Архетип Апокалипсиса - Эдвард Ф. Эдингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я приношу в жертву не что иное, как свое эгоистическое притязание; тем самым я одновременно отказываюсь от самого себя. Следовательно, любая жертва есть самопожертвование, в большей или меньшей степени. Эта степень зависит от того, насколько значителен дар. Если он имеет для меня большую ценность, затрагивает мои личные чувства, то я могу быть уверен, что отказ от эгоистического притязания будет означать вызов моей личности (Ichpers6nlichkeit), которая неизбежно против этого возмутится. Я могу быть уверен и в том, что сила, подавляющая это притязание, подавляющая меня самого, есть не что иное, как самость. Таким образом, самость есть то, что побуждает меня к жертвоприношению, более того: вынуждает меня к жертвоприношению[17].
Далее Юнг рассуждает об Аврааме, который был вынужден принести в жертву сына: классический пример жертвоприношения. Затем продолжает:
Поскольку же отношение Я к самости соответствует отношению сына к отцу, то мы можем сказать, что самость, вынуждая нас к самопожертвованию, осуществляет акт жертвоприношения себя самой… Мы уже видели, что жертвоприношение имеет место лишь тогда, когда мы безошибочно чувствуем, что именно самость совершает его нами. Мы можем также рискнуть и высказать предположение, что самость, относясь к нам как отец относится к сыну, в известном смысле воспринимает нашу жертву как самопожертвование. Мы обретаем в самопожертвовании себя самих, свою самость, потому что доподлинно имеем мы лишь то, что можем отдать. Но вот что обретает при этом самость? Мы увидим, что самость проступает как таковая, высвобождается из плена бессознательных проекций, что она завладевает нами и проникает в нас самих, кристаллизуясь и таким образом переходя из бессознательного в сознание… Теперь она сделалась человеком, нами самими[18].
Тема жертвы отсылает нас к мифу о воплощении; при таком рассмотрении проблемы становится ясно, почему Агнец получает после жертвоприношения огромную мощь. (См. рисунок 3.3)
Рисунок 3.3. Уильям Блейк. Жертва Иова. ...и раб Мой Иов помолится за вас (42:8) Иллюстрации к книге Иова. 1826. Гравюра.
Архетип жертвоприношения, разумеется, может принимать и извращенную, патологическую форму, вырождаться в так называемый комплекс мученика. В жизни нередко встречаются любители (обычно любительницы) разыгрывать из себя страдающую жертву, и, хотя для окружающих очевидно, что у этой овечки острые коготки, сама она этого не осознает и вживается в роль жертвы вполне искренне. В других случаях жертвенность не используется как скрытое орудие против окружающих, ее сила оказывается направленной вовнутрь и мешает индивиду развиваться. Тогда неверно понятый смысл жертвы приводит к тому, что человек не борется за свое и его личностное развитие затормаживается.
Развивая тему заторможенного развития, нельзя не заметить, что причина торможения часто состоит в том, что мы склонны игнорировать содержание своей собственной психики и проецировать ее на наших детей и супругов. Когда же мы лишаемся ребенка, который вырос или уехал, или же супруга, который умер или развелся с нами, наступает настоящая катастрофа. Нам даже могут начать сниться образы Апокалипсиса. Причина в том, что, когда мы по собственной воле или в силу обстоятельств сталкиваемся с четвертой и последней функцией, над которой природа недоработала, она тянет за собой все коллективное бессознательное. Это древняя и примитивная функция, и она имеет связь с примитивной Самостью. Такой опыт не вписывается в типологии и классификации, грандиозная сила откровения затмевает любую из них. Вот как по-разному может проявляться апокалипсис.
Архетип Апокалипсиса: коментарии к "Откровению Иоанна Богослова"
Глава 4. Откровение: части 6, 7
Число семь
Из всех многочисленных образов и символов, которых настолько много в Откровении, что можно разбираться в них вечно, я хотел бы особо выделить символизм числа семь. Нам уже встречался образ книги, «запечатанной семью печатями» (Откр. 5:1), которые откроются последовательно. И это не первый раз, когда мы сталкиваемся с семеричностью. Нам уже встречались семь светильников у божественного трона, семь звезд в руке апокалиптического Христа, семь ангелов, семь церквей, семь рогов и глаз Агнца, теперь к ним добавятся и семь печатей, а они, как мы увидим позже, ведут к семи трубам. Кажется, что семерки прямо-таки бросаются на нас, что книга Откровения не переставая закидывает, забрасывает нас этим архетипом1. Следует уделить числу семь особое внимание.
Нам сегодня сложно представить, что значили числа для древних людей. Юнг писал о том, что числа представляют собой архетипы и каждый, кто имеет связь с бессознательным, чувствует особую нуминозность некоторых чисел. В прежние времена числа не были так сильно дистанцированы от своего источника, как сейчас, и древние люди лучше чувствовали их нуминозное начало, то качество, которое разительно отличается от количественного значения чисел. Это качество чисел ныне почти утрачено, но Филон Иудейский в первом веке еще помнил о нем, о чем свидетельствует его панегирик числу семь. Показательно, что Нахум Глатцер, издавая избранные места из работ Филона, попросту вымарал эти пространные рассуждения о семерке, очевидно считая подобные отступления слишком вычурными и недостойными нашего внимания2.
Когда же весь мир был сотворен в соответствии с природой шестерицы, совершенного числа, Отец прославил наступивший седьмой день, похвалив его и назвав святым. Ведь не в одном каком-то городе или стране, но повсюду этот день является праздником, который один в полном смысле слова достойно назвать общим для всех людей и днем рождения мира. (90) Не знаю, найдется ли кто-нибудь, кто по достоинству смог бы воспеть природу седмицы, поскольку она превосходит всякое слово. Однако не следует хранить молчание из-за того, что она необычайнее всего сказанного о ней, но нужно дерзать изъяснять если не все, и даже может быть не самое главное, то, по крайней мере, доступное нашему разумению.
И в
