Проект «Гамаюн» - Лев Соколов

Голова не болела. Голова разваливалась на куски. Не то что от движения, даже от попытки мыслить. Хотелось снова забиться, убежать обратно в вязкую темноту где небытие обещало полную свободу от всего. В том числе и от боли.

…На то чекисту и наган… — Всплыл откуда-то в голове, звонкий мальчишеский голосок. Голосок раздражал самим фактом своего появления, и он попытался спрятаться от него, чтобы снова наступило великое ничто. Бесцветное безмолвие.

На то чекисту и наганДан трудовым народом.Чтоб защищал он свой народВо всякую погоду!..

Голосок снова заныл надоедливый, как писк комара в ночной комнате. Он опять сделал попытку спрятаться, представить, что голоса не существует, равно как не существует и остальной мир. Вакуум. Безвременье до семи дней, когда кто-то начал творить…

Враги крадутся там и тутПодлы и вредоносны.Но бережет чекист наш труд!Колхозный и совхозный!..

Сгинь, пропади! До него дошло, чем его так раздражал голосок. Этот мальчишеский фальцетик читал стихи в лучших традициях застойного советского официоза. В таком замедленном торжественном темпе, что декламатора хотелось подогнать пинком пониже спины, и с настолько преувеличенным выражением, что начинало подташнивать. Сразу вспоминался какой-то маленький выступленец, распевавший патриотические песни вместе с хором мальчиков-зайчиков…

Голосок не унимался.

Чекист от партии родной,Имеет чудо-книжку.Взмахнет багровой книжкой он —Злодей кладет в штанишки!

Ну точно, голос лауреата многочисленных детских премий конкурсов и фестивалей, — Бори Пупенчикова. Или как там его звали… Куда же от него спрятаться? А тот уже заполнил собой все, и становился все громче, набирая победную силу.

Пылает сердце как костер!А голова — как льдина.Руками чист, как Мойдодыр. —Отрадная картина!

Чекист, — еще и коммунист!Иначе не бывает.Слова-близняшки, как Ильич,И Партия родная!

Он понял, что больше не может этого выносить. Голосок раздражал, а от раздражения рождались воспоминания о советском официозе, мохнатых бровях дорогого Леонида Ильича… Или наоборот, мохнатые брови были у Бори Пупенчикова, а фальцет у Брежнева? Да нет, все точно. Бровастый генсек сидел в первом ряду, а тонкоголосый пионер Боря воспевал, стоя на сцене… Эта картинка внезапно оделась в рамку старого телевизора, с лупоглазым ламповым кинескопом… И все эти воспоминания рушили Великое Ничто, мир начинал расти мыслями и образами, а голова болела и он… Стоп… А кто — он?

Артем застонал и медленно разлепил веки. Мир был шершавым и плоским как картон. Над ним по потолку оставляя за собой долгий хвост послесвечения хаотично плавали три круглых белых плафона. Он несколько раз моргнул, и неудержимая сила притяжения стянула все плафоны в одну точку. Плафоны произвели антипочкование и превратились в один.

Он медленно повернул голову вправо, и увидел обшарпанный некрашеный бетон. Тогда он попробовал подняться, что бы оглянется и тут в голову снова дало. На этот раз боль была не вообще, а с левой стороны головы. Точнее слева и сзади. Он протянул руку к затылку, и нащупал источник боли, который при прикосновении тут же выстрелил сигналом по нервам. На затылке вздувалась немалых размеров «гуля». И что-то было прилипшее к волосам. Артем поднес пальцы к глазам и увидел на них уже запекшуюся кровь.

Он вспомнил как бежал по коридору, и… Значит не убежал. Только не паниковать…

Начал аккуратно подниматься, чтобы не расплескать кипяток боли. Вот так, хорошо… Прижался к стене, правой стороной затылка. Тошнило.

Это была совсем небольшая комнатка. Или скорее камера. Без окон, что впрочем было естественно, если он находился там же, где и попался. Он сидел на железной двухъярусной койке, принайтованной петлями к стене. Слева от него, в углу был туалет, представлявший собой вмонтированную в бетон чугунную воронку с дырой величиной в кулак. Справа в стене была железная дверь основательного вида, с окошком выше уровня груди, которое сейчас наглухо было задвинуто с противоположной стороной, задвижкой.

Артем шевельнул рукой и запястье отдало болью, не такой как голова, но все равно ощутимой. Он посмотрел на руки. На запястьях виднелись посиневшие следы от связки. Видимо когда его сюда притащили, развязали. Иначе у него бы ужа руки отвалились. Кто бы ни развязал — спасибо на этом…

Он дал себе десять секунд передышки. Закрыть глаза и посидеть привалившись к стене. Потом попробовал подняться и подойти к двери. Шаг успел сделать только один. Повело. Мотнуло так, что он рухнул на колени рядом с койкой, и упал бы совсем, если бы не успел ухватиться за нее руками. Вновь начала засасывать тьма, мир снова отодвинулся, и Артем почувствовал что теряет себя. Но тут из ничего опять возник голос. Другой. Совсем немелодичный, он задекларировал, скороговоркой. Артем почему-то подумал что будь у голоса тело, он бы сейчас приплясывал, топыря в разные стороны пальцы.

Никогда не туплюФСБ люблю!Вошли сразу,Нашли заразу.

Где был лучший «порошок»?— У нас в клубе!Где все схлопотали срок?— У нас в клубе, аха! У нас в клубе!

Артем снова «всплыл», и скривил физиономию. На фоне этого, Боря Пупенчиков показался милым и родным. Но он понял, что впасть в беспамятство ему не дадут. Голоса в голове создавала психопрограмма «звонок», вживленная в мозг психотехниками конторы. В экстремальных ситуациях этот триггер активировал раздражители и не давал оперативнику терять сознание. Как психопрограмма определяла когда именно ситуация критическая, а когда оперативник хочет просто спать, для Артема было загадкой. Равно как и тексты вкупе с их исполнителями. Мало верилось, что их сочиняли те архисерьезные ученые мужи, которых ему приходилось видеть. Скорее всего, это уже шутки его собственного подсознания…

Нужно было решать что делать. Вломили ему по голове — ой как. Не боец. Значит, нужно было говорить лечебное Слово. Медицинский транс требовал времени. А его могло и не быть. Кто знает, когда к нему в камеру придут для серьезного разговора… Но альтернативы не было. Если бы кто-то вошел сейчас, то что он в сознании не дало бы ему никаких преимуществ. Его сейчас мог и детсадовец с совочком забороть…

Накатило.

…А чеченских сепаратистов,Мы в сортире, — руками чекистов…

Он снова всплыл, сконцентрировался. И сказал Лечебное слово.

Мир изменился. Не так как в боевом режиме, а очень красиво и мягко, потому что лечить человека может только гармония. И главное, не было никаких голосов. Здесь им просто не было места.

Домиан Пшимановский стоял рядом с ответвлением от взлетной полосы, на которое только что вырулил приземлившийся самолет. Самолет был намного меньше его собственного, но Домиан подозревал, что стоит он, минимум столько же, а возможно и больше. Турбины уже сбавляли свой рев, заглушая обороты, и вскоре на поле наступила тишина.

Люк в борту самолета открылся. Из него выглянул смуглый мужчина восточной внешности, и закрепил за порог люка небольшой трап-лесенку. Через некоторое время на трап вышел другой человек. Возраст его трудно читался на загорелом лице. С равным успехом ему могло быть и тридцать, и сорок пять… Осанка, спокойный взгляд, вкупе с сединой в черной бороде обрамлявшей лицо, придавали ему благородный вид. Он был одет на восточный манер, в широкие свободные шаровары и длинную до колен неподпоясанную рубаху. Одежда была очень простой на вид, но подойдя ближе можно было увидеть что сшита она из тонкой дорогой ткани. Образ дополнял головной платок, с обручем фиксировавшим его на голове.

Человек остановился на верхней ступеньке трапа и осмотрелся вокруг. Потом он увидел Домиана, спустился вниз и пошел к нему. За спиной у человека появились еще двое, эти были тоже в головных платах, но одеты во вполне европейские черные костюмы, правда с рубашками без галстуков, с воротниками-стоечками. В них, несмотря на присутствие восточного колорита можно было без труда опознать охранников. Один нес в руке маленький плоский чемоданчик.

Пшимановский двинулся им навстречу.

— Приветствую тебя, Абдульхафиз. — Сказал он подходя к человеку.

— Мир тебе, Домиан. — Улыбнулся мужчина. — И да увеличит твои дни Аллах, милостивый и милосердный.

— Мы ждали тебя, — Домиан улыбнулся, хотя давалось ему это нелегко. Он был напряжен как пружина. — У нас все готово. Пойдем.

— Это Сейф и Хусам, — сказал Абдульхафиз показав на своих спутников. — Ты не возражаешь, если они пойдут со мной?