Кровавый узел - Виталий Гладкий

– Спасибо, я не хочу.

– Нельзя отказываться, не положено. Валет угощает. Пей! – в голосе Мотыля послышались угрожающие нотки. – Иначе…

– Повторяю, я не хочу. Как-нибудь в другой раз.

– Валет, слышь, тут один зеленый от угощения отказывается.

– Что? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что это за рыба… Ты кто такой? Статья, кликуха?

– Я тебе не обязан докладывать… – нехотя поднимаясь с нар, ответил Костя набычившемуся Валету.

– Борзишь, зеленка? Мне? Лады… Мотыль, Котя, растолкуйте ему, кто такой Валет…

Все дальнейшее произошло настолько молниеносно, что окружившие Костю заключенные не успели глазом моргнуть, как Мотыль и двухметрового роста громила по кличке Котя рухнули, словно подкошенные, в проход между нарами. Озверевший Валет с диким воплем тоже ринулся на Костю, но страшной силы удар ногой в челюсть надолго лишил его возможности осмысливать происходящее…

Дни в зоне тянулись бесконечной, унылой чередой. Казалось, что не будет конца этому однообразию смен опостылевших дней и ночей. Только работа, иногда совершенно бессмысленная, никому не нужная, но обязательная, как-то скрашивала полуживотное существование в этом диком угрюмом крае, сплошь утыканном островами зон. Даже низкорослые хилые деревья, из последних сил цепляющиеся за тощую почву, казались приговоренными к пожизненному заключению, смирившимися со своей участью.

Так уж получилось, что Костя, несмотря на свой юный возраст, практически с первых дней пребывания в зоне стал пользоваться определенным авторитетом среди зеков. Здесь уважали самостоятельность и силу, чем Костя не был обижен. Были еще стычки с "деловыми", но вскоре его оставили в покое, почувствовав на своей шкуре, чем может обернуться "разговор по душам" с этим немногословным и крепким, как сталь, пацаном. И только злопамятный Валет некоторое время пытался преследовать Костю, пока после одной из разборок не угодил на месяц в больничный изолятор зоны, где его загипсовали, как куклу. После этого он стал тише воды и ниже травы и при встречах с Костей едва ему не кланялся.

Примерно через полгода Костю, как бывшего высококвалифицированного слесаря, определили помощником кузнеца в задымленную кузницу на территории зоны. Кузнецом работал старый зек, которого прозывали Силычем. Он был старожилом зоны с довоенным стажем. Силыч несколько раз попадал под амнистию, но гулял на воле недолго, с непонятным упрямством возвращаясь в эти Богом забытые места, которые, судя по всему, стали ему родным домом. Провинности его на свободе были не столь значительны, чтобы отбывать свой срок здесь, но на суде Силыч просил только об одном снисхождении – отправить его именно в эту зону. И еще не было случая, чтобы Силычу отказали. Может, в этом ему содействовало и начальство зоны – у Силыча были золотые руки и покладистый характер.

Невысокого роста, кряжистый, с длинными, почти до колен, ручищами, Силыч мог сутками стоять у наковальни, выстукивая молотком звонкую дробь. Косте нравилось работать у него подручным – Силыч, как и он, не отличался словоохотливостью, мог неделями молчать, будто был совсем один в старой кузнице среди гремящего железа и сверкающих угольев горна. Силыч пользовался значительными привилегиями – он и спал в кузнице, оборудовав в закутке нечто наподобие каморки. С некоторых пор, с молчаливого согласия Силыча, Костя вместо того, чтобы коротать свободное время в шумном бараке, оставался в кузнице до отбоя, сидел на колченогом табурете возле закопченного оконца и читал-перечитывал потрепанные книги, которые брал в библиотеке зоны.

Так шли годы…

10. ПРОФЕССОР

Муха назойливо жужжала над головой, мешая сосредоточиться. Профессор в раздражении махнул рукой, отгоняя непрошеную гостью, и нечаянно зацепил очки, которые были сдвинуты на кончик носа. Очки отлетели к стене, а оттуда упали на пол. Хрупкие стеклышки разлетелись сверкающими брызгами, тонкая металлическая оправа запрыгала по полу, задребезжала. Вздрогнув от неожиданности, Профессор некоторое время сидел неподвижно, уставившись в пространство перед собой и быстро мигая покрасневшими веками, затем вскочил и в приступе бессильной ярости затопал ногами, превращая стеклянные осколки в пыль. Пнув напоследок изуродованную оправу, он сплюнул и мелкими шаркающими шажками направился к огромному старинному буфету с резными купидонами на дверках. Достал начатую бутылку французского коньяка, рюмку, налил до краев, выпил. Поморщился с таким видом, будто проглотил полынную настойку, поставил бутылку на прежнее место, истово перекрестился на мрачные лики святых в углу, за мерцающим огоньком серебряной с чернью лампадки.

В последние годы Профессор стал набожным, не пропускал ни одной воскресной или праздничной службы в маленькой церквушке, что около рынка, единственной на весь город, которую так и не смогли разрушить большевики – уж больно прочны оказались ее стены, сложенные безвестными мастерами два столетия назад.

Михей, братец, посмеивался: "Что, сучий потрох, "крышу" надежную на том свете столбишь? В рай метишь? Поздно спохватился, там ворота покрепче будут, чем в зоне, никакие отмычки не помогут…" Скрипнул зубами от злости, вспомнив слюнявую ухмылку Михея. Собственными руками удушил бы единоутробного. Тупая скотина, мнит себя хитроумным дельцом, а того не понимает, что своей жадностью веревочку вьет и для себя и для него. Устроят менты напоследок перед дальней дорогой "чистилище", еще как устроят. Как пить дать. Ублюдок, гад подколодный!

Кольнула неожиданная мыслишка: а может, того, попросить Крапленого, пусть поможет Михею побыстрее свернуть свои дела земные и в выси заоблачные? И тут же спохватился – грех! Ах, какой грех на душу, прости Господи… Перекрестился. И довольно растянул губы в ехидной улыбке: а все-таки он заставил Михея ходить в церковь. Пусть для показухи, гляди, когда и пригодится. Ментам туману в глаза подпустить никогда не помешает.

Нырнул в мягкие объятия кожаного кресла, задумался. Тугой коньячный комок в желудке постепенно начал рассасываться, заставляя сердце гонять быстрее по жилам стылую старческую кровь. Мысли, подстегнутые спиртным, полетели быстрее, но без излишней суеты.

Крапленый… С-сукин сын! Сколько раз закаивался с ним дела иметь, ан нет, опять судьба на скользкой дорожке свела. И опять могилой попахивает по вине Крапленого. Два раза стоял на краю ямины вместе с ним, два раза сумел отвертеться, знать, удача над головой тогда крылья расправила. Да и умишком пришлось пораскинуть. А теперь, похоже, каюк. Крапленому что – рванет подальше, благо есть с чем и есть куда. А он? Лета уже не те, чтобы икру метать. Ноги не то что бегать, ходить отказываются. Эх, сбросить бы десяток-другой!

Почему-то вспомнились довоенные годы. Учил он тогда уму-разуму Крапленого, смышленый был, стервец, с лету фартовую науку хватал. Все воровские "университеты" прошел за четыре года, даже от фронта сумел отмазаться, напялив на себя фуфайку с белой меткой на спине. Так и проторчал за колючкой горячее военное время, тер лагерные нары и рагу из собачатины жрал. Лизал пятки лагерному начальству, вышел на свободу – морда откормленная, семь на восемь, восемь на семь… Науку Профессора крепко усвоил, да и в зоне верхов нахватался, как задрыпанная сука блох. Выучил на свою голову…

Теперь козырем ходит, в паханы [32] метит. Радуется, недоумок хренов. Как же, сам Профессор теперь в сявках оказался, перед ним на цырлах ходит [33]. Загордился. Не рано ли, Крапленый? Оно, конечно, старость в окна стучится, силенки уже не те, да только не зря он свою кличку сколько лет имеет. Еще никому и никогда не удавалось Профессора вокруг пальца обвести. И "вышка", которая светит Крапленому, ему как-то ни к чему. Крапленому терять нечего, а вот ему "червонец" совсем не улыбается. Десять лет – ого какой срок. А в зоне пенсию по старости не дают, диетический стол не накрывают, а жевать вставными зубами вместо сдобных булочек черствую черняшку тяжеловато.

Хитер Крапленый, ох и хитер стал. Связал подельников кровушкой, чтобы случаем в кусты не нырнули (дело знакомое, могут с потрохами заложить, не успеешь стопарь закусить), и вертит ими как хочет. Назад дороги им нет. Да только Профессора на мякине не проведешь и "мокруху" на него не повесишь. Ведь яснее ясного, что задумал Крапленый: подставит под удар дружков, а сам – поминай как звали… И теперь главное – не упустить момент, когда нужно будет вовремя выйти из игры, опередить Крапленого. Если бы не Михей… Дубина!

Звонок у входной двери затрезвонил, как показалось Профессору, над самым ухом. С неожиданной для его возраста прытью он вскочил на ноги и метнулся к окну. Подслеповато щурясь, выглянул сквозь щелку между портьерами и облегченно вздохнул – Михей.

– Ну ты закупорился! Духотища… Открой форточку, проветри комнату.