Навои - Айбек

Навои медленно, величаво поднялся на возвышение — мимбар.[58] Все встали. Никто не произнес ни слова; все взоры были устремлены на поэта. Стоя на мимбаре, Навои обвел глазами толпу, охваченную мыслью, единой надеждой. Глубокие чувства волновали поэта. Держа указ в чуть заметно дрожавших руках, слегка повысив голос. Навои читал. Люди выражали теснившиеся в сердце чувства выкриками: «Справедливо!», «Дай-то бог!», «Проклятие злодеям!».

Содержание указа передавалось из уст в уста. Оно мгновенно стало известно в задних рядах и даже на крышах. Поэт, волнуясь, произнес краткую, глубоко прочувствованную речь. Когда он кончил, в воздух поднялись тысячи рук — шершавые мощные ладони дехкан, зеленые руки красильщиков, тонкие, костлявые пальцы ткачей. Молитвы и благословения огласили высокие своды мечети.

Люди с радостным облегчением выходили на улицу. Поэт остался в мечети побеседовать с гератскими учеными и мударрисами о положении студентов. Избегая всякого поклонения себе, Навои в одиночестве вернулся в диван. Здесь он составил длинный список чиновников, обижавших и притеснявших народ, решив наказать каждого сообразно его вине и проступкам. Весь Герат только и говорил о поэте. За неделю Навои завершил дела и возвратился в лагерь Хусейна Байкары.

После первого поражения Мирза Ядгар снова собрал большие силы и занял Астрабад. Теперь он направил взоры на Герат. Его отряды уже действовали в окрестностях города. Хусейн Байкара встревожился. Навои советовал как можно скорее возвращаться в Герат, чтобы собрать там новые силы и окончательно расправиться с мятежником. Хусейн Байкара поспешил с войском к столице.

События разворачивались с быстротой молнии.

Хусейн Байкара шел днем и ночью. В одном или двух переходах от столицы он остановился. Султан ожидал, что вельможи Герата, по обычаю, устроят ему торжественную встречу, но в столице, казалось, и не подозревали о его приближении. Герат был глух и холоден. В войске началось брожение. Люди, посланные, чтобы выяснить положение, вернулись в унынии. Они сообщили, что путь к столице закрыт и что беки, Начальники крепости, перешли на сторону Мирзы Ядгара. Волнение и растерянность в войске усилились. Навои вошел в шатер султана.

— Какое низкое предательство! — твердил Хусейн Байкара, горестно покачивая головой. — Вероломные неблагодарные люди закрыли ворота крепости перед своим султаном!

— Обманщик сам упадет в яму, которую вырыл для другого, — убежденно сказал Навои. — Не следует терять веры в себя. Конечно, дело крайне осложнилось, но, действуя решительно и уверенно, можно преодолеть любое затруднение. Надо только присматривать за войском. Постарайтесь не портить отношений с оставшимися при вас нукерами. Будьте всегда заодно с ними — горе правителю, который оторвался от войска.

— Как вы думаете, что нужно предпринять? — спросил Хусейн Байкара, задумчиво глядя на поэта.

— Сейчас необходимо уйти отсюда, — не колеблясь, ответил Навои. — В столице много верных людей. С их помощью вы будете знать обо всем. Когда наступит удобный момент, можно будет решительными действиями покончить с врагом.

Полузакрыв глаза, Хусейн Байкара молча думал. Он обтер платком лоб, покрытый холодным потом. Затем со вздохом поднялся и дрожащим голосом приказал бекам садиться на коней.

Не прерывая похода ни днем, ни ночью, Хусейн Байкара пришел в местность Уленг-и Сер-и-так.

И тут были получены сведения, что мятеж, поднятый Султаном Махмудом в окрестностях Балха, постепенно расширяется. Хусейн Байкара в своем собственном царстве оказался между двух огней. Встреча с врагом в открытом бою пугала султана. Не видя нигде надежного места, Хусейн, словно птица без гнезда, блуждал по стране. Из Уленг-и Сер-и-така он перешел в Дешт-и-Сакильман. Оттуда с отрядом воинов направился к Неретагу. Эту неприступную крепость он рассчитывал удержать в своих руках. Однако вскоре выяснилось, что и на нее нельзя рассчитывать. Наконец султан Хусейн остановился в Меймене.

Глава шестая

Сторонники Мирзы Ядгара вели свои дела очень ловко. Тетка Мирзы Ядгара, влиятельная Пайенде Султан-бегам, по совету эмира Ферид-ад-дина Барласа и других беков, переехала из своего загородного жилища в Герат. Подкупив видных людей столицы — беков и чиновников, — она объявила своего племянника государем Хорасана. На крепостных валах играла торжественная музыка. Султан-бегим даже приказала упоминать имя Мирзы Ядгара как правителя Хорасана в мечетях во время молитвы — хутбы.[59] Мирза Ядгар, находившийся в области Туса, стремительно двинулся в Герат.

Народ, не видавший от государей добра и привыкший к частой смене правителей, относился к этим событиям равнодушно. Что же касается вельмож и знатных граждан Герата, то они благосклонно взирали на молодого государя и с нетерпением ожидали его прибытия, рассчитывая на новые назначения и наделы землей. Наконец, разодевшись в шелка и бархат, они выехали на породистых конях встречать Мирзу Ядгара. Поклонившись девять раз, вельможи облобызали стремя молодого царевича. После торжественной молитвы дождавшись благоприятного часа, указанного звездочетами, новый государь въехал в Герат и остановился в Баг-и-Загане.

Мирза Ядгар ничего не понимал в управлении государством да и не стремился чему-либо научиться. Беспечный царевич не задумывался над тем, где теперь его враг Хусейн Байкара и что он собирается делать, Баг-н-Заган наполнился красивыми девушками, пиршества и попойки не прекращались.

Пайенде-Султан-бегим заправляла делами государства. Энергично действуя в пользу племянника, она, разумеется, старалась поднять свой престиж и как будто достигла цели. Её считали разумной, деловой женщиной; Ала-ад-дин Мешхеди и некоторые другие поэты писали в ее честь касыды. Однако Пайенде-Султан-бегим не в силах, была сломить гордость и своеволие туркменских военачальников. Царице приходилось с ними ладить. Ведь военная сила была в их руках. Они возвели Мирзу Ядгара на вершину власти, они же должны были защищать его от соперников. Туркменские военачальники злоупотребляли своим положением. В Герате и в окрестностях города усиливались бесчинства. Народ подвергался насилиям и притеснениям.

В эти тревожные дни Султанмурад почти не выходил на улицу. За высокими каменными стенами медресе, словно в неприступной крепости, проводил он дни и ночи за чтением в своей тесной, полутемной худжре Иногда Зейн-ад-дин приносил ему свежие новости. Слушая его, молодой ученый проклинал бунтовщиков нарушивших спокойствие в стране.

Однажды вечером, через два дня после торжественного въезда Мирзы Ядгара в столицу, Султанмурад печально сидел один у мерцающей свечи. Голоса людей, гулко разносившиеся под высокими сводами мед ресе, затихли, всюду царило безмолвие. Студенты ушли на торжественный праздник в честь молодого царевича.

В комнату ощупью пробираясь в темноте, вошел Ала-ад-дин Мешхеди. Он, предложил Султанмураду пойти с ним к Туганбеку. Султанмурад извинился — он не может оторваться от работы.

— Я видел в нашем городе людей, которые так много читали, что сошли с ума, — недовольно сказал Ала-ад-дин. — Лишиться ума, желая развить ум, — хуже беды нет. Пойдем, проводи меня.

— Книги — мое утешение, — грустно ответил Султанмурад. — Не будь их, я бы, наверное, помешался от всего того, что делается в стране.

— Горевать не к чему. Жизнь — это старый хамелеон. Пользуйся минутой, старайся провести день повеселей. Туганбек, наверное, развлечет нас. В последнее время его звезда взошла высоко.

— Как так? — заинтересовался Султанмурад.

— А ты не знаешь? Туганбек — один из героев времени Мирзы Ядгара, — с гордостью ответил Ала ад-дин Мешхеди.

Султанмурад пожелал узнать подробности последнях событий. Не сомневаясь, что Навои на стороне Хусейна Байкары, он особенно интересовался положением дел султана. Он решил поговорить с Туганбеком и раздобыть у него кое-какие сведения. К удивлению Ала-ад-дина Мешхеди, он неожиданно поднялся с места.

— Идем, только ненадолго.

На улицах было темно и пусто. Несмотря на ранний вечер, прохожие попадались лишь изредка. Только конные нукеры, как мрачный вихрь, ежеминутно пролетали мимо.

Ала-ад-дин Мешхеди то и дело спотыкался, так что Султанмураду приходилось идти очень медленно. У ворот дома Маджд-ад-дина их встретил старый Нурбобо. Он сказал, что Туганбек не возвращался домой со вчерашнего дня. Султанмурад повернулся, чтобы уйти, но Ала-ад-дин Мешхеди схватил его за руку:

— Отдохнем немного, — может быть Туганбек и подойдет, — сказал он и приказал рабу отпереть комнату для гостей.

Нурбобо отпер дверь, зажег свечу и ввел молодых людей в дом. Они распахнули окна. В душное помещение ворвалась свежесть вечера. Султанмурад хмурился, жалея, что пришел. Ала-ад-дин Мешхеди заговорил о поэзии. Он пытался опровергнуть мнение Навои о богатстве и красоте тюркского языка. Это все больше раздражало Султанмурада. Чтобы заткнуть рот болтуну, ему пришлось заговорить самому. Он очень легко доказал, что девять десятых современных поэтов Герата, пишущих по-персидски, — жалкие рифмоплеты, а остальные — слабые подражатели великих древних стихотворцев. Ала-ад-дин Мешхеди, по обыкновению, произнес несколько ядовитых слов, потом закрыл глаза и умолк. Когда Нурбобо разостлал дастархан и принес фрукты, поэт немного оживился. Непрерывно щелкая миндаль и фисташки, он усердно расхваливал природу и воздух Бадгиса.[60] Дастархан убрали, и Султанмурад предложил Ала-ад-дину уйти. Вдруг у ворот послышался топот коней. Обрадованный Ала-ад-дин снова усадил Султанмурада. В комнату вошел Туганбек. Глаза его пьяно поблескивали. Увидев гостей, он обрадовался и тотчас же приказал Нурбобо подать кушанья и напитки. Наполнив чаши до краев, он протянул их гостям. Ала-ад-дин Мешхеди опьянел от первой же чаши и принялся бессвязно болтать. После второй он порылся в кармане и, вынув длинную касыду в честь Пайенде-Султан-бегим, начал читать ее вслух. Он поручил Туганбеку передать «Сокровищу эпохи»— так прозвали эту женщину—посвященное ей произведение.