Классно быть Богом (Good to Be God) - Тибор Фишер

– Существует лишь два типа дилеров, – разъяснил мне Сиксто. – Есть неудачливые. Жизнь у них сложная, но интересная. Они стреляют. В них тоже стреляют. Их ловит полиция. Их же подруги на них и доносят. Их показывают по телевизору. В тюрьме они делают всякие странные вещи для суровых больших мужиков. На протяжении долгих лет. Если они доживают до окончания срока, то пишут веселые, занимательные мемуары. Это которые неудачливые. А есть еще и удачливые. Жизнь удачливых дилеров не увлекательна и скучна. В ней

еще меньше волнующих событий, чем в жизни разносчика пиццы или почтальона. Почтальона хотя бы кусают собаки, а разносчика пиццы насилуют скучающие домохозяйки. И не только домохозяйки.

Сиксто взял меня в дело, но это не значит, что он сразу выложил мне все секреты.

Я вообще ничего не знаю.

Я не знаю, на кого он работает. Не знаю, откуда он достает порошок. Моя работа проста: забрать у Сиксто пакеты с товаром, передать их нужным людям и принести Сиксто деньги. Часто бывает, что никаких денег мне не дают. На самом деле Сиксто поручил мне самую скучную часть работы. Да, он многим рискует, но, как он сам мне признался, он сейчас учится на психотерапевта, и у него просто нет времени мотаться по городу и развозить препарат.

И в общем он прав. Это похоже на то, как если бы я возвращал книжки в библиотеку. Сиксто ведет дела только со старыми, проверенными знакомыми и отпускает товар только оптом. Каждая партия – размером с кирпич. Вот как сейчас.

– Это клуб, – объясняет мне Сиксто. – Он не то чтобы закрытый, но очень модный. Настолько модный, что они не нуждаются в рекламе. Но если сумеешь найти, где вход, тебя, может быть, пустят.

Найти, где вход, было непросто. Потому что на двери не было не то что названия клуба, а даже номера дома.

Вхожу в большой танцевальный зал с баром в дальнем конце. Наверное, это все-таки клуб. Либо клуб, либо цирк.

За барной стойкой стоит человек. Надо думать, бармен. Вдобавок к многочисленным татуировкам, бармен являет собой образец экстремального пирсинга: лицо сплошь утыкано шипами в виде металлических сталактитов и сталагмитов. Но все это мы уже видели. Он побрит налысо. В кожу на голове как-то вставлены тонкие резиновые полоски ярко-синего цвета. В целом это похоже на парик из синих дредов, только сделанный очень небрежно. Как будто он вырезал эти ленточки собственноручно, но потом ему это наскучило, и он доделывал их кое-как, лишь бы поскорее закончить. Одни полоски – чуть толще волоса, другие – толщиной с палец. Одни – короткие, другие – длинные.

Может быть, при других обстоятельствах это смотрелось бы как концептуальная модная прическа, но только не в сочетании с лицом двадцатилетнего задрота в россыпи юношеских угрей. Рядом со стойкой располагается диджейская будка, и за пультом сидит обезьяна. Очень маленькая обезьяна, но с большим пистолетом.

Похоже, это настоящий дерринджер, и обезьяна носит его в усыпанной блестками кобуре. Кстати сказать, зверюга мастерски меняет диски. Сразу видно, что у нее большой опыт и набитая рука. Двое здоровенных парней у стойки смотрят на обезьяну неприязненно и напряженно – совсем не так, как люди обычно смотрят на обезьяну за пультом диджея, что, по идее, должно быть забавно и служить неплохим развлечением для публики.

– А у нее есть разрешение на ношение огнестрельного оружия? – спрашиваю я, улыбаясь.

– Это, бля, обезьяна. За каким хером ей разрешение? – отвечает бармен таким тоном, которому явно не учат на курсах барменов. – А ты вообще кто такой?

– Я вообще-то к Бертранду.

– А он что, тебя ждет?

Я изо всех сил борюсь с искушением съязвить, а то и вовсе дать ему в рыло. Когда постишься, твой дух воспаряет, подобно канюку, но сам ты становишься нервным и раздражительным. С одним барменом я бы справился, как нечего делать, но эти двое громил у стойки… для меня они явно великоваты. Тем более что тому, кто стремится к святости, не пристало размахивать кулаками. Но я объясню, что меня так взбесило. Когда я работал торговым агентом, мне приходилось постоянно встречаться с людьми. И сколько я себя помню, я всегда договаривался о встрече. И это правильно. Если ты хочешь, чтобы человек сделал тебе одолжение, нужно произвести на него самое благоприятное впечатление, и поэтому не стоит являться без предупреждения. И вот что странно: среди наших клиентов попадалось немало придурков с явно завышенным самомнением, но хуже всего были их секретарши.

Но сейчас не Бертранд делал мне одолжение. Сейчас я делал ему одолжение. У меня с собой столько всего интересного, что этого хватит, чтобы у всего клуба на несколько дней онемели десны.

– Да, он меня ждет, – говорю я, улыбаясь.

Всегда улыбайся.

Кабинет Бертранда располагается на втором этаже. Когда я вхожу, Бертранд разговаривает по телефону, и поскольку он там один, я вынимаю из сумки “кирпич” и показываю ему. Он машет мне, чтобы я заходил.

– Это очень простой вопрос, – говорит он в телефон. – Очень-очень простой вопрос. Что им мешало спросить у меня?

Вот что им мешало спросить? Почему они не спросили меня? Почему? Неужели так сложно – спросить?! Они задают мне вопрос, я им отвечаю. Ведь это не сложно? Правда, не сложно?

И почему же они не спросили меня?

Я стою у окна и смотрю на Майами. Вижу свет, вижу крыши домов. Я люблю этот город. Я смотрю на него уже десять минут, пока Бертранд продолжает орать в телефонную трубку, и хотя мне действительно нравится этот город, мне приходится усиленно делать вид, что мне просто страсть как интересно смотреть на Майами, и что меня вовсе не напрягает стоять и ждать.

– Ладно, согласен. “Опиумный рай”, он большой. То есть, для нас с тобой – да, большой, но объективно он все-таки не самый большой. Просто он кажется больше из-за планировки. Но если взять “Минт”, то по площади он больше, чем “Опиумный рай”. Он не смотрится больше, но он действительно больше. Нет… нет, нет. Я не говорю, что “Минт” намного больше. Но все-таки больше. Нет, нет, нет. Ладно, возьмем, например, “Кробар”. По размерам он точно такой же, как “Опиумный сад”. Да, точно такой же. Если считать все лестницы…

Жестами я показываю Бертранду, что мне бы хотелось скорее отдать ему этот кирпич и идти по своим делам. Но Бертранд машет рукой, мол, подожди.

Я вновь оборачиваюсь к окну и старательно делаю вид, что любуюсь городскими красотами и совсем не киплю от злости. Вспоминаю своего старого шефа, Бамфорда, и только теперь, по прошествии трех лет, понимаю, зачем Лоудер спрашивал номер его телефона.

Смысл некоторых событий и разговоров доходит до меня лишь спустя год, три года, пять лет, десять лет, двадцать лет. Я не знаю, почему так происходит, но ответ неожиданно возникает сам собой.

Бамфорд был человеком серьезным и деловым. Лишенным всяческих сантиментов. Когда его жена сошла с ума – не просто сделалась чуточку странной, а по-настоящему лишилась рассудка, безнадежно и необратимо, – он взял на работе отгул на неделю (и оформил его за счет отпуска). Всего на неделю. Определил жену в клинику, детей – в интернат, и не сказал никому ни слова. Я всегда восхищался людьми, которые умеют справляться с ударами судьбы и не жалуются на жизнь, потому что я сам этого не умею.

Если Бамфорд называл тебя обалдуем, это считалось высшей похвалой. Скажем, в таком вот контексте: “Так ты, обалдуй, все-таки смог заключить эту сделку? Подумать только!”. Так Бамфорд разговаривал с теми, кто ему нравились. А с теми, кто ему не нравились, не разговаривал вовсе. Да, он был родом из Йоркшира. С другой стороны, если он был неправ, ты мог просто послать его куда подальше. Он был из породы начальников, которые практически вымерли уже тогда. Бамфорда у нас любили. Он был таким, каким, по нашему разумению, должен быть Господь Бог: суровым, но справедливым.

Когда Бамфорд выходил на пенсию, прощальный банкет в его честь, пожалуй, впервые заставил меня усомниться в том, что механизмы Вселенной работают без перебоев. Что происходит, когда человек выходит на пенсию, проработав в компании тридцать лет и, в сущности, эту компанию создав? Сослуживцы устраивают для него банкет и дарят прощальный подарок. Банкет прошел безупречно. Все сотрудники компании явились в полном составе. Коллеги, которые не выносили друг друга на дух, общались, как лучшие друзья. Еда была выше всяких похвал. Бамфорду подарили дорогой “пылесборник” для украшения каминной полки. Лоудер, наш новый шеф, пожал Бамфорду руку и сказал: “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе”.

Обычно, когда человек говорит: “Мы обязательно созвонимся и пообедаем вместе” или “Мы обязательно созвонимся и сходим куда-нибудь выпить”, – это означает прямо противоположное. С точностью до наоборот. Если ты хочешь с кем-нибудь пообедать или душевно посидеть в баре, почему не договориться о встрече сразу? Зачем откладывать на потом? Это практически то же самое, как привычка некоторых индивидуумов обращаться к тебе “мой друг”. Причем, все эти персонажи, которые называют тебя “мой друг”, они тебе не друзья. Это люди, которые тебя грабят и убивают или как раз собираются убить и ограбить. “Друг мой, тебе не о чем беспокоиться”. Когда вы слышите эту фразу, надо сразу срываться и бежать со всех ног.