Белый лебедь - Линда Ли

Генри был в восторге. А она — нет. Потому что терпение Грейсона истощалось.

Только один раз, в конце долгого дня, они оказались вместе в одной комнате. Она сидела в кабинете, изучая ноты новой обработки «Богемы» для виолончели, и не услышала, как он открыл дверь и направился к своему столу. Мисс Пруитт промаршировала вслед за ним и положила перед ним какие-то бумаги. Софи отвлек посторонний шум, она подняла голову и увидела Грейсона, сидящего за письменным столом. Он внимательно слушал клиента, который что-то говорил, не обращая на нее внимания. Внезапно Грейсон повернулся, почувствовав на себе взгляд Софи. Клиент все продолжал взволнованно что-то говорить.

Откинувшись на спинку стула, Грейсон рассматривал ее поверх головы клиента, словно надеялся что-то понять. В глазах его она увидела странное выражение. Так смотрит человек на вещь, которая ему принадлежит.

Она резко вскочила с дивана и пошла искать Диндру, разозлившись на свои ослабевшие колени и захолонувшее сердце. Эта встреча выбила ее из колеи.

А отец все еще не желал ее видеть.

В конце концов однажды вечером, когда до приема оставалось два дня, Софи отправилась к нему без приглашения. Она подошла к дому и вдруг забыла, зачем она здесь.

Его новый особняк поражал взгляд роскошной отделкой, но она отметила, что его начали украшать для приема гостей. Если отец говорил правду, то прием устраивался в честь ее приезда домой. Разве это не значит, что он ее любит?

Однако ее восторги быстро сменились унынием. Правда, она наконец увиделась со своими маленькими сестрами, но все ее мечты развеялись как дым. Конрад категорически отказался вернуть ей «Белого лебедя», заявив, что сделка не имеет обратного хода. Его не смогли, поколебать никакие ее мольбы.

Он был сердит и не слушал никаких возражений, пока она в конце концов не прошептала:

— Почему? Почему ты так поступаешь со мной? — Отец вздохнул, и ей внезапно показалось, что он постарел прямо на глазах.

— Я поступаю так потому, что так лучше.

— Лучше для кого? — недоверчиво спросила она. Он больше не сдерживался.

— Лучше для нашей семьи! А ты сделаешь так, как я сказал, и переедешь сюда, в этот дом. И отошлешь этих… этих прихлебателей туда, откуда они приехали! — в ярости прошипел он.

Софи не стала с ним спорить. Она ушла от отца и вернулась в «Белого лебедя», исполненная решимости снова стать хозяйкой в своем доме.

— Что вы здесь делаете? — возмутилась мисс Пруитт, вторгаясь в ее мысли.

Ее старомодная шляпка все так же сидела у нее на голове, когда она вошла в библиотеку, стиснув в руках ридикюль, словно опасалась, что кто-то «из этих» его украдет.

— Ax! — воскликнул Генри со своего любимого дивана, стоявшего в углу. — Вот и наша дорогая мисс Хан! Можно мы для краткости будем называть вас Чингис?

Диндра одобрительно рассмеялась, оторвавшись от созерцания своих наманикюренных ногтей, и ее мерцающее платье зашелестело, когда она спустила ноги с кресла.

— Генри, ты иногда бываешь умным до невероятности! — Даже Маргарет отвернулась, пряча улыбку. Губы мисс Пруитт съежились, как сухой чернослив, глаза недобро прищурились. Но тут же сердито распахнулись, потому что в открытое окно вдруг влетел легкий ветерок и перемешал ее бумаги, лежащие на письменном столе.

— Ах, что вы наделали! — в гневе закричала она, бросаясь к окну и плотно закрывая створки.

— А это важные бумаги? — равнодушно спросил Генри, подбирая с полу какой-то листок и всматриваясь в него. — «Мистер Джеймс Лэмпман, до того проживавший в доме номер 212 по Маунт-Вернон-стрит, а ныне в доме номер 155 по Хантингтон-авеню, желает вчинить иск по поводу убытков, которые причинил ему некий Пол Редман, погубив его репутацию и его дело…»

Секретарша выхватила у него из рук листок с такой яростью, что чуть не разорвала его пополам.

— Это частные документы! — рявкнула она. — А — теперь вон отсюда! Вон! Вон! Это моя контора!

Она попыталась выгнать их из комнаты, не Маргарет не желала уходить.

— Вы не можете нас выгнать. Нашей Софи нужно играть.

Музыка была такой же неотъемлемой частью жизни Софи, как и дыхание. Если она не держала виолончель в руках, она в мыслях проигрывала мелодию. Она прорабатывала отдельные куски независимо от того, чем была занята, машинально, просто по привычке.

— Пусть она играет где-нибудь в другом месте, — непреклонно заявила мисс Пруитт. — Если тот шум, что я слышала, называется музыкой. — И она в упор посмотрела на Софи, которая внимательно прислушивалась к этой перепалке. — Я не уверена, что «Гнездышко любви» стоит внимания взрослого человека.

Софи сначала удивилась, потом рассмеялась. Мисс Пруитт была остроумна. Улыбаясь, Софи поднялась со стула и отдала инструмент Генри.

— А вы, мисс Пруитт, скажите это всем, кто платит хорошие деньги, чтобы посмотреть, как я играю. Секретарша ехидно взглянула на нее.

— Разумеется, мужчины платят, чтобы посмотреть на то, что вы делаете.

В комнате повисла тишина. Софи и мисс Пруитт сверлили друг друга взглядами. Генри, Диндра и Маргарет не сводили глаз с них обеих.

Наконец Софи рассмеялась.

— Пошли, детки. Когда эта женщина права, она права. Мужчины, которые бывают на моих выступлениях, в большинстве своем не отличают Бетховена от бостонских жареных бобов.

Диндра и Генри, обменявшись вопросительными взглядами, вышли из комнаты вслед за Софи.

Софи хоть и смеялась, но слова секретарши ее задели. Долгие годы, исполняя для публики популярные произведения, она мечтала о Бахе.

Если бы она попыталась, на самом деле попыталась, получилось бы у нее? Сумела бы она исполнять сюиты Баха для виолончели и тронуть сердца публики? Софи захотелось побыть одной, и она прошла в кабинет — точнее, в контору Грейсона, — резко захлопнув за собой дверь. В то утро Грейсон был в суде, и его ждали только к вечеру.

Она села на стул у письменного стола, так напоминающий стул, на котором сиживал ее отец, когда она была ребенком. Но этот стул был новый, другой. Как и множество вещей в ее жизни и в ее доме.

С одной стороны, ей хотелось сесть на ближайший пароход, идущий во Францию, и никогда больше сюда не возвращаться. Но это неосуществимо. У нее нет денег. А посему ей придется сидеть здесь, пока не придет аванс за июньские концерты в Париже.

Она вскочила со стула и подошла к окну. На ней было простое синее платье с длинными узкими рукавами. Но несмотря на солнце, ее почему-то бил озноб, и она обхватила себя руками, чтобы согреться.

— Вы замерзли?

Она круто повернулась и увидела Грейсона в темном костюме и жилете, из-под которых виднелась белая рубашка с накрахмаленным воротником. Неужели она каждый раз будет бледнеть и съеживаться, стоит ей лишь его увидеть? Неужели она никогда не привыкнет к его красивому точеному лицу? К его росту, его глазам? К небрежной легкости, под которой скрываются мощь и сила? К тому впечатлению, которое он производит на нее?