Хомут да любовь - Маргарита Южина

– Пока! – в ответ улыбнулась Ксения и проследила, как Лина подбежала к двум подругам. – Ну, Соболь, сегодня я сама себе наступила на горло... Вот дура-то...

Она его увидела сразу и стала пробираться на свое место.

– И где тебя носит, солнце мое? – ворчал он, упрямо пялясь на пустую сцену. – Я уже думал, ты придешь с мороженым или с попкорном.

– Я с семечками хотела, – в тон ему ответила Ксения и тоже уставилась на сцену. – Кого будем смотреть?

– А кто его знает...

Было явно видно, что настроение Соболя на нуле. Еще бы! Он уже в который раз сталкивался с прекрасной незнакомкой, и снова ему так и не удалось к ней подойти. Да и как подойдешь, если на руке висит «сестрица»!

Соболь злился. Второй раз в жизни он не мог справиться с собой. Первый раз был давно, еще в детстве. Он прыгал с трамплина, с пятнадцати метров. Прыжок вышел неудачным, он упал. До сих пор помнит – стрелы лыж, ощущение полета... и боль. Боль потом прошла, он встал на ноги и снова вернулся на трамплин, но страх остался. Крепкий и устойчивый, будто стена, через которую не пройти, не пробиться. Он боролся, пытался переломить себя, раздолбить эту чертову стену, и ему это почти удалось. Снова пошел на десять метров, взял двадцать, но вот трамплин в пятнадцать метров так и не смог взять.

Конечно, сейчас с Линой было совсем другое, но... Снова стена! Стоило ему ее увидеть и... будто немело все внутри, ноги не слушались, и... и не было сил сделать этот единственный шаг навстречу! Оттого и злился. И, может быть, сегодня он бы отважился. Пусть усмехнется, пусть отвернется, пусть делает все, что хочет, но он подойдет! И подошел бы, если бы не эта художница, господи ты боже мой! И от этого он злился еще больше.

– Это что – у нас весь концерт будет эта опера надрываться? – шептала ему на ухо ничего не подозревающая Ксения.

– Не весь, – сквозь зубы цедил Соболь. – Но все равно, надо делать вид, что тебе очень нравится. Видишь же – как старается тетка!

Огромная оперная певица и в самом деле старалась вовсю. Отсюда, с ближних рядов, было хорошо видно, как прилежно она растягивала маленький ротик, как высоко ходила ее могучая грудь и даже как тряслись каштановые локоны.

– Это сколько ж надо силы, чтоб вот так голосить каждый вечер... – пожалела артистку Ксения. – Бедняжка, так мучиться...

Соболь только упрямо молчал и сопел с каждой минутой все угрюмее. Ну не любил он оперу! Не понимал! Терпел – да! Приходилось. Но вот любить это непонятное пение так и не научился. И без того вечер не удался, так еще эта ария! Будто пенопластом по стеклу! Он держался, сидел и теперь терпеливо ждал, когда на смену тяжелой классике выпорхнет кто-нибудь более знакомый, близкий, веселый... А ария никак не могла кончиться. Уже и терпеливая Ксения заерзала в кресле.

– Ксения, ты учти, – процедил сквозь зубы Соболь. – Здесь тебе не деревенский клуб. Надо сделать вид, что ты без ума от этой тетки. Так что – сиди и млей! И хватит ерзать!

Ксения испуганно моргнула и притихла. Зато когда номер кончился и тучная певица переломилась в прощальном поклоне, отвечая на аплодисменты, Ксения вдруг яростно захлопала в ладоши, подскочила и заорала во все легкие:

– Браво-о!!! Би-ис!!! Би-и-ис!!!

От ее криков ошалел даже аккомпаниатор, а грузная артистка, пунцово зарумянившись, открыла рот и вдруг начала по новой!

– Т-ты! Знаешь, ты кто после этого?! – свирепо повернулся к Ксении Соболь и зашипел в самое лицо: – Ты нарочно, что ли?! Издеваешься, да?!

– Ну ты же сам сказал... – слабо пискнула та.

– Так ведь не до такой же степени!

Ксения сжалась в клубок в своем кресле и замерла. Так и просидела не шелохнувшись все первое отделение.

– Ну все! Хватит! – дернул ее за руку Соболь, лишь только объявили антракт. – С тобой тут позорища не оберешься. Домой! Еще моли бога, чтобы остальные тебя на флаги не порвали! Это ж надо, так людей мучить!

– А второе отделение? – слабо упиралась девушка. – Там будет Киркоров, я слышала...

– Дома! В телевизоре! – пылал гневом Соболь и волок «сестрицу» в машину. – Бис ей, видишь ли! И так никакой личной жизни! В кои-то веки вырвался на концерт, а она!

Он раздраженно завел машину, даже не глядя в сторону провинившейся домработницы.

– И нечего орать! – вдруг отчетливо рявкнула та. – У меня тоже личной жизни нет! Я ж на тебя не кидаюсь!

– Что-о? – удивленно обернулся к ней Соболь. – Личной жизни у нее не-е-ет! Какая тебе личная жизнь? Тебе пробиваться и пробиваться! О личной жизни она заговорила! Я, что ли, буду за тебя карьеру делать?! Ты мне даже и не говори ничего! Все амуры ей подавай!..Чтобы я даже не слышал!!

– А я и не о себе! Я о тебе забочусь! – вякала Ксения, отвернувшись к окну.

– Вот уж увольте! О себе я как-нибудь сам!

– Много ты сам позаботился! Столько времени ходишь возле этой Лины, а подойти боишься. А я вот подошла!

– К кому это ты подошла? – поразился Эдвард и даже машину заглушил. – А ну! Говори давай, к кому это ты там подходила? Говори быстро, а то пешком пойдешь!

Ксения надулась, поковыряла пальцем чехол и произнесла:

– «К кому», «к кому»... к Лине твоей... подошла и сказала, что хочу ее нарисовать...

– А она?

– Она дала мне свой телефон и обещала, что со следующей недели сможет позировать.

– Обалдеть! – откинулся на спинку сиденья Соболь и вдруг расхохотался. – Нет, ты чего – серьезно? Вот так подошла и сказала?

– Ну а чего такого-то? – вздернула брови Ксения. – Это ж если любишь, то всего боишься, а если нет, то легко. Ну подумаешь, отказала бы... Да с чего бы она отказала? Нормальная девчонка!

– Нет, серьезно? И она придет? – не мог поверить Соболь. – А ты ее не спутала?

Ксения смотрела на Эдварда и печально наблюдала, как на его лице расцветают все краски.

– Ксюха! Так это ж! Это ж как здорово, а?! Ну ты... ну ты вообще – та-анк! – чуть не прыгал в машине Соболь, потом вдруг схватил голову Ксении и чмокнул ее куда-то в темечко.

– Дурак, – обиженно шмыгнула носом та. – А еще председатель федерации называется...

Два дня Соболь смотрел на Ксению благодарными глазами и считал ее своим самым большим другом, а едва он уносился на работу, как Ксения залезала на диван с ногами, брала себе на руки Боса и жаловалась ему, целуя псину в толстую морду: Ксюша тяжко вздохнула и пошла в свою комнату. Там ее ждала работа.

– Вот ты хочешь обижайся, хочешь нет, а твой хозяин – бесчувственное бревно, – горько говорила она, почесывая толстое брюшко урчащего Боса. – Это же просто неприлично так радоваться, когда по тебе страдает другая девушка! Ты только подумай, я для него на такой шаг пошла, а он... а что он? Он меня благодарит, как может. Ну не может он меня полюбить, потому что я... Бос! И ведь что обидно! Эта Лина, она же не Ольга Тропикова! Она тоже никакая не царица! Обычная такая девочка... Тоненькая, беленькая, маленькая... И в кого только я такая дылда вымахала – метр шестьдесят семь! С таким ростом хоть вешайся... И почему он не собака? Вот ты же меня любишь! И тебе наплевать, накрашенная я или нет, какой у меня рост, во что одета, на всякие там чины, должности. Тебе даже наплевать, что я не снялась ни в одном фильме!.. Вот любишь, и все. А люди еще говорят – кобели, кобели... Нет, Соболь не кобель, точно тебе говорю. А как жалко-то...