А ты попробуй - Уильям Сатклифф

Это была банда австралийцев, очень веселая, но им всем было двадцать с лишним лет, с окружающими они вели себя, как настоящие мачо, и это настораживало. Всех, кто моложе, они считали сопляками, и не раз я ловил пренебрежительные ухмылки, стоило мне в их присутствии открыть рот – это действовало на нервы. Ничего интересного я им сообщить не мог – они путешествовали уже не первый месяц и побывали в таких переплетах, с которыми мои жалкие истории конкурировать были не в состоянии: однажды, например, вместе с контрабандистами, переправляющими героин, они искали дорогу в джунглях Таити; в другой раз – воевали с кухонными тараканами в индонезийской тюрьме; а в третий – взбирались на Эверест в шлепанцах без задников и гавайских рубашках.

Они не пережевывали бесконечно тот мусор, который так любят хиппи матушки Индии, они шли по Азии, как австралийцы – поглощая ящиками пиво и стебаясь над всем белым светом. Веселые были ребята, хоть и не очень мне нравились.

Впервые я пожалел, что мало ездил по миру. Никогда раньше я не завидовал старшим путешественникам, потому что большинство из них были обыкновенными неудачниками. В тридцать лет таскаться по Индии, явно запутавшись в собственной жизни – чему тут было завидовать. Так вышло, что большинство рюкзачников, которые мне встречались были или моего возраста, или из поколения несчастных бородатых отморозков. И только эта банда двадцатипяти-двадцатисемилетних мачо заставила меня поежиться. Что-то было в них такое, что вызывало во мне ревнивую зависть. Рядом с ними я чувствовал себя ребенком. Никогда, даже если разговор шел вообще ни о чем, я не мог отделаться от страха, что ляпну сейчас какую-нибудь наивную глупость.

Один хороший вечер в Гоа мне запомнился – это когда австралийцы чуть не подрались со швейцарским хиппи. Было уже поздно, и все обитатели курорта мирно пили в единственном работающем в это время баре, оформленном в стиле Джимми Хендрикса. Швейцарец крутился вокруг девчонки и, чтобы произвести на нее впечатление, орал во всю глотку историю о том, как он, рискуя жизнью, прорывался в Тибет и повернул назад только тогда, когда понял, что это невозможно.

Прервал его Гарт – самый здоровый из австралийцев; он похлопал швейцарца по плечу и сказал:

– Эй, ссыкун, приглуши-ка звук. Мы тут играем на бутылки, а ты мешаешь.

Австралийцы (и я тоже) весело заржали.

– В чем дело? – переспросил швейцарец.

– Да так, ерунда, но а) – ты пиздишь слишком громко, и б) – ты просто пиздишь.

– Это не пиздеж, мой друг. Я два месяца проторчал в голмудской тюрьме[28] из-за того, что пытался пролезть в Тибет. Это не пиздеж.

– Слушай, приятель, я не собираюсь с тобой базарить, но даже самый последний мудак с двумя извилинами в голове и тот знает, что дорога через Голмуд уже сто лет, как закрыта. Я был в Тибете три месяца назад, и добирался по южной дороге – через Кашгар[29].

– Что за хуйня! Я проверял, там еще больше полиции, чем в Голмуде.

– Весь Голмуд кормится туристами, которые делают вид, что рвутся в Тибет, а на самом деле бояться пошевелить жопой. Серьезные люди идут через Кашгар.

– Хуйня. Я очень хотел попасть в Тибет, но через полицию прорваться невозможно.

– Конечно, если сидеть в детском садике Голмуде и слушаться дядю-полицейского.

– Голмуд – не детский садик!

– Если ты всерьез хотел попасть в Тибет, надо было чуть-чуть пошевелиться и рискнуть жопой. Я добирался на грузовике: водила знал посты и каждый раз высаживал меня из машины. Я обходил полицию сзади, а потом он меня подбирал.

– Это невозможно. Это займет две недели. Там даже негде купить поесть.

– Черт подери, это и заняло две недели, мы с водилой жрали одну овсянку, но это возможно. Если, конечно, на самом деле хочешь попасть в Тибет.

– Пиздишь ты, австралиец. Всем известно, что Тибет для туристов закрыт.

– Официально.

– Пиздишь. Никто бы не дал тебе там жить.

– Я не говорю, что я там жил. Я сказал, что я туда добрался.

– В Лхасу[30]?

– Именно.

– Пиздеж.

– Не пиздеж, а правда, приятель, так что советую тебе заткнуться и сидеть тихо.

– Ты... ты... может, ты и в Бирме тоже был?

– Так вышло, что был. Перебрался через таиландскую границу. Две недели пробыл у партизан.

– Удивил. Я знаю кучу такого народа. Я сам месяц жил в Афганистане у моджахедов.

– Какой вы храбрый, мистер ссыкун. Вы настоящий герой.

– Ты что, издеваешься? Ты, австралийский идиот.

– Кто это, интересно, идиот? Не тот ли мудак, кто не смог даже пролезть в Тибет?

– Если ты думаешь, что кто-то поверит в твои сказки, то ты и есть идиот.

– А пошел-ка ты на хуй.

– Сам ты пошел на хуй!

– Нет, это ты пошел на хуй!

Так они поливали друг друга довольно долго, пока ссыкун не перешел на швейцарский немецкий – очень подходящий язык для поливания. Они уже готовы были замахать кулаками, когда один из австралийцев оттащил Гарта в сторону, сунул ему в руки бутылку и сказал, что надо добавить кислоты.

Через неделю полуодиночества и полускуки я познакомился на пляже с двумя английскими девушками; они учились в университете в Ньюкастле и проводили здесь каникулы. Первую звали Клер, она была страшновата, зато при взгляде на ее подружку Сэм у меня уплотнялись яйца. Она совершенно искренне не понимала, до чего сногосшибательно выглядит. С этими стриженными черными волосами, изящными ручками, чувственным ротиком и сверкающими зелеными глазками нужно быть или слепой или круглой дурой, чтобы не влюбляться в себя каждый раз, когда смотришься в зеркало. После надменных австралийцев для меня было колоссальным облегчением найти почти ровесниц, с которыми можно наконец нормально поговорить – просто поговорить, а не слушать байки про то, как кто-то где-то в невероятных условиях рисковал жизнью.

Выяснилось, что девушки уже две недели живут на соседнем курорте и скоро отправляются в Кералу. Я очень правдоподобно наплел, что тоже собираюсь именно туда. Не хотелось выглядеть бедным родственником и слишком уж открыто за них цепляться, но с другой стороны, мне страшно было даже подумать о том, чтобы опять ехать куда-то одному. Не высказывая особого энтузиазма, они все же согласились пойти завтра вместе за билетами. Мы не успели познакомиться слишком близко, поэтому я не стал гадать, о чем они там думали про себя, но был уверен, что со временем обязательно им понравлюсь.

От Гоа до Кералы путь неблизкий, и мы решили доехать на вечернем поезде до Бангалора, побыть немного там, а потом, когда созреем, двинуться дальше.

Поезд уходил от станции Маргао во второй половине дня и прибывал в Бангалор на следующий день к полудню. Мне было так хорошо от мысли, что я буду в вагоне под их надежным покровительством, что приходилось внимательно за собой следить, чтобы не выглядеть слишком уж счастливым. А то они подумают, что я мудак и неудачник, раз так радуюсь случайным попутчикам.

Я сидел в купе рядом с Сэм, Клер напротив нас дремала над книжкой. Поезд тащился, мы с Сэм не прекращали болтовню и примерно через час заговорили о семейных делах, после чего неизбежно следуют истории настоящих или придуманных душевных травм, без которых не обойтись, если хочешь выглядеть интересным человеком. Я в красках описывал ей, как больше всех на свете люблю своего брата, страдающего болезнью Дауна, и как тонко он отзывается на любые проявления чувств, гораздо тоньше, чем все, кого я знаю. Она рассказывала о своем парне (зануда), потом о родителях, и о том, что она не может избавиться от ощущения, будто их брак находится сейчас в критической фазе, и что в этом виновата мать, у которой, кажется, роман на стороне. Я кивал и время от времени одобрительно хмыкал – на более осмысленные комментарии я был неспособен, потому что слишком сильно ее хотел. Я имею в виду, что если уж ее мать занимается такими вещами, то...

Вскоре опустились сумерки, и вид из окон стал совершенно потрясающим. Бесконечные рисовые поля тянулись до самого горизонта, и мелкими точками казались среди них фигурки детей, волов и фермеров. Картину заливал мягкий предзакатный свет, стоял мирный ранний вечер, когда люди расходятся по домам после честно сделанной работы. Поезд, мерно постукивая колесами, проезжал деревню за деревней, вокруг прекрасной замысловатой мозаикой расстилались поля, а дети махали нам вслед ладошками.

У Сэм были с собой двойные наушники, и все время, пока садилось солнце, мы слушали “Нежные раскаты грома”. Я не слушал музыку с тех пор, как уехал из Англии, и теперь все вместе, эти пейзажи и этот альбом, растрогали меня до глубины души.

Если бы вы видели то, что видел я, вы бы поняли, что Индия создавалась под музыку “Пинк Флойд”. Именно так. Когда Бог складывал в мозаику эти рисовые поля, он наверняка слушал “Уютное оцепенение”.