Дети героев - Лионель Труйо

«После того как вы убежали, почтальон зашел в дом. Он увидел на полу тело Корасона, а на кровати — Жозефину. Он решил, что они оба мертвые, и закричал: „Убийство!“ — а сам шарил по сторонам, искал, нет ли где бутылки для поднятия духа. При первых же криках все побросали свои дела и сбежались на шум. Вскоре в доме столпилась куча народу. Все болтали, что вы убили своих родителей. Почтальон совсем спятил и требовал, чтобы его тоже признали жертвой, дескать, его вы тоже чуть не убили. Мы прибежали в числе первых, и нам показалось, что Жозефина не такая уж и мертвая. Все вокруг называли вас убийцами. Окровавленный гаечный ключ, кровь на полу — доказательства налицо. Толпа поддерживала почтальона: невиновные не убегают, круша все на своем пути. Он пришел раньше времени, потому что хотел опрокинуть по рюмке с Корасоном, хотя это и запрещается правилами: „Мы с ним разговаривали о боксе. Такой красивый мужчина. Ну да, немного буйный, но характер не выбирают. Чем он заслужил такой конец?“ Почтальону очень хотелось выдать себя за потерпевшего. Люди, ждавшие писем, злились на него, что он бросил мешок с почтой в болотную жижу. „Да я его не бросал. Кто-то мне как даст, я чуть сознание не потерял. Не знаю, кто из них двоих, даже не видел, чем они мне вмазали, может, камнем, а может, железным прутом. У меня до сих пор кишки выворачивает. Жалко, такой красивый мужчина“. И люди согласились, что да, Корасон был очень красивым мужчиной. Честно говоря, мы и остальные ребята все-таки немного завидовали вам, что у вас такой красивый отец, только вслух никогда не говорили. Мы боялись, что кто-нибудь проболтается нашим собственным отцам. Толпа продолжала расти. В доме стало тесно. Мы с Джонни залезли на крышу мебельной фабрики и смотрели оттуда, что будет происходить, там хоть никто нам не мешал. Но мы пропустили момент, когда они поняли, что Жозефина жива. Самые настырные приставали к остальным с вопросом, куда вы могли убежать. Но им ответили, что первые поисковые группы уже сформированы и отправляются вас ловить. Толстяк Майар указал им примерное направление, но они вернулись ни с чем. С крыши фабрики мы наблюдали за суматохой в доме и вокруг него. Никто не осмеливался прикоснуться к телу. Теперь, когда выяснилось, что Жозефина жива, женщины пытались привести ее в чувство, но она никак не желала просыпаться. Женщины не отступались и силой открывали ей глаза. Мужчины в это время спорили, что делать дальше. Самые грамотные советовали обратиться в полицию, но остальные говорили, что это бесполезно, потому что полицейские сроду не приезжали сюда по вызову. Тут как раз очнулась Жозефина и увидела, что Корасон лежит мертвый, а у нее в доме собралось все население бидонвиля, и все орут и размахивают руками. Она не закричала, шевелила губами, но не могла произнести ни звука и даже не заплакала. Ее подружки-богомолки начали ее утешать, говорили, что Господь с нами даже в самые трудные минуты. Жозефина, конечно, была жива, но как-то не очень. Хотя она всегда такая, особенно в дни поста, ну, может, лицо стало более помятым и взгляд каким-то пустым, как будто она уезжала куда-то далеко и не думала, что вернется. Начали подтягиваться журналисты. Никто их не ждал. Они прямо целое шествие устроили. Репортеры пробирались по нашим переходам осторожно, боялись заблудиться, но шли на шум. Им позвонил владелец мебельной фабрики. Сам-то он не живет в бидонвиле и не считается нашим, но, когда он услышал крики, то взял на себя труд отправить к нам одного рабочего, чтобы тот разузнал, что случилось. Он разрешил остальным рабочим сделать перерыв, им тоже хотелось посмотреть на убийство. Потом он позвонил в морг при университетской больнице и вызвал „скорую“, ну а уже потом репортеров и полицию. Первыми прискакали журналисты. Можно подумать, что всем радиостанциям, от самых крупных до самых мелких, которые вообще никто не слушает, больше нечего передавать. В переходах было тесно, и они всем показывали свои удостоверения, чтобы их не затолкали. Сначала прибыли те, кто работает на радио, с блокнотами и магнитофонами. Толстяк Майар с помощью своих родственников прокладывал им дорогу через переходы прямо к вашему дому, как бы выстраивал для них коридор. Он был последним, кто видел вас в тот день, и дал описание вашей одежды. Но поскольку болтает он не меньше, чем жрет, то вскоре его понесло, и он начал распространяться насчет того, что Родриг сидит в тюрьме не по закону, потому что суда над ним так и не было, и талдычил все одно и то же, так что всем надоело его слушать. Многие взрослые, которые сами ничего не видели, захотели выступить свидетелями и оттеснили толстяка с родичами. Вообще каждый житель бидонвиля, которому было что сказать, поспешил выразить свое мнение насчет вашего образа жизни и ваших характеров. Репортеры пробились через толпу к дому, им не терпелось опросить Жозефину, и некоторые из них потопали прямо по луже крови и осколкам стекла. Жозефина изображала глухонемую, к тому же ее охраняла целая армия плакальщиц. Если ей задавали какой-нибудь вопрос, на него тут же отвечала одна из ее подружек. Потом приехали с телевидения. Мы услышали шум у себя за спиной. Это приближался здоровенный внедорожник. Автомобиль мобильной группы, который обычно посылают освещать международные матчи и всякие торжественные церемонии во дворце или в здании парламента. Оттуда вышел шофер и начал ругаться, что по этим улочкам ему ни за что не проехать. Зря только оборудование разобьют. Тогда главный у телевизионщиков пошел к хозяину фабрики и попросил разрешения оставить машину возле его предприятия. Хозяин ответил, что обычно он никому такого разрешения не дает. Местные хулиганы громят машины, а их владельцы потом наезжают на него, как будто это он виноват. Но в данном случае… учитывая необычные обстоятельства… в качестве благодарности операторы засняли фасад фабрики, нашли себе провожатого и дальше двинулись пешком по узкой тропинке. Толпа при виде людей с кинокамерами сразу переметнулась к ним. Репортеры с радио убрали свои блокноты и магнитофоны и сказали, что собрали достаточно информации для радиослушателей, но чувствовалось, что им обидно — вроде как их оттеснили на второй план. Потом мы услышали вой полицейской сирены. Люди на всякий случай бросились врассыпную. С этими стражами никогда не знаешь, что лучше, а что хуже — от них всякого можно ожидать. Приезжают на вызов по одному делу, а на месте выясняется, что им еще что-то не нравится. Так что большая часть зевак предпочла разойтись по домам, особенно молодежь. Полицейских было трое. Двое подчиненных в форме и начальник в штатском. На самом деле это была вовсе не дежурная бригада, которая должна была прибыть после звонка хозяина мебельной фабрики. Это был патруль, проезжавший мимо и привлеченный шумом. А бригада так и не приехала, но они хорошо сделали свое дело, освободили проходы, велели плакальщицам заткнуться, допросили почтальона и толстяка Майара. Спросили, есть ли у вас дружки-приятели, которым может быть известно, планировали вы заранее убийство или нет, и где вас можно искать. Всегда находятся люди, которые не умеют держать язык за зубами. Вот они и доложили про Джонни Заику. Но ему понадобится целый день, чтобы ответить на все ваши вопросы, так что лучше вы с ним не связывайтесь. Мы с Джонни залегли на крыше, чтобы нас никто не увидел, хотя сами все продолжали видеть. Мы не хотели с ними разговаривать. Еще они спросили, есть ли у погибшего родственники.

— Да, у него мать за границей.

— А жена убитого может дать показания?

— Нет, — заплакали плакальщицы.

— Эти мальчик и девочка уже совершали насильственные действия в отношении жителей квартала?

— Нет, нет, никто на них и подумать не мог!

— А дружок у девочки есть?

На этот вопрос отвечать никто не захотел, но, чтобы не молчать, люди начали плести всякое, что вообще-то девочка очень скрытная, покрепче иного мальчишки, это точно, а главное, такая вся независимая. Начальник в штатском вытащил из кармана мобильник и пошел звонить в уголок, чтобы никто не мешал. Поговорил, опять сунул телефон в карман и сказал, что сейчас подъедут „скорая“ и мировой судья. Никакой мировой судья так и не приехал, и „скорая“ решила его не ждать. Кстати, насчет „скорой“. Хорошо, что этот полицейский позвонил, потому что та „скорая“, которую вызывал хозяин мебельной фабрики, приехала только поздно ночью, когда все уже спали. Я вам все рассказываю как есть, потому что у нас не так много времени. Санитары со „скорой“ намучились, поднимая тело. Оно оказалось таким тяжелым, что они кликнули помощников, иначе никак не могли взгромоздить его на носилки. Долго возились. Грустно было смотреть, когда они его тащили. В узких переходах тело застревало. Они опять позвали на помощь кого покрепче и протиснулись с носилками, повернув их набок. Извини, Мариэла, Жозефина вернулась на землю и сразу сказала: „Это Мариэла, это не Колен, это Мариэла“, — и опять унеслась в заоблачные выси, к своему Господу. Поначалу полицейские вели себя с ней не очень-то любезно, во что бы то ни стало хотели ее допросить, но тут пришла одна тетка, сказала начальнику, что она представляет женскую лигу. И начальник сразу начал очень вежливо со всеми разговаривать. С поддержкой полицейского начальника тетка из лиги выгнала из дому всех мужчин и большую часть плакальщиц. Только ман-Ненетта наотрез отказалась бросать Жозефину одну: „Я пятнадцать лет живу в бидонвиле, и все эти годы мы всегда молились вместе“. И ей позволили остаться. Через несколько минут тетка из лиги снова вышла, окликнула телевизионщиков, которые как раз тянули свои провода и заряжали камеры, и сказала, что лига берет на себя защиту жертвы, которая вскоре будет в состоянии сделать заявление. Сперва никто ничего не понял. Корасон был мертв, его везли в морг. Но она добавила, что Жозефина тоже является жертвой, жертвой насилия со стороны пьяницы-мужа. Отныне ей предстоит одной заботиться о двух трудных подростках — девочке, вступившей в переходный возраст, и мальчике со слабым здоровьем, перенесшем несколько тяжелых заболеваний. Мы не все поняли из ее выступления, но одно было ясно: она умеет говорить на публику. Закончив свою речь, тетка вернулась в дом за Жозефиной. Полицейский в штатском тоже дал короткое интервью: „Совершено кровавое преступление, — говорил он, — начато уголовное расследование, и полиция считает своей задачей найти детей“. Все ждали Жозефину. Репортеры проявляли беспокойство, потому что уже начинало темнеть. Наконец, ман-Ненетта и тетка из женской лиги под руки вывели Жозефину из дома. Журналисты бросились к ней. Полицейские окружили ее кордоном, чтобы не подпустить тех, кто решил остаться до конца. На Жозефине было чистое платье, и она умыла лицо. Она сказала: „Мариэла. Я знаю, что это…“ Тетка из лиги легонько шлепнула ее по руке, и она начала снова: „Я любила своего мужа, и он любил меня. Мариэла, я знаю, что это… Нет, не так. Мариэла, я прошу тебя, вернись. Вернись и приведи Колена. Я ничего не видела, я спала. Вот эта дама пообещала мне помочь, она и вам поможет. Мариэла, я знаю, что…“ Все почувствовали разочарование, потому что Жозефина ничего не рассказала, как было совершено преступление. Только тетка из лиги сказала, что все хорошо, и попросила разрешения в последний раз обратиться через камеру. Журналисты намекали ей, что уже темно. Все равно никто ничего не увидит. Да и в любом случае, в вечерние новости событие уже не попадет, потому-то они и сами не торопятся вернуться на студию. Но дама ни за что не желала ждать завтрашнего дня и попросила полицейских взять их с Жозефиной с собой. Та отказывалась уезжать без ман-Ненетты, и тетка согласилась забрать обеих. Таким отрядом — мужчины впереди, женщины сзади — они и двинулись к полицейской машине, в которую забрались все вшестером. В том же самом порядке: мужчины на переднем сиденье, женщины — на заднем. Все было кончено. Остались только комментарии, болтовня и пословицы, наверное, кое-кому они помогли заснуть в ту ночь. Мы с Джонни спустились с крыши мебельной фабрики. Домой идти нам не хотелось, потому что родители наверняка будут весь вечер пережевывать случившееся. К тому же мы волновались за вас — где вы будете ночевать. В конце концов Джонни сказал, что пора по домам и что — слово Заики — мы должны скоро с вами увидеться, потому что завтра суббота, и Колен обязательно будет крутиться возле исправительной тюрьмы».