Иван Берладник. Изгой - Галина Романова

    - Я князь, - процедил он, глядя поверх головы воеводы, сквозь стиснутые зубы.

    - Князь? - усмехнулся Тудор. - Откуда?

    - Наш он князь, - загудели за спиной дружинники. - Наш! Берладский! Людство его крикнуло…

    - Князь-берладник! - покрутил головой Тудор. - Сколько живу, такого не слыхал… Ну, добро. Коли правда, ступайте к Иринину монастырю. Там вам стол и кров. А после к князю наведаетесь. Да не озоруйте тут!

    Спросив у сотника, в какой стороне Иринин монастырь, Иван Ростиславич первым поворотил коня в нужную сторону.

    Через два дня он с малым числом дружинников подъезжал к княжескому дворцу.

    Уж на что велики были палаты Владимирка Володаревича в Галиче, а ни в какое сравнение не шли с белокаменным дворцом великого Киевского князя. Одни ворота, окованные медью, чего стоили! А широкий двор, где враз могла разъехаться сотня всадников, а высокое красное крыльцо с гульбищем! А клети, бретьяницы, медуши, гридни, скотницы и конюшни… А княжеская домовая церковь. А большой, сейчас голый и неприютный, сад.

    Отроки с поклоном подошли, приняли у Ивана Ростиславича и его спутников коней. Поглядев на их опашени, нарядные порты и сапожки, молодой князь невольно устыдился своей одежды. Хоть и сытно жилось ему в Берлади, а всё же его опашень, шапка, корзно и сапоги были не по-княжески скромны. Чего уж говорить про спутников! За юным отроком с льняными, расчёсанными на пробор, волосами последовал он в пышные палаты, притихший и осторожный.

    Монахи Иринина монастыря сдержанно отзывались о Всеволоде Ольговиче, а потому ждал Иван всего. Но в палате встретил его высокий, огрузневший богатырь. Лицо, когда-то красивое, ещё сохраняло свою привлекательность - горбатый греческий нос, мягкие кудри, влажные тёмные глаза, красиво очерченный рот. Но неряшливая полуседая борода, набрякшие мешки под глазами, морщины и усталость портили его. Лишь в глазах сверкали сила, властность и изворотливый греческий ум. Матерью Всеволода была гречанка Феофания Музалон - от неё и унаследовал он красоту и ум. Был князь одет нарочито просто, по-домашнему. Лишь золотая гривна и перстни на пальцах показывали, кто перед Иваном.

    - Поди, поди-ка ближе, - кивнул он остановившемуся на пороге Ивану. - Тудор мне про тебя сказывал… Стало быть, ты - князь?

    - Князь.

    - Ну, будь здрав. Как тебя Киев встретил?

    - Град твой, княже, велик и зело красен. Чудес в нём не перечесть. Люди мои ажио ошалели.

    Всеволод довольно усмехнулся. Хлопнул в ладоши, приказав вошедшему отроку подать вина и заедок.

    - Доносил мне Тудор, како вы у Святой Софии встали - ни проехать, ни пройти, - добродушно проворчал он. - Да не топчись в дверях-то! Проходи да сказывай, как там в галицких землях живут!

    Неспроста завёл с Иваном душевный разговор Всеволод Ольжич. Два года минуло, как ратился он с Галицким князем Владимирком Володаревичем. Тот встал на Всеволодова сына Святослава, коего Киевский князь посадил княжить на Волыни, переведя из неё в Переяславль Изяслава Мстиславича. Рассорились князья, и грамоты крестные бросили друг другу под ноги княжеские послы. В ту войну всё кончилось замирением, но Всеволод затаил на галицкого соседа злобу и только и ждал мига, чтобы вспомнить давние обиды.

    Иван пришёлся как нельзя кстати.

    Гость попробовал принесённого отроком дорогого хиосского вина, и князь спросил его с радушно-снисходительной улыбкой:

    - Ну, как вино-то? Чай, не пивал эдакого у себя дома?

    - Правду молвить, княже, - пивал, - пожал плечом Иван, ставя кубок на стол. - В Берлади и не такое доводилось пробовать.

    - В Берлади? Ты, стало быть, оттуда?

    - Оттуда.

    - Ишь ты! Берладский князь, выходит? И как же ты в князья-то тамошние попал? Нешто сумел укротить вольницу?

    Про берладские пределы знали на Руси - как не знать тех, на кого ещё Владимир Мономах опирался, когда тридцать лет назад ходил воевать Болгарию? И Василько Теребовльский не о том ли беседовал с отцом самого Всеволода на памятном Любечском снеме? Дескать, пойду войной на половцев и болгар, населю пленниками низовья Дуная, сделаю Берлад своей вотчиной, присоединю к Руси!… Русские люди и без Василька заселили те земли, но не стояло над ними князя, боярина или тиуна.

    - Не укрощал я вольницы, великий князь, - повинился Иван. - Берладники меня к себе приняли. В их земле я жил, ватаги в бой водил.

    - Ты? - Всеволод хрипло рассмеялся, потянулся налить вина себе и гостю. - Князь - и берладник? Так, выходит?

    - Так, - кивнул Иван.

    - Ну, вот чего, Берладник, - хмыкнул Всеволод, - а поведай мне, как ты в Берлад-то попал? Нешто неспокойная душа Василька Теребовльского в тебе пробудилась?

    Нерадостной была эта повесть - нелегко оказалось поведать о том, как потерял он свой родной удел. Хоть и прошло время, а не всё поросло быльём. Горечь утра ты забылась, но злоба на стрыя оказалась жива.

    - Стало быть, тебя Владимирко Галицкий удела лишил? - помолчав, молвил Всеволод, когда Иван закончил свой рассказ.

    - Стало быть, так, княже.

    - И желаешь ты удел свой назад получить?

    - Ничего так не желаю, как вернуться в Звенигород, - признался Иван. - Потому и решился у тебя, великий князь, искать заступы. Приютил меня Берлад, а только в гостях хорошо, а дома лучше.

    Он посмотрел в лицо Всеволода, и Ольжич прикрыл глаза тяжёлыми веками, будто раздумывая. На самом деле изворотливый греческий ум уже просчитал свою выгоду. Примерно наказав Владимирку Галицкого, Всеволод ещё раз утверждал, что он сильнейший князь на Руси. Кроме того, он получал преданного слугу - по гроб жизни будет благодарен Иван Ростиславич за то, что посадил его на Звенигородский стол. И Берлад за ним. Соединить в одно всю Червонную Русь - не о том ли была мечта, когда сажал на Волынский стол старшего сына? Ой, и высоко же взлетит Ольгово гордое племя! Отцу так и не довелось расправить крыльев - сперва на его пути стоял Всеволод Ярославич, после - сын его, отца гонитель и хулитель Владимир Мономах… Читал Всеволод летописание, много раз читал. Знал, как обелял себя Мономах, как чернил других князей. И отцу много перепало от него обид. А ныне Мономахов внук, Изяслав Мстиславич, подручник его Всеволода.

    - Добро, - кивнул он Ивану. - Как Киев - всем городам русским мать, так и я, князь Киевский, всем прочим князьям отец. И мне, как отцу, надлежит заботиться о своих чадах. Особенно о гонимых. Получишь ты свой Звенигород!

    Легче сказать, чем сделать. В те поры хворал Всеволод - и сердце ноет, и кости свербят, и в глазах порой темнеет. Выписывал он из Византии лекарей, отыскивал в сёлах искусных знахарей, приглашал к себе даже иудеев и магометан. Всякий лекарь находил у князя свою болезнь, но сходились на одном - следовало Всеволоду Ольжичу поберечь себя, не губить чрезмерно вином и сладкими яствами. И кровь ему пускали, и пиявиц к затылку приставляли, и травами поили, и в банях парили - всё едино.

    А вот поди ж ты - как призадумался Ольжич о походе, так и сняло, как рукой, все болезни. И откуда силы-то взялись! И трёх дней не прошло, как закричали по Киеву бирючи [10], зовя людишек в ополчение, а по дорогам поскакали гонцы, зовя на подмогу младших Ольговичей - Игоря и Святослава, да подручника Изяслава Мстиславича, да прочих князей, кто был верен Киевскому столу. Особый гонец ушёл в далёкий Новгород Великий, к берегам Ильмень-озера. Однажды уже выручили новгородцы Всеволода, и второй раз просил Киевский князь подмоги.

    В конце осени прискакали из Новгорода-Северского братья Ольжичи - Игорь и Святослав. С ними вместе прибыл изгнанный из Польши король Владислав - Всеволодов сват. Худой, словно измождённый постом и болезнью, лысеющий, он подле Ольговичей казался волком рядом с домашними псами.

    Братьев собрал подле себя Всеволод вскоре по приезде. Вместе с князьями сидел и Иван. И хоть речь шла о нём, всё же старался держаться в сторонке и лишний раз голоса не подавать. Не братья Ольжичи - Владислав Польский невольно притягивал его взоры. «Вот ведь как бывает, - думал про себя Иван, разглядывая знатного ляха, - не простой удельный князь, а сам король - и тот оказался изгоем. Да не один - с семьёй и домочадцами». Он успел уже узнать, что за старшим сыном ляха Болеславом была замужем старшая дочь Всеволода Звенислава. Её меньшая сестрёнка ещё девочкой бегала по женской половине терема. Ни жениха, ни тем более мужа ей пока не сыскалось.

    Кроме братьев Ольжичей, прискакали и другие князья. Из Чернигова - Владимир Давидич, двухродный брат Ольжичей, старший из оставшихся в живых братьев Давидичей. Прислали посла Туров и Владимир-Волынский. Из Переяславля - сам Изяслав Мстиславич. Единственный Мономашич среди Ольжичей, он глядел на всех спокойно и открыто.