Иван Берладник. Изгой - Галина Романова

    - Зови сей же час мою дружину. Говорить буду.

    Терзали его сомнения. Долго молчал он, остановившись на крыльце, словно не замечая собравшихся, после того, как пришли они и заполнили собою двор.

    - Други, - наконец сказал Иван, - ходили вы подо мной на половцев и греков, грабили купцов и воевали валахов. Ныне всему этому поворот. Невмоготу мне стало такое житьё. Я князь, а удела своего не имею - живу тем, что сам урву, аки дикий зверь. Мою вотчину занял Владимирко Володаревич Галицкий. Я её кинул, а ныне порешил идти ворочать отцом завещанное наследство. Вам за службу ратную спасибо. Кто похочет, тех с собой зову. А кому любо в Берладе - что ж, никого не держу, ни на кого зла не таю. А коли сам кого обидел - не обессудьте!

    И, не дожидаясь первых слов онемевших от удивления ватажников, стянул с головы шапку и поклонился.

Глава 3

    Несколько дней гудел удивлённый Берлад, по Добруджу ходили слухи один чуднее другого. Только-только принятой князь покидал город!

    На княжье подворье зачастили прочие воеводы - всем хотелось знать, почто их бросает князь. Иван выслушивал речи, но всем отвечал одно - идёт он искать себе волости, чтоб князем быть не по слову, а на деле. И не желает более сам себе пропитание доставать, а хочет жить, как раньше. Наконец от него отступились - привык Берлад быть вольным и никого выбора не лишать. Покачали головами, посудачили и решили - значит, так тому и быть. Так на роду написано и с судьбой спорить нечего.

    Из ватажников только треть решила остаться в Берладе - эти сразу поспешили присоединиться к ватагам, уходившим вниз по реке наперерез купцам. Свои купцы плыли торговать, а остальные жаждали пограбить греков и ромеев. Надеялись встретить немцев, мечтали наскочить на ляхов. Ещё одна ватага сбивалась повторить осенний выход Ивана Ростиславича по византийскому приграничью.

    Из троих ближников только Рядило остался в Берладе - он-то и повёл ватагу к грекам. Бессону, как бывшему купцу, хотелось посмотреть мир.

    Еле дождавшись, пока слегка подморозит и встанут дороги, Иван собрал оставшихся при нём берладников и повернул к северу. Перейдя Прут и Днестр, миновав Колодяжен, вступил он в Киевскую Русь.

    По берегам Роси - первой речки, встретившейся на пути, много было небольших городков. Сидели здесь торки вперемешку с русскими людьми, стерегли Киев от половцев. Когда проезжали берладники по улицам, удивлённо спрашивали:

    - Вы откудова будете, молодцы?

    - С Серета да Прута. С города Добруджи, - отвечали те свысока.

    - Это где ж такое? - чесали в затылке люди.

    - В Берлади.

    - А… Так вы берладники! Ну и каково там, в Берлади? Говорят, вольное житьё?

    - Не жалимся.

    - А чего к нам подались?

    - А мы за князем, - всадники кивали на едущего впереди Ивана.

    - Так у вас и князья там есть? И бояре с тиунами?

    - Не, бояр и тиунов мы в три шеи гоним. А князь всего один. Вот энтот…

    - Эх-ма, - люди качали головами и разводили руками. Видать, жизнь, и правда, везде одинаковая. И в Киеве, и в Чернигове, и в Переяславле, и даже в далёком Суздале слышали о Берлади. Сказывали, будто житьё там трудное, но вольное и каждый сам себе господин. А поди ж ты - и там князья завелись. Ну некуда русскому человеку податься! Обязательно найдётся нахлебник на шею!

    Иван был внимателен, въезжая в пределы Киевской Руси. Видал он Звенигород и Галич, в детстве живал в Перемышле, гостил в Теребовле и Голых Горах. Казалось, все города на Руси похожи один на другой, а вон въехал в Котельницу, потом - в Ярополч, после - в Здвижен, за ним - в Желань… Ни один град непохож на другой. Котельница - град большой, торг шумит. Ярополч - град, как тесто, холм облепил и жизнь в нём такая же тихая. Здвижен маленький - смотреть не на что. И Желань более на крепость похожа, словно тут каждый час врага ждут. Зато от Желани до Киева рукой подать.

    В дороге много наслышался Иван про Киев - на ночлегах разговаривал с людьми, спрашивал о том, кто сейчас княжит на Горе, да тихо ли вокруг, не шалили ли половцы летом. Баяли кто о боярах, кто о ремесленных слободах, кто о шумном торге на Подоле, кто о чинимых местными тиунами неправдах, а кто называл родичей и знакомцев, павших в боях с половцами. Но того, что открылось взору, не слыхал Иван ни от кого.

    Киев увиделся берладникам ясным зимним днём. До Карачуна и Рождества оставались считанные дни, морозило. Накануне выпал снег, усыпав всё вокруг белой пеленой и принарядив небольшие вросшие с землю изобки, баньки, клети и плетни. Сегодня с чистого неба лился прозрачный свет, яркими огоньками вспыхивали и гасли на сугробах разноцветные искорки.

    Стоявший на трёх холмах, Киев словно вздымался над озером посадов. Домишки теснились один подле другого, узкие улочки вились, устремляясь к ближайшим воротам, ради мирного дня распахнутым настежь. На берегу замёрзшего ручья играли ребятишки. Они визжали озорно и весело, словно не ведали, что живут в самом большом и богатом городе Руси - только Господин Великий Новгород мог сравниться с Киевом.

    Улочка превратилась в дорогу, по которой шли и ехали люди. Дома здесь стали больше, выше и крепче. Где-то слышался звон - работала кузня.

    Берладники сбились вместе, едва не толкая конями друг друга. Иные украдкой крестились, шептали молитвы и заговоры. Но большинство глядело удивлённо и воинственно.

    - Эва, городище-то! - слышались голоса. - Небось во всей Берлади столько народа не сыщешь, сколько тут живёт!

    - Сыщешь-сыщешь! Нешто наш Берлад мал?

    - Может, и не мал, а тут всё одно - стольный град!

    - А сколько в других городах люда? Не счесть…

    - Неужто это всё Русь?

    - Она самая и есть!

    - Велика-а…

    - А воля-вольная токмо у нас обретается! В иных местах её князья да бояре, да тиуны давно извели под корень!

    За воротами - были они больше, чем все виденные берладниками до этого ворота, - пошли сплошь храмы, богатые усадьбы, терема и палаты. И народ попадался на улицах солидный - пеших мало, всё больше конные и в возках. Здесь многие впервые узрели дома из камня, за высокими крепкими заборами. Своими глазами увидели церкви. Словно огнём, хлестнули по глазам золотом купола Святой Софии Киевской. Заглядевшись, разинув рты, ватажники молча взирали на двенадцатиглавый собор. Такого никто из них и во сне не видел, и в сказках не слышал.

    - Эй, деревня! - затопотали копыта. Взрывая снег, из проулка вылетело несколько верховых. - Почто тут? Сторонись! Что рты поразевали?

    А что, нельзя? - берладники мигом опомнились.

    - Поди прочь!

    - А почто? - заворчали ватажники. - Вот станем тут! Нам тут любо!

    В глубине улицы показался возок, окружённый верховыми.

    - Воевода Тудор в терем свой спешит. Живо дорогу давайте! - заорали отроки.

    - А кто он таков, этот Тудор? - Иван выехал вперёд.

    - Самого великого князя Всеволода Ольжича правая рука! Всему Киеву тиун! - ответил один из отроков и опасливо покосился на приближающийся возок.

    - Мне к князю Всеволоду надобно! - сказал Иван.

    Тут возок воеводы остановился. Кони осаживались на задние ноги, храпели, рыли копытами снег. Окружившие его верховые подобрались, готовые к драке.

    - Чего расшумелись? - послышался недовольный голос, и, откинув медвежью полсть, выглянул воевода Тудор. Был он не стар и частенько сам ездил верхом, но сейчас ворочался с князевой службы - так пусть весь город видит, какой он важный боярин.

    - Лихие люди озоруют, воевода! - сотник подъехал ближе. - Прикажи стражу кликнуть!

    - Белым днём? Да близ Софии? - скривился Тудор. - Вы откуда будете?

    - Из Берлада, - за всех ответил Иван. - Это мои люди.

    - А почто тут сгрудились, яко овцы без пастуха? Честному народу проход закрываете…

    - Впервой мои вой в Киеве, - объяснил Иван. - Загляделись на божий храм.

    - А-а… - Недовольное лицо воеводы разгладилось. Он перекрестился на купола. - София - первый храм на свете. Другой такой нету, хошь полмира обойди!… А почто берладники в Киеве толкутся? - вдруг словно опамятовал он.

    - К князю Всеволоду я приехал, - объяснил Иван.

    - Всеволоду Ольжичу только и дела, что всякую деревенщину привечать, - проворчал сердито Тудор.

    Ивана словно ударили. Привык он считать себя изгоем, но когда чествовали его в Добрудже князем, боль притупилась. А тут при слове «деревенщина» вспыхнула обида с новой силой.