Бриллиант Кон-и-Гута - Эразм Батенин

— Рашид, в Кон-и-Гут собираются незванные гости!

— Кто же?

— Англичане. Они снаряжают экспедицию из ученых под начальством Мэк-Кормика.

— Что говоришь ты, мирза Низам? Мэк-Кормика, твоего и моего спасителя?

— Да.

— Ты допустишь их в Кон-и-Гут?

— Ты знаешь, что мы не вправе сделать этого. Ораз-хан повторяет свое распоряжение о недопуске к нам кого бы то ни было.

— Как же быть?

— Вот я и думаю об этом. Он, — мирза Низам указал на белуджистанца, — уедет послезавтра с нашим ответом. Ораз-хан доверяет нам и уверен в том, что мы выполним его приказания. Но…

— Но?..

— Но ты сам понимаешь, что жизнь Мэк-Кормика для нас священна, и мы не можем посягнуть на нее.

— Ты прав, мирза Низам, — сказал Рашид. — Я скорее дам отсечь себе обе руки, чем подыму их на Мэк-Кормика.

— Скажи, — обратился Рашид к гонцу, — где теперь находится Ораз-хан?

— Он живет вблизи наших врагов, в главном городе франков.

— Почему не едет он в Кон-и-Гут, где его встретят не только с почетом, но и с любовью? Ведь эта пядь земли — пядь его родной земли!

Белуджистанец взглянул на Рашида и воскликнул:

— Слушай! Мать Ораз-хана, дочь раджи Каунпора, была кротка, как лань, но она родила льва. Прыжок льва велик, и пяди земли ему мало!

— Скажи мне, — обратился мирза Низам к гонцу, — не говорил ли тебе Ораз-хан, кому я должен передать власть в мой смертный час?

И на протестующий жест Рашида добавил:

— Он близок, мой смертный час. Говорю это, потому что чувствую, как быстро тают мои силы, словно горный снег под лучами солнца.

— Отец мой, — отвечал гонец, — когда ты заболел в прошлом году и твой Абдулла прибыл к Ораз-хану с этим печальным извещением, Ораз-хан сказал:

«Я верю, что Аллах продлит жизнь мирзе Низаму до того момента, когда все будет готово».

— Когда все будет готово? — задумчиво переспросил мирза Низам.

— Да, так он сказал.

— Готово для восстания?

— Да.

— Боюсь, не дожить мне до счастливого часа! Не говорил ли Ораз-хан о Рашиде? Рашид ведь мой преемник?

— Он сказал: «Пусть Рашид съест сердце черного ворона. Он отвечает за сохранность втайне посланного в Кон-и-Гут груза».

— Он так сказал? — воскликнул Рашид.

— Да, — отвечал гонец.

— Знаешь ли ты, что это значит?

— Знаю. В Роканде так говорят тому, чья жизнь в смертельной опасности.

— Значит, действительно, развязка близка! — воскликнул Рашид. — Я не сомневался в тебе, белуджистанец, но теперь вижу, что ты знаешь столько же, сколько и я, и даже больше, так как тебе доверил Ораз-хан то, чего не хотел доверить даже мне.

— Напрасно ты думаешь так, Рашид.

— А тайна груза?

— Но тайна, в которую он тебя пока не посвящает, не его тайна, а общая. Это тайна всех нас, и о ней дано знать немногим! Я хочу сказать: только те проникли в нее вполне, кто выбран на верховном совете начальников вождями восстания.

— Кто они?

— Ораз-хан, раджа Каунпора и эмир белуджистанский.

— Рашид! — тихо сказал мирза Низам.

— Слушаю тебя, отец.

— Завтра, еще до наступления празднества, ты узнаешь тайны пещеры. Тогда же я отдам тебе все нужные распоряжения. А теперь проводи гостя. Ему пора отдохнуть.

С этими словами мирза Низам поправил огонь в костре и жестом руки дал понять собеседникам, что разговор окончен.

Вдали жалобно выла гиена.

Мирза Низам остался наедине с блистающими звездами.

Наедине…

Каждое живое существо на земле знает, что такое одиночество, но одиночество в пустыне есть нечто совершенно особенное.

Оно не молчание. Оно — гармония.

Вы хотите ее ощутить? Пустыня дает вам эту возможность. Однообразная мелодия ее, — первое, что ощущается — есть часть мелодии вселенной, ее ритм — бесконечно большой ритм — есть ритм мира.

Этот ритм вы почувствуете и в горных напластованиях, и в столбчатых перегородках выветрившихся скал, и в дюнных образованиях безбрежного песчаного моря, и в вихрях пыли, взвеваемых смерчами, когда подвижный песок, лежащий в пористых крыльях ряби, превращается в словно живые передвигающиеся крутящиеся столбы, способные поглотить и засыпать целые караваны.

Все здесь особенно. Само солнце являет миру свой лик, как некое грозное существо. Оно стремительно выносится из-за четкой линии горизонта и летит, как кусок твердого пламени, поперек загорающегося неба, за минуту перед тем спокойно-изумрудного — прямо к зениту, откуда жалит все смертное. Так же стремительно покидает оно распаленную землю, закатываясь и оставляя за собой иной раз такой сильный холод звездной ночи, что замерзает вода.

Утром пустыня затоплена отраженной синевой неба, светло-лиловые известняки местами как будто излучают желтое пламя, неприглядные оболочки песчаника начинают светиться, как закаленная сталь.

Днем скалистый Кон-и-Гут, весь в море света, пламенеет, словно от внутреннего огня.

Вечером — на закате — это уже совершенно неописуемое богатство красок, невероятной, ослепительной красоты ковер пустыни — запечатленная в природе сказка Востока.

Нежно розовеет сиенский гранит; базальт сверкает, словно блестящий черный бархат, белеет песчаник, покрытый темной оболочкой, словно девушка, накинувшая траур на белое атласное платье; алебастр, желтоватый, подобно меду, как будто трепетно ждет резца ваятеля, который закончит произведение природы: то гробницу, то обелиск, то сфинкса, то целую пирамиду.

Сегодня, как извечно, солнце сделало снова свою прежнюю работу. Как мощный насос вытянуло оно вновь из сердцевины кон-и-гутских камней по тончайшим капиллярам ничтожные следы заключающейся в них влаги и вместе с тем растворенные в ней соли. Последние, поднявшись на поверхность камней, отчасти улетучились, отчасти, химически соединяясь, еще более уплотнили наружный слой камней, превращая его в подобие твердой коры, которая сдерживает до поры до времени сердцевину камней, превращающуюся с течением столетий в рыхлую труху.

В Кон-и-Гуте знают самые глубокие тайны пустыни, те, что скрыты в камне и воде.

Завтра — праздник. Но послезавтра, рано утром, все свободные рокандцы уйдут на свою обычную ежедневную тяжелую работу: одни — на рисовые поля, другие — к скалам и каскадам водопадов, с них сбегающих.

А к вечеру мирза Низам примет в глубине подземелий мрачной кон-и-гутской пещеры плоды их трудов, урожай тысячелетий, рожденных в безмолвии полей, сердцевины глыб камня, среди извечного шума лазоревых струй.

Глава V. НОЧЬ В «СПЛЕНДИД-ОТЕЛЕ»

— Ну, поздравляю вас, мой молодой друг! — положив руку на плечи Джона Гарримана, воскликнул профессор фон Вегерт, спускаясь по лестнице Королевского Географического института по окончании того заседания, на котором Гарриман сделал свое необыкновенное открытие, — вы попали в заправские спелеологи!