Вердикт: невиновен! - Ева Львова

На лето мы дружно выезжали в Снегири, и длилось это до тех пор, пока я не выросла. Затем старики осели на даче, предоставив в моё полное распоряжение городскую квартиру. Дед и бабушка заменили мне родителей, но встречи с отцом я ждала так, как не ждала ничего в своей жизни. Папа должен был вернуться в Москву в конце года, и я тайком ото всех зачёркивала в карманном календарике дни, оставшиеся до его приезда, и продолжала собирать те самые фигурки животных, которые мне в детстве начал дарить отец. Я рассматривала фото юной красивой женщины в свадебном платье и коротенькой фате и никак не могла определить, какие чувства вызывает во мне мать. Маму я помнила как смутный образ, как что-то тёплое и доброе, которое исчезло без следа и больше никогда не вернётся. Утерев слёзы, я подняла глаза на дверь кабинета, в которую входил дед. В руке он нёс большую кружку дымящегося чая. Кинув на меня проницательный взгляд, Владлен Генрихович сделал первый глоток, поставил чашку на стол, достал из шкафа новую бутылку коньяка, отработанным движением вскрыл ее, плеснул немного в чашку с чаем и протянул мне.

– Глотни – полегчает, – собирая разложенные на столе снимки обратно в альбомы, приказал он.

Я хлебнула терпкого кипятка, шибавшего в нос спиртом, и закашлялась. Пока я утирала заплаканные глаза, дед, направившись к радиоле, достал из обложки и поставил на вертушку диск Вертинского. Раздался характерный треск, из старого проигрывателя полилась негромкая музыка, и высокий картавый голос запел про пальцы, которые пахнут ладаном.

– Дед, скажи хоть ты, где вы познакомились с бабушкой? – взмолилась я, готовая завыть от тоски.

– Я так понимаю, что ответ «на работе» тебя не устраивает? – усмехнулся Владлен Генрихович, подливая в ополовиненную чашку добрую порцию коньяка.

– Ты правильно понимаешь, – не стала спорить я.

Неторопливо усевшись в кресло, дед закинул ногу на ногу, раскурил трубку и задумчиво проговорил:

– Если тебе так важно это знать, слушай. После академии генштаба я был распределён в пятое подразделение и попал в специальный отдел «Сигма», который работал над проектом «Мемориал». Твоя бабушка представляла в этой научной программе медицину, я – силовые структуры. Ей было двадцать три года, мне двадцать семь. А теперь скажи, дорогая моя девочка, могут ли два молодых человека находиться в обществе друг друга восемнадцать часов в сутки и оставаться равнодушными?

Ха, если бы меня запирали на весь день в кабинете с Лёнечкой, не допуская к нам посторонних девиц вроде Ветровой, я бы в два счёта выскочила за него замуж! Но как обосновать перед начальством суровую необходимость торчать нам двоим в изолированном от общества помещении сутки напролёт, вот в чём вопрос!

– А что вы там делали, на этом проекте? – невинно поинтересовалась я, ожидая, что дед сдаст мне пароли и явки.

– Много будешь знать – плохо станешь спать, – осадил меня Владлен Генрихович. – Кстати, иди-ка ты, дорогая Агата, спать. Я и так слишком много сказал.

По опыту зная, что от деда просто так не отвертишься, я решила выполнить данное ему обещание, прямо с утра заехать в Басманный суд и ознакомиться с приговором по делу Глаголевой. Табличка рядом с входом в двенадцатую комнату, где располагался архив, извещала посетителей, что часы работы кабинета по понедельникам, средам и пятницам начинаются в пятнадцать и заканчиваются в семнадцать часов, зато по вторникам и четвергам архивариус принимает население с восьми до десяти утра.

– Интересно, кто придумал такие неудобные часы работы? – недовольно проворчала я, хмуро осматривая запертую дверь.

Так и не получив ответа на свой риторический вопрос, я вышла на улицу, уселась в машину и поехала в СИЗО. С момента предъявления обвинения я наведывалась к подзащитному ещё пару раз, и Мызин встречал меня без особой радости. Не стал исключением и этот визит к подзащитному.

– Есть что-нибудь новое? – угрюмо осведомился Владимир.

По сравнению с тем, когда я увидела парня в первый раз и подумала, что он довольно симпатичный, Володя сильно изменился. Должно быть, с момента заключения под стражу обвиняемый не то что не мылся, а даже не умывался и не причёсывался. Рыжая щетина покрывала его землистое лицо, горькая складка залегла между бровями, а губы продолжала кривить страдальческая усмешка. Несвежий свитер висел мешком на сутулых плечах, обутые в шлёпанцы ноги не скрывали дырявые носки, из которых сиротливо выглядывали большие пальцы ног.

– В общем-то, да, есть кое-что новенькое, – чтобы подбодрить подзащитного, соврала я. – Скажите, Володя, когда вы пришли к декану, вы видели на полу деньги?

– Ну да, валялись в коридоре пятитысячные купюры, такие же, как Гарик получил за машину, – вяло отозвался Мызин, разминая в пальцах сигарету.

– Послушайте, может, вам нужно что-то из одежды? – не удержалась я, с состраданием глядя на тонкую кадыкастую шею, выглядывающую из растянутого ворота пуловера. – Хотите, я скажу Юле, и она принесёт вам необходимое?

– Ничего не надо говорить, – повысил голос Мызин. – Я Юле запретил сюда приходить. Нечего ей здесь делать. Моя невеста не должна мыкаться по тюрьмам.

Честно говоря, я не ожидала от Мызина такой щепетильности. Скажите, какие мы гордые! Прямо король в изгнании! А как же известная свадебная клятва насчёт того, чтобы всегда быть вместе, в горе и в радости? По-моему, очень верное замечание. Но это моя точка зрения, а подзащитный, нравится мне это или нет, имеет право на мнение, отличное от моего.

– Хорошо, не надо так не надо, – нехотя согласилась я. – Давайте тогда по существу. Володя, вы мне сказали, что в ночь убийства пили в машине с Миносяном. Это так?

– Откуда я знаю? – нахохлился парень. – Может, с Миносяном, а может, с кем-то ещё.

– Но в первую нашу встречу вы сказали, что пили именно с Гариком, – ледяным тоном напомнила я.

Сегодня Мызин скажет, что пил с Гариком, завтра – что не пил, и как мне прикажете работать? Адвокат не может зависеть от настроения своего подзащитного, он должен получать достоверную информацию хотя бы от него. И так все свидетели по этому делу врут, как в сериале «Обмани меня», ещё и Володя будет меня дурачить!

– Ничего я не знаю, – буркнул Мызин. – Меня Исаева привела с улицы в общежитие, она и сказала Юле, что забрала меня из машины, где я выпивал с Миносяном.

– А сами вы ничего не помните? – допытывалась я.

– Да какое имеет значение, пил я с Миносяном или с папой римским? – вскипел обвиняемый.

– Представьте себе, имеет, – заорала я в ответ. Но тут же взяла себя в руки и уже спокойно пояснила: – Я должна понять, кто из ваших друзей врёт – Гарик или Лиза. Кто-то из этих двоих имел возможность подкинуть вам в сумку орудие убийства, и мне бы хотелось знать, кто именно. Если Гарик действительно не сидел в вашей машине, значит, кинжал подложила в сумку Исаева и пытается всё свалить на Миносяна.

– А мне уже ничего знать не хочется. Скорее бы всё закончилось, – устало проговорил парень, тоскливо глядя в стену за моей спиной.

– Володя, вы только не отчаивайтесь! – на прощание улыбнулась я, понимая, что мои слова не достигают цели.

Даже далёкому от психиатрии человеку было понятно, что, погружённый в тяжкие думы, обвиняемый находится на грани нервного срыва.

– Завтра я принесу вам сигарет, – уже стоя в дверях переговорной, попыталась я вселить в Мызина оптимизм. – Вы же «Винстон» курите?

Не дождавшись ответа, я вышла из изолятора предварительного заключения и, бормоча себе под нос: «Этот парень не боец. Только бы не повесился до суда», – села в машину. Честно говоря, было бы обидно проделать титаническую работу по опросу свидетелей, сопоставлению фактов, сбору документов, бумаг и выписок, разгрести завалы лжи и перед самым судом узнать, что подзащитный покончил с собой и твой триумф оценить некому. Расправив листок с адресом Миносянов, я забила название улицы и номер дома в навигатор и отправилась на Планерную.

Панельная многоэтажка, где проживала семья Гарика Миносяна, стояла у самой МКАД. Её окружали такие же дома-близнецы из серых панелей, и хотя я двигалась по навигатору, всё равно не сразу сообразила, как подъехать к нужному дому. Когда я всё же разобралась, то остановилась у крайнего подъезда и, набрав на пульте домофона номер квартиры, некоторое время слушала длинные гудки, наблюдая, как пожилая женщина моет затоптанное крыльцо. Когда мокрая тряпка коснулась моих сапог, уборщица выпрямилась и вопросительно взглянула мне в лицо.

– Я в сто сорок первую квартиру, к Миносянам, – пояснила я. – Вы не подскажете, они дома?

– Можете не звонить, – вытирая со лба пот, ответила женщина. – Мужчины на работе, а Гаянэ гуляет с детьми. Вон, видите, у качелей женщина в сером пальто? Это Гаянэ Миносян.

Я повернула голову туда, куда указывала собеседница, и увидела облепленные малышнёй качели, а рядом с ними полную смуглую женщину в длинном драповом пальто.