Версия Барни - Мордехай Рихлер

Как бы то ни было, но успех «Ванессина холмика» был велик, и Бука получил заказ написать еще что-нибудь в том же духе. Мы, в свою очередь, всей хеврой собираясь в «Кафе рояль Сен-Жермен» (оно давно исчезло, на его месте теперь «Le Drugstore»), всячески силились ему помочь и выдумывали разного рода сексуальные эскапады, происходящие то в спортзале, то под водой, то с использованием экзотических предметов, которые будто бы попадаются персонажам — где? — да хоть в кладовке с упряжью при конюшне! хоть в кабинете раввина. Терри, естественно, сторонился этих ночных семинаров — его наш глумливый гогот приводил в оторопь.

Вторая публикация Буки в серии «С книгой в дорогу» (автором на сей раз значился Маркиз Луи де Бонсежур) показала, насколько он опережает время — этакий литературный новатор, предвосхитивший караоке, интерактивное телевидение, компьютерное порно, сидиром, Интернет и прочие кошмары современности. Герой «Красной подвязки», ненасытный самец, наделенный чудовищными мужскими причиндалами, прозвания никакого не удостоился, но это вовсе не означает, что он был обречен оставаться анонимным. Напротив: во всех тех местах, где по смыслу следовало появиться его имени, в тексте зиял пробел, чтобы читатель мог вставить туда свое — например, там, где очередная сексуально воспламененная героем шикарная красотка, сгорая от страсти и испытывая множественный оргазм, благодарно вскрикивает: «О, ты потрясающий мужчина!»

Именно Клара, которая слова не могла сказать, не ввернув какую-нибудь скабрезность, снабжала Буку самыми затейливыми, хотя и диковатыми порноидеями; это было странно: в то время мне ее проблемы виделись несколько иначе. Тогда мы как раз начинали жить вместе, однако не вследствие какого-то осознанно принятого решения, а как бы невзначай, незаметно для самих себя друг к другу прибившись; впрочем, в те дни такое бывало сплошь и рядом.

Получилось это просто. Однажды поздней ночью Клара, по ее словам страдающая от le cafard[79], заявила, что буквально не способна больше выносить вида ее комнаты в гостинице, потому что там завелся полтергейст.

— Вы разве не знаете, что во время войны эта гостиница служила борделем для солдат вермахта? — сделала она бровки домиком. — Это, должно быть, дух той девушки, что умерла там, трахнутая бог знает сколько раз во все мыслимые отверстия.

Затем, дождавшись, когда наши лица примут подобающе сочувственное выражение, она ухмыльнулась и говорит:

— Как я ей завидую!

— Ну так и где же ты будешь спать? — спросил я.

— Прикуси язык, — буркнул Бука.

— На скамейке вокзала Монпарнас. Или под Пон-Нёф[80]. Вот умора — буду единственной в городе клошаркой, которая с отличием окончила Вассар[81].

В результате я привел ее к себе, и мы провели с ней безгрешную ночь, но спала она плохо, то и дело дергалась и просыпалась в моих объятиях. Утром сказала, что если я такой душка, то сходил бы, принес из «Гранд-отеля Эксцельсиор» на рю Кюжа ее холсты, рисунки, записные книжки и чемоданы. При этом она меня заверила, что терпеть ее мне придется лишь пару ночей, пока она не подыщет себе более приемлемую гостиницу.

— Я бы пошла с тобой, — сказала она, — но мадам Дефарж[82] — так она называла консьержку — ненавидит меня.

Идти со мной в ее гостиницу нехотя согласился Бука.

— Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязываешься, — проворчал он.

— Это же только на пару ночей.

— Она сумасшедшая.

— А ты?

— За меня не волнуйся. Я справлюсь.

Наркотики — вот в чем была подоплека пикировки. Бука пересел с гашиша на героин.

— Мы должны всё попробовать, — говорил он. — Не жаться, не квецатъ[83], как еврейские целки. Успеем дома выйти замуж за дантистов. Арабских мальчиков из Марракеша надо попробовать. Черных девочек. Опиум. Абсент. Корень мандрагоры. Грибы с глюками. Набитых дур с панели. Халву. Все, что на столе и под столом. Здесь это рядом, только за угол зайди. Все — но только не Клару.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Наша мисс Чамберс из своего Грамерси-парка и Ньюпорта выбыла и претерпевает метаморфоз. Не стало денег. Какие-то у нее проблемы с трастовым фондом. Ты что, и этого про нее не знал?

Среди Клариных вещей, кроме всего прочего, мне попался двухтомник «Тайного знания» Е. П. Блаватской, кальян, «Словарь сатаниста», чучело совы, несколько книг по астрологии, пособие по хиромантии, колода карт «таро» и тяжелая рама с портретом Алистера Кроули[84], «Великого Зверя 666», изображенного в шапке в виде птичьей головы, на манер древнеегипетского Гора. Однако консьержка не сразу разрешила нам что-либо выносить — упиралась, пока я не заплатил ей 4200 франков, которые задолжала жиличка.

— Деньги мне отвратительны, — сказала Клара. — Твои. Мои. Не важно. Не будем о них говорить.

Было бы неправильно, описывая Клару, употребить слово «рослая». Она была длинная. И такая тощая, что все ребра наперечет. Ее руки непрестанно мельтешили — то она шаль поправит, то одернет юбку, пригладит волосы, примется сцарапывать наклейку с бутылки вина. Пальцы в пятнах никотина и чернил, ногти сломаны или обгрызены до мяса. Уши, по форме похожие на ручки чайных чашек, торчали из распущенных волос («Цвета дерьма, — говорила она. — У, как я их ненавижу!»), ниспадавших до весьма, надо отметить, тонкой талии. К этому добавим узенькие бровки и огромные черные глаза, в которых светился ум. И презрение. И панический страх. Цвет кожи болезненно бледный, да она еще эту бледность подчеркивала тем, что на щеках рисовала розовые луны, а губы красила оранжевой, зеленой и лиловой помадой — по настроению. Груди, как она считала, были для ее фигуры тяжеловаты. «С такими бурдюками, — хихикала она, — мне только тройни выкармливать». Жаловалась, что у нее слишком длинные костлявые ноги и слишком большие ступни. Но несмотря на все уничижительные высказывания о собственной внешности, ни в одном кафе ни одно зеркало она не могла миновать без того, чтобы остановиться и полюбоваться на себя. Ах да, еще перстни. Забыл упомянуть о ее перстнях. С топазом. С голубым сапфиром. И — самый любимый — с египетским анком[85]. За много лет до того как это стало модным, Клара носила свободные, расшитые бисером длинные викторианские платья и высокие сапожки на пуговках, приобретенные на блошином рынке. Куталась в шали диких расцветок, чем вызывала у меня недоумение — все-таки художница как-никак! Бука окрестил ее Жар-птицей; говорил, например: «Sauve qui peut![86] Вон идет Барни с Жар-птицей». Признаться, мне это нравилось. Я не умел писать. Не рисовал. И даже тогда не был душой общества. Сидел вечно хмурый, на всех наводя тоску. И вдруг у меня тоже появилась своя изюминка. Значительность какая-то, загадка. Я стал хранителем Жар-птицы, санитаром при сумасшедшей Кларе.

У Клары была мания всех трогать, и, с тех пор как мы начали жить вместе, это стало меня раздражать. Хохоча, она непременно припадала к груди соседа по столику, заодно хватая мужика за коленки. «Ах, не было бы здесь моего Брюзги, мы бы с тобой пошли куда-нибудь да прямо сейчас и трахнулись».

Проверка памяти. Давай, Барни, в темпе. Имена семерых гномов. Брюзга, Засоня, Плакса, Профессор. Как зовут трех других, я тоже знаю. Еще вчера вечером легко перечислял. Сейчас, сейчас всплывет. Из принципа не буду нигде справляться.

Особенно Клара любила дразнить Терри Макайвера, и этот ее выбор я одобрял всецело. Нравилось мне и когда она поддевала Седрика Ричардсона, который тогда еще не стал знаменитым Измаилом бен Юсефом, обличителем еврейских работорговцев прошлого и кровососов-домовладельцев настоящего, и при этом бичом всех и всяческих расистов.

Что не дает мне окончательно впасть в старческое слабоумие, так это мои старания держаться в курсе — что из кого получилось. Удивительно. Не устаешь поражаться. Притворщик Лео Бишински с его эпатажными холстами гребет миллионы.

Клара, всегда презиравшая женщин, обрела посмертную славу мученицы-феминистки. Я, сначала только вскользь обмазанный грязью как шовинист, свинья и предатель, бросивший ее, оказался вдобавок подозреваемым в убийстве. Несказанно скучные романы Терри Макайвера, этого патологического лгуна, проходят теперь в университетах по всей Канаде. А Бука, когда-то мой любимый друг, вообще пребывает неизвестно где, сидит где-то там, разобиженный, и злится. Однажды поднял у меня со стола книжку «Кролик, беги» Апдайка и напугал, сказав: «Не могу поверить, чтобы ты читал подобное дерьмо».

Брюзга, Плакса, Вак… Да нет же, идиот! Ваксой звали собачку в старинном комиксе. А я хочу сказать Скромник!

Едем дальше. Намедни я вдруг обнаружил, что последние высказывания Измаила бен Юсефа цитирует журнал «Тайм», и, вместо того чтобы вознегодовать, вдруг, сам того не желая, захихикал, увидев фотографию Седрика в феске, с косичками-дредами и в кафтане всех цветов радуги сразу. Я ему однажды даже письмо написал.