Злые белые пижамы - Роберт Твиггер

Мы уже сделали двадцать ударов до смены партнера. Еще двадцать ударов и мы снова поменяли партнеров. Я обратил внимание на гул, ревущий звук ближе к началу строя. Ага демонически вопил как курсант, тренирующийся со штыком. Гам оказался заразной штукой. Гораздо проще убедить себя в отсутствии боли, когда кричишь. Это метод отвлечения от боли, предпочитаемый на Западе. Предпочитаемый на Востоке способ — отрешенность. Но это было неподходящим временем для Буддистской рефлексии. Я тоже начал орать. Какого черта, подумал я, мне тоже не вредно выпустить немного пара.

Передо мной стоял Уилл, он выглядел непоколебимым, и мы прилично поколотили друг друга. Не оказалось даже времени, чтобы проверить мои разрывающиеся вены, прежде чем Ага оказался передо мной. Казалось он полностью потерял контроль. Он даже не выдерживал счет Даррена. Его лицо было искажено, из глаз лились слезы.

Даррен подстегивал нас. Толстяк подстегивал нас. Мы подстегивали друг друга. Толстяк подстегивал нас еще больше своим любимым боевым кличем: «Живей, сеншусеи, копайте глубже!»

Мне доставались методичные удары от железных рук Маленького Ника, в котором я начал подозревать скрытого лесоруба. Я задумался о том, сколько еще могу продолжать раздачу «честно твердых» тумаков вместо косметических поглаживаний. Но меня спасли от этой дилеммы. Даррен скомандовал остановиться.

По какой-то причине все стали тут же ухмыляться друг другу. Огромные оскалы выражали полную глупость, пока мы стояли, растирая больные руки. Единственными людьми, которые не ухмылялись, были Маленький Ник и Ага, который все еще всхлипывал. Позднее я привык к этим коллективным проявлениям эмоций, но в тот момент это было все еще странным. Я думал мы ухмылялись, чтобы показать друг другу, что агрессия не была «нашей составляющей». По сути мы были как школьники, ставшими лучшими друзьями после потасовки.

После шока, вызванного тренировкой ударов предплечьем, Дэнни предложил, в его простой непосредственной, но какой-то чокнутой манере, что будет более «духовным» если ответственный группы (менявшийся каждую неделю) станет говорить «отагай ни рей» (общий поклон) и в момент поклона мы все будем кричать «оос!» низкими голосами, кланяться и шлепать по полу перед собой. Неожиданно все согласились. Я тоже, но не из-за духовных мотивов. Это давало концу занятия некий кульминационный момент, сближающий всех нас вместе. Мы все шлепали по полу в унисон как прихожане на духовных собраниях в южной глубинке. Это была восточная вещь, доработка пассивной японской вежливости в форму объятия команды регби. И степень «единодушия» группового шлепка по полу была показателем того, насколько группа была «собрана с духом».

Говорить «оос» по каждому возможному поводу считается нормой в большинстве японских боевых искусств. Игнорировать «оос» — это высокомерие, проявляемое в плохих манерах. «Оос» сеншусэй должен был быть громким и в полную силу. Частая критика Адама заключалась в том, что его «оос» был неубедителен. Он учился японскому у своей жены и определенный женский стиль произношения откладывал отпечаток на всем его общении на этом языке. Ученики в додзё передразнивали его речь, рассматривая ее как уморительную шутку, но учителя были строже. Они заставляли Адама говорить «оос» без конца, но в результате Адам все равно скрипел так, как если бы кто-то щипал его со спины.

После коллективного поклона и коллективного «оос» мы все бежали — нагрузка сеншусэй всегда была в два раза больше — взять метлы для уборки пола в додзё, который подметали после каждого занятия. Когда мы разбирали метлы, люди показывали друг другу невероятные синяки на руках. Руки Бэна были уже черными, с тошнотворно желтой каймой. Я не хотел смотреть на синий пузырь, но я рискнул бросить быстрый взгляд и немного успокоился.

Ага снова обрел уверенность; он бесстыдно восстановил свое лидерство в группе. Словно он и не плакал вообще. «Да, я не знаю, что случилось, я будто потерял тогда контроль над своими глазами.»

Мое тело менялось. Я менялся. Физический панцирь, окружавший меня, рос, твердел, становился более определенным за месяц. Остатки линии талии растаяли, сухожилия начали выдаваться впервые за годы, мышцы начали раздуваться. Краткая остановка перед зеркалом во время переодевания в раздевалке: хорошо, очень хорошо, тело такое, каким должно быть, скорее Homo-activius, чем его сидящий на диване брат Homo-sedentarius. Я старался, чтобы меня не застали перед зеркалом, хотя знал, что все занимались тем же, разглядывая себя с сомнительным рвением, обожая собственное новое отражение, пластинки мышц, соединяющие между собой скрипящие суставы.

И я развил в себе любовь к боли. Определенный вид боли, боль, которая практически была удовольствием. «Не удовольствие от бренди и сигар, — как говорил об этом Мастард, — но удовольствие безразличия.» Эта боль была болью, которая приходит от втыкания плеча в татами в конце техники айкидо. Твой партнер держит твою руку и заворачивает ее тебе за спину, все глубже вдавливая твое лицо в мат. Удовольствие приходит от осознания, что ничего не было сломано, что ты смог вынести боль, что плечо растянулось в рамках нормы и было выпущено на свободу, как только ты хлопнул по мату. Только учителя игнорировали шлепок по мату, такие жесткачи, как Чино, который любил ломать конечности, но партнеры никогда; один быстрый удар был достаточен для освобождения из самых страшных плечевых контролей. Я учился. Я становился ценителем боли.

Когда один из старых командиров Тессю услышал, что Тессю опрометчиво решил создать собственную школу, он пришел в гнев. Он ворвался в дом Тессю и избил его по голове кулаками. Тессю не дернулся и даже не попытался отойти в сторону. В результате человек устал бить Тессю и ушел в раздражении. Когда Тессю спросили, почему он не оказал сопротивления, он объяснил: «Важно сделать наши тела твердыми и тогда подобный инцидент станет просто еще одной формой тренировки. Это было состязание воли, между болью моей головы и болью его рук. Поскольку сдался именно он, я выиграл».

Полицейская Академия

«Одежда воина должна быть сделана из барсучьей шкуры. Тогда в ней не заведутся вши. Во время длительных походов вши причиняют много хлопот.»

Было ошибкой забыть велосипедный фонарь, но еще большей ошибкой было позволить Толстому Фрэнку ехать сзади на багажнике. Его стокилограммовая туша, взгромоздившаяся на хрупкий багажник, сплющила заднюю шину моего велика до плоского состояния. Поскольку велосипед катился вперед, она издавала шум словно отклеиваемая жевательная резинка. Мы ехали обратно домой в Фуджи Хайтс из видеомагазина. Это была моя первая поездка за долгое время.

Перед железнодорожным переездом был маленький холм, неустанный звон сигнала оповещал о том, что здесь только что прошел поезд. Барьерное заграждение было все еще поднято и поэтому я встал на педалях, чтобы получить немного дополнительной мощности. Ускоряясь вниз с холма, я совершенно рассчитал свой маневр между опускающимися заграждениями. Потом я увидел полицейского. Ближайший полицейский пункт был за углом. Обычно полицейские никогда не отходили от своего опорного пункта дальше, чем на пять метров. Что он делал здесь, с обратной стороны, я не знал. Он двинулся властно в нашу сторону и вытянул руку. Он крикнул нам, скомандовав нам остановиться, что я почти и сделал, по привычке от тренировок в додзё, но в конце концов я осознал, что поездка без фонаря была преступлением, но и это было отнюдь не главным. Я вспомнил, что Фрэнк сидел сзади. Строго говоря, он был незаконным иммигрантом, и если бы его поймали, то отправили бы обратно прямиком в Иран. Я снова встал на педалях, норовисто отклоняясь и удаляясь вниз, к другой стороне переулка. «Он нас преследует!» — закричал Фрэнк мне в ухо. Неуклюже двигаясь по небольшому уклону, я мог слышать шаги и голос позади нас. «Сухое русло реки!» — завопил Фрэнк. Мы перевалились через бордюр и дальше нырнули в дыру в ограждении, защищающем при циклоне. Скользя вниз по бетонной изогнутой стене, мы покатились по вымощенному руслу реки, которая была не более чем тонкой струйкой. На этом гладком покатом склоне мы быстро набрали скорость, мчась под маленькими мостами в почти полной темноте. Мы ехали и ехали, пока наконец я полностью не выдохся. Мы проскользили под темный мост. Не было никакого звука погони. После мы вернулись в Фуджи Хайтс пешком по самым темным переулкам и глухим улицам. Только когда хлипкая входная дверь была заперта позади нас, я наконец смог расслабиться, зная, что мы сбежали от длинной руки закона.

Ага заглянул в чайную комнату. «Полицейские приехали, — сказал он. — И они выглядят как натуральные слабаки».

Все выскочили наружу поглядеть. Я поставил банку горячего кофе в свой ящик, чтобы никто ее не умыкнул и не опрокинул, и последовал за остальными.