Стихотворения и поэмы - Вадим Шершеневич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Апрель 1918
Тематический контраст
А. Мариенгофу
Ночь на звезды истратилась шибкоЗа окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва,На щеках замерзала румянцем улыбка,В подворотне глотки выли слова.
По стеклу прохромали потолстевшие сумерки.И безумный поэт утверждал жуткой пригоршей слов:— В наш огромный мир издалека несу миркиДробью сердца и брызгом мозгов!
Каждый думал: «Будет день и тогда я проснусь лицомГроб привычек сломает летаргический труп».А безумный выл: — Пусть страницы улиц замуслятсяПятерней пяти тысяч губ.
От задорного вздора лопались вен болтыИ канализация жил.Кто-то в небо луну раздраженную, желтую,Словно с жолчью пузырь, уложил.
Он вопил: — Я хороший и юныйРот слюною дымился, как решетка клоак…И взбегал на череп, как демагог на трибунуПолновесный товарищ кулак.
А потом, когда утренний день во весь рост свой сурово лег,И вокруг забелело, как надевши белье,На линейках телеграфных проволокЕще стыла бемоль воробьев, —Огляделись, и звонкие марши далечеС зубов сквозь утро нес ознобИ стало обидно, что у поэта рыдавшего речьюВ ушах откровенно грязнó.
Март 1919
Кооперативы веселья
Н. Эрдману
Душа разливается в поволжское устье,Попробуй, переплыви!А здесь работает фабрика грустиВ каждой строке о любви.
А здесь тихой вонью издохшей мышиКадят еще и еще,И даже крутые бедра матчишаИссохли, как чорт знает что.
А здесь и весна сиротливой оборваньюСлюнявит водостоки труб,И женщины мажут машинною ворваньюПеред поцелуем клапаны губ.
А чтоб в этой скучище мелочнойОправдаться, они говорят,Что какой-то небесный стрелочникВсегда и во всем виноват.
Давайте, докажем, что родились мы в сорочке,Мы поэты, хранители золотого безделья,Давайте устроимте в каждой строчкеКооперативы веселья.
В этой жизни, что тащится как Сахарой верблюдищеСквозь какой-то непочатый день,Мы даже зная об осени будущейПрыгнем сердцем прямо в сирень.
Прыгнем, теряя из глотки улыбки,Крича громовое На!Как прыгает по коричневой скрипкеВдруг лопнувшая струна.
Январь 1919
Динамизм темы
Вы прошли над моими гремящими шумами.Этой стаей веснушек, словно пчелы звеня.Для чего ж столько лет, неверная, думали:Любить иль нет меня!
Подойдете и ближе. Я знаю. ПрорежетеДесна жизни моей, точно мудрости зуб.Знаю: жуть самых нежных нежитейЗасмеется из красной трясины ваших топких губ.
Сколько зим, занесенных моею тоскою.Моим шагом торопится опустелый час.Вот уж помню: извозчик. И сиренью морскоюЗапахло из раковин ваших глаз.
Вся запела бурей, не каких великолепий!Прозвенев на весь город, с пальца скатилось кольцо.И сорвав с головы своей легкое кепи,Вы взмахнули им улице встречной в лицо.
И двоясь, хохоталиВ пролетавших витринах,И ронялиИз пригоршней глаз винограды зрачка.А лихач задыхался на распухнувших шинах,Торопя прямо в полночь своего рысака.
Октябрь 1917
Принцип растекающегося звука
Тишина. И на крыше.А выше —Еще тише…Без цели…Граммофоном оскалены окна, как пасть волчья.А внизу, проститутками короновавши панели,Гогочет, хохочет прилив человеческой сволочи.
— Легкий ветер сквозь ветви. Треск вереска твой верящий голос.Через вереск неся едкий яд, чад и жуть,Июньский день ко мне дополз,Впился мне солнцем прожалить грудь.
Жир солнца по крыше, как по бутербродамЖидкое, жаркое масло, тек…И Москва нам казалась плохим переводомКаких-то Божьих тревожных строк.
И когда приближалась ты сквозными глазами,И город вопил, отбегая к Кремлю,И биплан твоих губ над моими губамиОчерчивал, перевернувшись, мертвую петлю, —Это медное небо было только над нами,И под ним было только наше люблю!
Этим небом сдавлены, как тесным воротом,Мы молчали в удушьи,Всё глуше,Слабей…Как золотые черепахи, проползли над городомПесками дня купола церквей.
И когда эти улицы зноем стихалиИ умолкли уйти в тишину и грустить, —В первый раз я поклялся моими стихамиСебе за тебя отомстить.
Июнь 1918
«Если город раскаялся в шуме…»
С. Есенину
Если город раскаялся в шуме,Если страшно ему, что медь,Мы лягем подобно верблюдам в самумеВерблюжею грыжей реветь.
Кто-то хвастался тихою частьюИ вытаскивал на удочке час,А земля была вся от счастьяИ счастье было от нас.
И заря растекала слюниНад нотами шоссейных колейГруди женщин асфальта в июнеМягчей.
И губы ребят дымилисьУ проруби этих грудейИ какая-то страшная милостьЖелтым маслом покрыла везде.
Из кафэ выгоняли медведя,За луною носилась толпа.Вместо Федора звали ФедейИ улицы стали пай.
Стали мерять не на сажéни,А на вершки температуру в крови,По таблице простой умноженийИсчисляли силу любви.
И пока из какого-то чудаНе восстал завопить мертвец,Поэты ревели как словно верблюдыОт жестокой грыжи сердец.
Ноябрь 1918
Последнее слово обвиняемого
Не потому, что себя разменял я на сто пятачков,Иль что вместо души обхожусь только кашицей рубленой, —В сотый раз я пишу о цвете зрачковИ о ласках мною возлюбленной.
Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,На лысину заслужил бы лавровые веники,Но разве заниматься логарифмами бедДело такого, как я, священника?
Говорят, что когда-то заезжий фигляр,Фокусник уличный, в церковь зайдя освещенную,Захотел словами жарче угляПомолиться, упав пред Мадонною.
Но молитвам научен не был шутник,Он знал только фокусы, знал только арийки,И пред краюхой иконы поникИ горячо стал кидать свои шарики.
И этим проворством приученных рук,Которым смешил он в провинции девочек,Рассказал невозможную тысячу мук,Истерзавшую сердце у неуча.
Точно так же и я… Мне до рези в желудке противноПисать, что кружится земля и пост, как комар.Нет, уж лучше пред вами шариком сердца наивноБудет молиться влюбленный фигляр.
Август 1918
Итак итог. Лирика (1922–1926)
Юлии Дижур
Июль и я
Травы в июле часто бывают опалены зноем: но как часто этот зной схож с леденящим холодом.
Сен-Поль-РуПоследний Рим
Мороз в окно скребется, лая,Хрустит, как сломанный калач.Звенят над миром поцелуи,Звенят, как рифмы наших встреч.
Была комета этим годом,Дубы дрожали, как ольха.Пришла любовь, за нею следом,Как шпоры, брызнули стихи.
Куда б ни шел, но через долыПридешь к любви, как в Третий Рим.Лишь молния любви блеснула,Уже стихом грохочет гром.
И я бетонный и машинныйВесь из асфальтов и желез,Стою, как гимназист влюбленный,Не смея глаз поднять на вас.
Всё громче сердца скок по будням,Как волки, губы в темноте.Я нынче верю только бредням!О разум! — Нам не по пути!
Уж вижу, словно сквозь деревья,Сквозь дни — мой гроб, — последний Рим,И, коронованный любовью,Я солнце посвящаю вам.
4 ноября 1922
