Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало - Лилия Кузнецова

Фёдор (Фридрих-Йозеф) Кольб

Одним из лучших петербургских мастеров первой четверти XIX века по праву считался и Фридрих-Йозеф Кольб, прибывший в Северную Пальмиру в 1793 году из епископства Вюрцбург в Баварии. После сравнительно недолгих лет ученичества у известного золотых дел мастера Кристофа-Фридриха фон Мерца талантливый юноша получил в 1798 году статус подмастерья, а в мае 1806 года сам стал мастером иностранного цеха. Коллеги по ремеслу дважды, в 1822 и 1824 годах, выбирали своего достойного собрата помощником цехового старосты. У него, соединявшего опыт золотых и серебряных дел мастера со знанием тонкостей профессии ювелира, всегда было множество учеников.

Те же 1820-е годы оказались для Кольба, теперь чаще именуемого на русский лад «Фёдором», особенно успешными. Он настолько быстро работал, что по три раза в год представлял в Пробирную Палатку для клеймения всевозможные ковши, лоханки, шандалы, перечницы, ложки, щипцы и прочее, необходимое для сервировки стола, а одновременно прекрасно справлялся с многочисленными заказами от Придворной Конторы. Работы мастера столь хороши, что в 1825 году ему доверили сделать чайный сервиз, преподнесенный вместе с великолепной коляской самим Николаем I своему шурину, принцу Вильгельму Оранскому, гостившему с супругой, великой княгиней Анной Павловной, у августейших русских родственников.

В том же году серебряных дел мастер Кольб сменил при Дворе не только бронзовых дел мастера Диннера, но и два года проработавшего там (и даже пожертвовавшего ради этого купеческими выборами) мастера-серебряника Якова Петрова, а затем заключил контракт с обязательством «делать, поправлять и очищать серебряные вещи для Высочайшего Двора».

Фёдор Кольб хорошо был известен не только в Петербурге. Слава отличного серебряника докатилась даже до таганрогских обывателей. В 1817 году в далеком городишке ждали визита самого государя, а поэтому члены местного Греческого общества решили сделать императору Александру I подарок, напоминавший бы монарху об увиденных достопримечательностях благословенного края. В античные времена здесь жили древние греки, поклонявшиеся всемогущим богам-олимпийцам. Потому-то на серебряном блюде, на коем августейшему визитеру преподнесли традиционные хлеб-соль, высочайшее «вензелевое имя» окружали колесницы Зевса, Афины, Посейдона и Деметры. Между ними Кольб, тщательно проработав мельчайшие детали, запечатлел роскошные виды окрестностей. Правда, в православном соборе теперь молитвы о процветании Таганрога, застроенного рядами одноэтажных домишек, возносились жителями Христу. Но когда-то город хранила богиня мудрости, о плодородных нивах заботилась покровительница земледелия и таинственных Элевсинских мистерий, а бурным морем управлял хозяин подводного царства, подчас немилосердно колебавший сушу. Вероятно, не без улыбки самодержец прочитал велеречивую надпись на блюде: «Вашему Императорскому Величеству счастие имеем всеподданнейше поднести. Таганрогское Греческое общество тысяща осьмисот седьмагонадесять года». (См. цвет. илл. 8.) Разве мог тогда и помыслить глава Священного союза монархов Европы, что через какие-то восемь лет он, сопровождаемый супругой и небольшой свитой, вернется в этот маленький городок, чтобы отсюда под предлогом приключившейся скоропостижной смертельной болезни, тайно скрыться в небытие.

Фёдор Кольб много работал и по заказам вельмож. Для князя Юсупова он исполнил роскошный дежене (как тогда называли сервиз для завтрака), заботливо вписанный в 1827 году в скрупулезно ведущийся «Регистр серебру, фарфору» и прочим вещам «в буфете его сиятельства»[99].

Павел (Пауль-Магнус) Теннер и скандал в достопочтенном столичном цехе

В правление Александра I взошла звезда ювелира и серебряных дел мастера Пауля-Магнуса Теннера. Уроженец Дерпта, он в 1803 году приехал из тогдашней Лифляндской губернии в столичный Петербург и сразу был принят в мастера иностранного цеха. Но работал Теннер, чье имя вскоре переиначили в Павла, всего полтора десятилетия, ибо смерть унесла мастера в 1819 году. Однако семейное дело продолжала оставшаяся скорбной вдовицей достойная супруга Анна-Рената Теннер, бывшая родом из Данцига, а потом подросший сын.

В 1808 году Пауль-Магнус Теннер добился положения придворного серебряных дел мастера. Но досталось вожделенное место не так-то просто. Пришлось очень много работать, выполняя бесчисленные заказы Придворной Конторы. Времени катастрофически не хватало, а отсрочки не давали. Чтобы как-то выйти из положения, Теннер решил воспользоваться изделиями других петербургских искусников. И все бы хорошо, но он ставил свое клеймо на чужие творения, даже не спрашивая на то согласия их авторов, да и вообще не ставя о своих проделках в известность ничего не подозревающих трудяг. Так он поступил и с работами собрата по цеху, серебряных дел мастера Иоганна-Кристиана Прагста, прибывшего с рижским паспортом из Швеции в 1791 году. На беду Прагст, будучи весьма честолюбивым, тоже мечтал о придворных заказах. И когда он узнал о мошенничестве Теннера, которого считал каким-то новичком-выскочкой, то не выдержал нанесенной обиды и подал жалобу в цех. Собравшиеся на обсуждение неприятного происшествия полноправные члены сего корпоративного сообщества, чтобы не выносить сор из избы, еле-еле смогли примирить противников, наложив на виновника немалый штраф в 10 рублей, каковые и были внесены в общую кассу.

Отстоявшего свою честь Иоганна-Кристиана Прагста, чьи творения, как выяснилось, не уступали работам обидчика, теперь тоже стали приглашать к исполнению заказов от Придворной Конторы. Его фамилия упоминалась в документах до 1829 года. Мастер щедро делился своим опытом с учениками, не говоря уже о сыновьях Иваре-Кристиане, Даниэле-Фридрихе и Густаве-Николаусе. Еще один отпрыск Иоганна-Кристиана Прагста, Иоахим (которого также именовали Екимом, а иногда и Ефимом), получив статус серебряных дел мастера в 1824 году, изготовлял разнообразные корзинки, молочники, стаканы и тому подобные вещи.

Самой известной работой Павла Теннера стал сделанный к освящению построенного Андреем Никифоровичем Воронихиным храма и приковывающий взгляды всех приходивших в Казанский собор оклад считающейся чудотворной иконы Казанской Богоматери, почитаемой покровительницей царской фамилии и небесной заступницей России. Золотую чеканную ризу, в которой только благородного металла было «весом около 10 фунтов», усыпали очень крупные самоцветы, и на ней числилось «алмазов 96 каратов, бриллиантов 190 каратов больших и мелких, рубинов 50 каратов, изумрудов 120 каратов и, затем, множество жемчугов, принесенных в дар императрицами Мариею Фёдоровною и Елизаветою Алексеевною». Особенно хороши были венчики нимбов.

Много басен ходило о стоимости этого оклада: назывались цифры в 400 тысяч рублей ассигнациями и даже в 1,8 миллиона рублей, но сам Теннер говорил только о 300 тысячах рублей. Драгоценный дар, вызвавший много разговоров в столице, поражал не только жителей Петербурга и россиян, но и заезжих иностранцев. Один из них писал: «Не знаешь, чему больше удивляться: высокой ли стоимости драгоценных камней или необычайно тонкому и благородному вкусу художника, который их оправил – г-на Теннера, немца, которого высоко ценит весь Петербург и даже заграница за его таланты и прекрасный художественный вкус»[100].

Однако нельзя не упомянуть, что дополнение бриллиантами, сапфирами, изумрудами и жемчугом, заимствованными из предметов, специально отданных императрицей Марией Феодоровной на украшение иконы Казанской Пречистой Девы, сделал к 8 октября 1810 года Франсуа Дюваль. Среди сонма драгоценных каменьев особенно приковывал внимание молящихся великолепный сапфир, окаймленный алмазами-розами, благоговейно пожертвованный на сей чудотворный образ великой княгиней Екатериной Павловной, достойной дочерью вдовствующей государыни[101].

Чернильница в новомодном «стиле фараонов»

Страна седых пирамид давно манила европейцев. Еще древние греки считали ее колыбелью искусства. Да и позднее неизменно привлекали своей таинственностью как странные египетские боги Осирис, Исида и Серапис, так и их жрецы, постигшие многие секреты окружающего мира, но тщательно скрывающие их от простых смертных. Однако только в 1798 году на землю фараонов пришел Наполеон, но не только для сражения с турецкими янычарами. Французский полководец, воспользовавшись случаем, специально взял в дальний и опасный ратный поход ученых и художников, дабы те описали и зарисовали сохранившиеся памятники древней культуры. В 1802 году эти изображения увидели парижане в многотомной книге барона Вивана Денона, советника императора по вопросам искусства, простенько, но со вкусом озаглавленной: «Путешествия по Верхнему и Нижнему Египту». Вскоре сенсационное издание появилось и в Лондоне, и европейские архитекторы с радостью обратились к вожделенно новым мотивам.