Навои - Айбек

— Разрешите мне!

Ни один бек, ни один воин не ожидали этого от Навои. Многие опустили от стыда голову. Но теперь было уже поздно доказывать свою храбрость.

Хусейн Байкара посмотрел на воинов, стоявших вокруг с мрачным видом, и после некоторого колебания кивнул поэту в знак согласия. Навои (он первый раз в своей жизни вынул меч из ножен) смело двинулся к холму. Кто-то зажег пучок свечей и высоко поднял, их над головой. Все глаза были прикованы к поэту, который медленно поднимался на холм. Когда фигура Навои почти скрылась от взоров, нукер Баба-Али, обнажив меч, последовал за ним. Тотчас же десятки джигитов быстро взбежали на холм по дороге, выбранной поэтом.

Опираясь на меч, как на посох, Навои спустился с пологого холма. Навстречу ему бежали несколько вооруженных нукеров. Один из них грозно закричал: — Кто идет?

Остальные подняли мечи, готовясь к нападению. Навои, не поднимая меча, но готовый отразить удар, остановился и повелительно произнес:

— Мечи в ножны! Сдавайтесь немедленно!

Другой нукер подошел ближе и, вытянув шею, пристально вглядывался в Навои.

— Кто вы такой? Чего ради нам сдаваться? — спросил он.

— Я — Алишер Навои, — спокойно произнес поэт и, резко повернувшись, направился ко дворцу.

Ошеломленные нукеры не пытались остановить его. Нащупывая дорогу в темной передней, Навои дошел до двери; тут его нагнал Баба-Али и другие войны. Бесшумно отворив дверь, они вошли один за другим.

Посреди большой комнаты, на мягких коврах под бархатными одеялами, лежали в разных позах четыре человека. Под самым окошком, на белом тюфяке, тихо спала молодая женщина с распущенными волосами. Навои, наклонившись над спящими, негромко сказал:

— Возьмите вот этого.

Под ногами Баба-Али захрустели осколки чаш и кувшинов. Схватив царевича за руки, он потянул его и заставил встать. Двое нукеров, которые спали вскочили. В комнате поднялось смятение и шум. Молодая женщина с криком «Ах!» вскочила на ноги и выпрыгнула в окно Мирза Ядгар извивался в железных руках Баба-Али и, задыхаясь, бормотал какую-то бессмыслицу. Комната и передняя наполнились воинами. Навои, приказав увести Мирзу Ядгара, насмешливо произнес ему вслед:

Коль пьяница на троне — в том царстве все не такВнутри везде разруха, снаружи всюду враг.

Джигиты спустились с холма, волоча за собой Мирзу Ядгара. Когда юношу в царственных одеждах, еще не протрезвившегося после вчерашней попойки, бросили у ног коня Хусейна Байкары, он долго бессмысленно водил по сторонам мутными глазами. Сообразив, наконец, что с ним случилось, он с трудом поднялся и, дрожа от страха, уставился на своего врага. Хусейн Байкара бросил пленнику несколько гневных слов и движением руки приказал нукерам увести его.

Герат проснулся от звуков карнаев и сурнаев. Мирзе Ядгару отрубили голову. Его приверженцы, дрожа за свою жизнь, попрятались в свои норы.

Глава восьмая

Туганбек, мрачный и угрюмый, сидел в своей хорошо обставленной комнате, не смея показаться на улицу. Гордость не позволяла ему пойти к хозяину, возвратившемуся вместе с государем, признаться в измене и покаяться. Мог ли он думать, что яркое солнце Мирзы Ядгара так быстро померкнет! Он ругал «глупую размалеванную, кокетку Пайенде-Султан-бегим, проклинал, туркменских беков, которые проглядели наступление Хусейна Байкары. Его план заключался в том, чтобы в одну прекрасную ночь отрубить головы туркменским начальникам и, запугав Мирзу Ядгара, назначить себя главным везиром. Теперь он горько сожалел, что не убежал из Герата в разгар смуты и беспорядка, и строил всевозможные планы бегства в дальние края. Но сердце его не могло оторваться от гератской жизни, и в каждом своем проекте, он находил какой-нибудь недостаток или затруднение.

Почувствовав, что — задыхается в своей просторной комнате, Туганбек резко распахнул створки окна. В конату полился желтый шелк солнечного света, Туганбек шумно плюнул в окно и поднялся. В это время дверь приотворилась и показалась белая борода и кроткое, как всегда, унылое лицо Нурбобо. Туганбек вопросительно взглянул на него. Старик доложил, что хозяин зовет Туганбека, и скрылся. Некоторое время Туганбек мрачно размышлял, потом нехотя поднялся и развалистой походкой вышел.

Маджд-ад-дин принял его в комнате для гостей — михманхане. Туганбек почтительно пожал руку хозяина и сел поодаль. Маджд-ад-дин начал выговаривать ему за его дурные поступки. Туганбек, пристально глядя в одну точку, угрюмо молчал. Наконец хозяин, досадливо щелкнув тонкими пальцами, умолк. Туганбек медленно сказал:

— Я не сделал ничего такого, о чем бы стоило говорить. Жители Герата — мастера преувеличивать.

— Хорошо. Ну, а как вы ускользнете от Алишера Навои? Народ на вас жаловался. Кое-кто сообщил мне об этом.

— Я от чистого сердца усердно служил вам. Такая уж у меня привычка, — не люблю делать что-нибудь наполовину. Тем, кто без разговоров отдавал деньги, я, бог свидетель, и слова не сказал. Ну, а если слова не действовали тут уж я пускал в ход плетку. Вы сами знаете, что, когда имеешь дело с народом, без плетки не обойтись. Но пусть ваше сердце будет спокойно, господин, ваше имя осталось незапятнанным. Я работал, как доверенный Абу-з-Зия. Ваш Навои прислушивался ко всем сплетням и поднял здесь большую кутерьму. Ойой! Хоть называют его поэтом, тут он крепко действовал и натворил дел… Дивлюсь я на этого человека! Но я ему не поддамся. Завернусь в свою старую шубу и буду день и ночь сидеть в кабаке. Пусть-ка попробуют найти Туганбека!

Высокая оценка, данная поэту, не понравилась самолюбивому Маджд-ад-дину. Отвернувшись, он недовольно пробормотал:

— Навои хотел поднять себя в глазах народа. Это политика, смысл которой должен быть вам понятен.

— Вы хотите сказать, что за любовью к народу, кроется что другое. Да, уж это неспроста, — ответил Туганбек, лукаво взглянув на своего хозяина.

— Туганбек, если хотите стать большим человеком, будьте осторожны, следите за каждым своим шагом, — миролюбиво сказал Маджд-ад-дин. — Для меня расстаться с таким молодцом и богатырем, как вы, — большое огорчение. Держитесь за полы моего халата, и я вас переведу даже через Сырат.[62] Теперь ненадолго, месяца на два, поезжайте куда-нибудь в глубь страны. Пусть забудутся последние события. В разговорах придерживайте язык за зубами. Вот и все.

Туганбек поблагодарил. Но его мрачное настроение не рассеялось. Ведь Маджд-ад-дин говорил только о неправильном сборе налога. Эта вина, по сравнению с другими его провинностями, казалась Туганбеку не столь значительной. За такие грехи можно отделаться штрафом, и только. А вот участие в мятеже Мирзы Ядгара — другое дело. За несколько дней блеска Туганбек может поплатиться головой или многие годы будет гнить, как слепая мышь, в грязной тюремной яме. В этом проступке Туганбек не решался признаться Маджд-ад-дину. «Этот человек — верный раб Хусейна Байкары, — думал он. — Чтобы доказать свою преданность, он меня арестует и предаст палачам или, в лучшем случае, выбросит на улицу. Он скажет: «Сумеешь — доплывешь по морю опасности до берега спасения, не сумеешь — пойдешь ко дну».

В эту минуту Туганбек мечтал об одном: вскочить на коня, махнуть плеткой и бежать, куда угодно, — в Ирак, в Азербайджан, в далекие Кипчакские степи или в Китай. Некоторое время он сидел молча, надеясь, что Маджд-ад-дин сам заговорит о мятеже. Но хозяин принялся расспрашивать его о налогах. Туганбек не торопясь рассказал, сколько поступило денег, сколько, в каком тумане осталось недоимок, и добавил, что взысканные деньги он, согласно приказу Маджд-ад-дина, вручил Абу-з-Зия.

— Прекрасно! — воскликнул Маджд-ад-дин, потирая руки. — Будь у меня семь таких молодцов, как вы, я бы завоевал все семь поясов[63] земли. Захочет аллах — мы с вами совершим еще немало славных дел, Глаза Туганбека заблестели.

— Господин, — сказал он, лукаво прищурившись, — ваш невежественный раб совершил один проступок, но язык не поворачивается сказать о нем.

— Без ночи нет дня, без пятна нет тюльпана. В чем же дело?

— Среди людей, — заговорил Туганбек, понизив голос, — распространились слухи, будто султан Хусейн, лишившись войск, бежал с горсткой молодцов в Хиндустан, чтобы не попасть в руки неприятеля. Все его эмиры и беки будто бы присягнули Мирзе Ядгару. Я, простодушный, поверил этим россказням и поступил на службу к Мирзе Ядгару. Пять-десять дней мы скакали на конях и орали во все горло. В конце концов оказалось, что это враки…

Туганбек исподлобья взглянул на Маджд-ад-дина. В глазах хозяина он заметил не гнев, а большое беспокойство.

— Джигит, может ли быть что-нибудь позорнее этого! — сурово оказал Маджд-ад-дин.

— Господин, поверьте, бог свидетель, я ни на минуту не забывал о вас. У меня были свои расчеты. Но что поделаешь, не повезло.