Наследница Роксоланы - Эмине Хелваджи

Желтый камень терпения мигнул последний раз, скрываясь под темным платком.

«Гордецу простить не смогут волны, ветер и судьба», – прошептала Айше последние строки письма дяди. Что шахзаде Джихангир имел в виду?

И откуда гонец узнал о смерти господина, если выехал раньше черного вестника смерти?

Другой гонец привез им весть о смерти шахзаде днем спустя.

Людская молва? Но тогда она и до Амасьи долетела бы вместе с первым гонцом. А до появления второго все было тихо. Люди в основном обсуждали свои новости – благо, их здесь хватало, да и повышение генуэзскими купцами цен на зерно уже почти вытеснило сплетни о трагической доле шахзаде Мустафы и янычарском бунте, последовавшим за этим.

Люди любят свежие новости. Оплакивать мертвецов остается лишь близким и родне.

И все же, что дядя имел в виду?

Кинжал смирно лежал в ладони – холодный, тяжелый, чужой. Лишь янтарное навершие рукояти неожиданно оказалось теплым, словно прогретым ласковым утренним солнцем.

«Желтый камень, слезы моря», «чаша вечного терпенья»…

Что же знал дядя Джихангир, что он пытался донести до брата?

Айше думала было посоветоваться с Бал – в конце концов, лучшая подруга, почти сестра, – но мысль о том, кому изначально принадлежал этот клинок, остановила. Вспомнилось: «Мой отец немного Хызр».

Ладно. Она, Айше, сама разберется со всеми загадками. И гордецу, а точнее гордячке, подлой хохотунье, вообразившей себя клинком Иблиса, никто не поможет. Если будет нужно, то для отмщения Айше согласна стать волнами и ветром!

Согласна стать воплощением судьбы.

Айше покрепче сжала рукоять. Янтарь тускло блеснул.

Со сном у Айше стало совсем плохо.

Ждать смерти оказалось очень утомительно, к вечеру глаза начинали закрываться сами собой. Усталость брала свое еще до ужина. Она мало и без аппетита ела под скользящими взглядами служанок – в последнее время все избегали смотреть ей в глаза. Потом засыпала быстро, будто падала спиной вперед в темную теплую воду.

Волны смыкались над головой Айше, но ей тут же начинали сниться плохие сны: по бесконечным коридорам шли убийцы без лиц, неслышно открывали двери, становились над ней, разматывали шелковые удавки, доставали из ножен кинжалы. Она чувствовала их рядом, слышала, как они дышат, и просыпалась с бешено бьющимся сердцем, проспав всего час или полтора.

У постели никого не было, пуста была комната, звездный свет струился сквозь решетку. Айше хотелось встать, подойти к окну, посмотреть на звезды, найти взглядом светлую полоску Соломенной Дороги, которую арабы называют также Дарб Аль-Лаббана, Молочный Путь. И уйти по ней легкими шагами, уйти далеко в небо, туда, где нет ни страха, ни жестокости, ни потерь.

Но тяжелые веки падали, она снова засыпала и опять пробуждалась в ужасе и холодном поту, потому что кто-то стоял у постели.

Иногда, еще не проснувшись окончательно, она понимала, что тот, кто стоит над ней, не враг, не убийца, а кто-то из любимых, потерянных ею за последний год.

Отец смотрит на нее с ласковым прищуром, мама наклоняется и невесомо целует в лоб. Мехмед шепчет: «Я нашел под деревом птенца дрозда. Он уже оперился, но еще не летает, и лапка у него сломана. За ним нужно присмотреть, пока не поправится, – хочешь?» Айше хотела.

В такие ночи она плакала, но утром просыпалась заметно отдохнувшей. Тогда ей казалось, что надежда есть, что ее невозможное, несправедливое заточение может иметь и иной исход, кроме того, который все предполагали.

Сама ее юность нашептывала ей так – ведь только юные умеют надеяться, когда надежде нет места и быть не может. Хоть голова и сопоставляет, обдумывает и говорит «так будет», но сердце колотится и верит, верит вопреки всему, что будет не так, – не смерть, а ветер в лицо, и звезды, и свобода, и чья-то сильная рука, сжимающая твою ладонь.

Сердце верит, а горячая вера порой саму жизнь под себя подстраивает, создает обстоятельства, сглаживает невозможности и приводит тех, кто поможет, в ситуации, где помощь возможна.

Неширока река Ешиль-Ирмак, неглубока, несудоходна. С берега на берег стрелу добросит и мальчишка, а есть места, где, пожалуй, и девчонка с детским луком справится. Несет река свои зеленоватые воды в Черное море – мимо полей, лесов, деревень и городов. Стирают в ней белье, набирают для питья мутноватую, чуть сладкую воду, а кто побогаче – отводят выложенные камнем широкие желоба, по которым вода наполняет домашние бассейны – хаузы. У очень богатых, тех, кто живет в усадьбах еще византийских времен, это даже не желоба, а водоводы, закрытые трубы. Сейчас таких уже и не прокладывают.

Жаркое лето в Амасье, нет от жары облегчения приятнее, чем опуститься в прохладное водное блаженство прямо в собственном внутреннем дворе.

Ну а кто победнее, тот и прямо в речке искупается, лучше с лодки, где поглубже, а потом обратно залезет, отдуваясь. А потом сеть или удилище забросит. Если повезет, то и обед-ужин себе вытянет.

Сейчас осень. Но припекает сегодня совсем уж по-летнему. Даже странно: сперва шептались, что солнце столь огорчено смертью несравненного Мустафы, шахзаде и санджак-бея, что покрыло свой лик траурной чадрой, – а вот всю последнюю неделю оно вновь сияет, будто распаляясь предсвадебным пылом.

Стражнику, проходившему по стене, было жарко. Он завистливо глянул на двух подростков, рыбачивших с лодки в паре десятков локтей от дворцовой стены. Мальчишки переговаривались звонкими голосами, смеялись, вдруг один вскрикнул – упустил сеть, болван. Второй закричал на него: мол, чего зеваешь, ныряй за ней, может, еще достанешь. Парнишка плюхнулся в воду, исчез под поверхностью. Вынырнул, набрал воздуха, снова нырнул искать. Стражник покачал головой: ох, он бы своему за потерянную сеть всыпал, мало не покажется, – и пошел со стены в блаженную, манящую прохладой тень. Пусть мальчишки по дну шарят, от дна не убудет.

Поосторожнее бы все же. Ешиль-Ирмак река непростая, обманчиво спокойная, но с норовом, прячет под поверхностью и ледяные ключи, и опасные водовороты, и темные стремнины. Но, вздохнул стражник, своего ума другому не займешь, а судьбы все в руке Аллаха: и маленьких рыбаков, и его, потомственного дворцового чауша, и обреченной опальной принцессы, для охраны которой его и прислали из столицы.

– Пролезть в трубу можно. – Бек, отдуваясь, вынырнул у лодки. – Плечи пройдут – значит, и все тело протиснется.

В последний раз ныряя под дворцовую стену, он пробыл под водой так долго, что у Джанбал уже в голове начало мутиться от темного волнения. Она сперва пыталась отсчитывать мгновения, потом сбилась, еле дождалась, когда голова брата покажется над поверхностью.