем стал меня разглядывать. Именно разглядывать. Словно хотел для каких – то целей изучить мою физиономию.

Мне не оставалось ничего другого, как тоже его поизучать. Он был немолод – примерно тридцать с хвостиком – жесткие волосы были зачесаны назад и сливались на висках с густой короткой бородкой. Глаза смотрели странно – словно бы сквозь тебя, но одновременно очень пристально. Одежда на нем была не такая, как на других туристах, а обычные брюки и рубашка.

– Откуда вы? – спросил я.

– Из Бангалора, – сказал он, по-прежнему изучая мою реакцию. Я попытался не реагировать вообще никак, но ничего не выходило. Пока я придумывал, что бы такое спросить как можно менее расистское, он сказал:

– Манчестер. – Еще через некоторое время, наверное, чтобы восполнить нехватку информации, произнес:

– Рейтер. – Я медленно кивнул, и он, теперь уже окончательно цементируя свой образ, сказал:

– Журналист.

– Ясно.

На редкость разговорчивый парень. Я хотел заметить, что он, видимо, слишком часто в своей жизни посылал телеграммы, и что неплохо бы ему поучиться разговорной речи, но он был явно не из тех людей, которым можно говорить такие вещи. Точнее, он был не из тех людей, которым вообще можно что-то говорить.

Я уже целую вечность не общался с нормальными... как бы это сказать, взрослыми людьми. С теми, у кого есть работа. Индусы не в счет – конечно, у них есть работа – я имею в виду со своими. С европейцами, у которых есть работа. С теми, кто занят чем-то настоящим.

От этой мысли в голове у меня наступила полная тишина, теперь я вообще не знал, о чем с ним можно разговаривать.

Наконец я произнес:

– А куда вы едете?

– Писать о забастовке, – сказал он.

Я кивнул, как будто понял.

Он продолжал меня разглядывать, так что я на всякий случай опять кивнул.

– Ты знаешь, о какой забастовке идет речь?

– О какой забастовке?

– Да, о какой забастовке.

– Гм... честно говоря, я в последние дни не читал газет.

Он хмыкнул.

– Конгресс уже продолжительное время ведет дебаты с Б-Дж-П[25] по вопросу квот на высшее образование хариджанов, и Махараштран Сабха оказался не в состоянии собрать решающее количество голосов, чтобы предотвратить тем самым всеобщую забастовку. Все может взорваться в самое ближайшее время.

– Понятно, – я многозначительно кивнул.

– Ты знаешь, о чем я говорю?

– Честно говоря, нет.

– Тогда повторяю. Конгресс...

Я попытался изобразить на лице “Продолжайте, это очень интересно”, но вместо этого на нем каким-то образом отпечаталось: “Что за хуйня?”

– Конгресс? – спросил он.

– Гммм...

– Ты не знаешь, что такое Конгресс?

– Знаю.

– Что это?

– Это... э-э-э... парламент. Индийский парламент.

– Это не парламент. Парламент – это Лок Сабха и Рахджа Сабха. Конгресс – это правящая партия.

– А, да. Точно. Конечно. Я так и думал.

– Значит ты знаешь и о дебатах по квотам для хариджанов?

– Честно говоря, нет.

– Но кто такие хариджаны, ты знаешь?

– Да.

– Кто?

– Это ... гм ... оппозиционная партия.

– О, Господи, это немыслимо. Хариджаны – это низший класс индийского общества. Неприкасаемые. Люди, которые вымыли каждую плитку пола, на которую ты ступал, и каждый унитаз, в который ты здесь гадил. Вот кто такие хариджаны – так их назвал Махатма Ганди. О нем ты, надеюсь, слышал?

– Уж как-нибудь, – сказал я с выразительным сарказмом.

– Кино, наверно, смотрел, – буркнул он про себя. – Ладно, забудь про это.

После этого он тряхнул головой, показывая, что сам тоже намерен забыть о моем существовании, и отвернулся в сторону. Некоторое время он, сморщив лоб и сложив губы в блуждающую улыбку, с интересом разглядывал болота.

Ужасно грубый мужик. Я решил, что не могу позволить так себя унижать.

– Послушайте, – сказал я, – вы профессиональный журналист. Ваша работа – разбираться во всем этом. А я просто путешествую. У меня каникулы. Я не обязан жертвовать своими каникулами. С меня хватит учебного года.

Он медленно обернулся и пробормотал, думая о чем-то своем:

– Ты не обязан жертвовать своими каникулами.

Что он хочет этим сказать? Нет, честное слово, в жизни не встречал таких невеж.

Через некоторое время он повторил эту фразу вновь, громче и со странным ударением:

– Ты не должен жертвовать своими каникулами.

– Вот именно. Я не должен жертвовать своими каникулами. А в чем дело?

– Ни в чем, – сказал он улыбаясь. – Это очень точно.

– Точно? Что значит точно?

– Университет жизни. Первый семестр – рискованные развлечения. Курсовая работа – поехать в третий мир и выжить. Не требуются: жертвы, интерес, интеллект, эмоции.

Невозможный человек.

– Послушайте. Вы ничего обо мне не знаете. Вы не знаете, почему я здесь. Вы не знаете, о чем я думаю. Вас совершенно не интересует, для чего я сюда приехал, и вы... вы... вы не имеете права судить о... обо мне и о моем характере. Я не прав?

Он кивнул, все еще улыбаясь.

– Ты абсолютно прав. Я ничего о тебе не знаю. Ничего вообще. И тем не менее, я оказываюсь тут и сужу о тебе и твоем характере на совершенно пустом месте. Это ужасно.

Взгляд у него был, как у инквизитора, но я не понимал, чего он добивается и очень старался не отвести глаза.

– Ты абсолютно прав. Ты мне совершенно безразличен, и тем не менее, я пришел, уселся рядом с тобой, теперь проведу некоторое время в твоем обществе, уйду и буду думать, что кое-что о тебе узнал. Просто потрясающе. Зачем я к тебе подошел? Если ты мне не интересен, зачем я отнимаю у тебя время?

– Да. Теперь я понял. Очень доходчиво. – Я отвернулся и попытался забыть о его существовании.

Люди бродили по насыпи, болтали и курили; никаких признаков того, что поезд когда-либо двинется. И несмотря на то, что журналист откровенно меня гнал, я не двигался с места. Я боялся опять остаться один.

– Надо написать статью, – сказал он.

– Что?

– Статью о тебе напишу.

– Обо мне? Что вы обо мне знаете?

– Кое-что знаю. Ну-ка, расскажи, что ты делаешь целыми днями?

– Что я делаю?

– Да. Как у тебя проходит самый обычный день?

– Вы что, издеваетесь?

– Нет, я серьезно.

Я с подозрением его рассматривал.

– Понимаете – я путешествую. Я рюкзачник.

– Да, но чем ты занимаешься целыми днями? Что ты делаешь, чтобы тебе не было скучно?

– Скучно? Здесь не бывает скучно.

– Но что ты делаешь? В каждом городе.

Весь его вид выражал неподдельный интерес.

– Ну, сначала приезжаешь. Ищешь отель. Некоторое время отдыхаешь. Несколько дней смотришь город. Ешь. Читаешь. Спишь. Разговариваешь с другими туристами. Думаешь, куда поедешь дальше, потом – знаете – это не так просто достать здесь билеты. Так что сначала к этому готовишься, потом идешь в атаку, полдня воюешь за билеты и на следующий день уезжаешь.

– Понятно. Самое важное и трудное дело в каждом городе – это достать билеты, чтобы попасть в другой город.

– Не правда. Я этого не говорил.

– Говорил.

– Послушайте, хватит. Можете издеваться сколько угодно, но я не собираюсь помогать вам сочинять ваши дерьмовые статейки. Ищите себе другого дурака.

– И не надо. У меня уже все готово.

– Что готово? Что вы собираетесь обо мне писать?

– Пожалуй... ну скажем, так: в наше время в Индию едут не хиппи в своих духовных исканиях, а молодые олухи – дешево и в меру рискованно провести каникулы. Главная мысль будет в том, что путешествие в Индию из акта неповиновения превратилось в форму конформизма, позволяющую амбициозной молодежи среднего класса подтвердить впоследствии в резюме свою способность к инициативе. Современные корпорации предпочитают иметь инициативных роботов, и посещение третьего мира стало тем идеальным горящим кольцом, сквозь которое не страшно прыгать. Вы цепляетесь друг за дружку так, словно вас под присмотром воспитателя вывезли на экскурсию в Эпингский лес[26]. Затем, покончив с таким грязным делом, как путешествие, можно спокойно возвращаться домой, и ваш работодатель будет уверен, что вы более чем готовы сунуть голову в его хомут. Пожалуй, это можно назвать современной формой ритуального обрезания – символ страдания, необходимый, чтобы войти впоследствии в элитное племя Британии. Ваши путешествия – это не расширение, а замаскированное сужение собственных горизонтов. У вас нет ни интереса к Индии, ни понимания проблем этой страны, ни желания посмотреть этим проблемам в лицо. Ваше отношение к Индии – это смесь высокомерия и предрассудков, что является на самом деле наследием викторианского колониализма. Ваше присутствие здесь оскорбительно для индийцев, я в этом убежден. Самое лучшее, что вы все могли бы сделать, это как можно быстрее уебывать обратно в свой Суррей.